Материал любезно предоставлен Tablet

Поэт и литературный критик Адам Кирш читает даф йоми — лист Талмуда в день — вместе с евреями по всему миру и делится размышлениями о прочитанном. На этот раз речь пойдет о том, что комичные домыслы — типа того, что Эстер была хороша в постели, — помогают мудрецам Талмуда полнее истолковать Б‑жественный смысл текста.

Одним из наиболее поразивших меня открытий в Талмуде стало то, как мудрецы читают Библию. Было бы естественно предположить, что современный светский читатель, не связанный благочестивыми традициями или верой в то, что библейский текст вдохновлен свыше, читает Библию с большей свободой, чем тот, кто считает ее Священным Писанием. И в каком‑то смысле это правда: сегодня мы вольны истолковывать библейский текст в человеческих категориях, понимать чудеса как метафоры или видеть в историях о царе Давиде пропаганду Иудейского царства.

Но, как выясняется, мудрецы были гораздо свободнее в толковании Библии, хотя и в другом роде. Для них каждая буква и каждое слово Библии были вдохновлены Б‑гом, то есть каждое слово и каждая буква имели смысл. Если одно и то же слово встречается в стихе из книги Исход и снова в стихе в книге Хроник, значит, между этими двумя стихами существует какая‑то значимая связь, которую читатель должен обнаружить. И талмудический читатель Библии не был даже связан буквальным смыслом слов: он был волен выдумывать эпизоды, умножать мотивы и добавлять персонажей, если результат, по его мнению, полнее отражал изначальный Б‑жественный смысл текста.

Сегодняшний даф йоми, переносящий нас в конец первой главы трактата Мегила, — это практически мастер‑класс по такому мидрашистскому прочтению библейского текста. На протяжении семи листов Гемары мудрецы занимаются тщательным анализом книги Эстер — главы за главой, иногда даже стиха за стихом. В результате они практически переписывают историю Эстер, добавляя в нее новые детали, которые, как кажется, берут с потолка, но относятся к ним как к глубоким истинам, заложенным в текст изначально. Временами эвфемистично и целомудренно, временами на удивление откровенно мудрецы показывают, как они понимают неоднозначную историю Эстер и адаптируют ее к собственному мировоззрению.

Анализ начинается (Мегила, 10б) с самых первых слов книги Эстер: «ва‑йехи» — «и случилось». «Этот случай объясняется в толковании, дошедшем от мужей Великого собрания: везде, где используются слова “ва‑йехи”, они обозначают не что иное, как горе», — поясняет Гемара и перечисляет около дюжины примеров этого словоупотребления из разных библейских книг. Не может не поражать знание библейского текста — в эпоху, когда еще не было ни конкордансов, ни тем более поисковиков. «Вайехи» обнаруживается в истории о Вавилонской башне, в истории о Ханне и Самуиле и о Сауле и Давиде — и каждый раз в непосредственной близости от какого‑то скорбного известия: башня разрушена, Ханна не может зачать ребенка, Саул поднимает меч на Давида.

Однако мудрецы настолько хорошо знают Библию, что могут привести немало обратных примеров. Разве «вайехи» не используется также в связи с радостными событиями вроде освящения скинии или первой встречи Иакова и Рахели? Это наблюдение как будто опровергает толкование, дошедшее от мужей Великого собрания, но рав Аши спасает его, делая уточнение в типично талмудической манере: «вайехи» само по себе может относиться как к хорошим, так и к дурным событиям, но «вайехи бимей» — «и случилось во дни…» — всегда предвещает недоброе, как в книге Эстер.

Очевидно, для мудрецов многое зависит от конкретных слов, и они продолжают приводить другие примеры. На пиру, с которого начинается книга Эстер, Ахашверош, как сказано, «показывал великое богатство царства своего и отличный блеск величия своего». В древнееврейском оригинале здесь используются два слова: «кавод» и «тиферет», которые — как отмечает рабби Йосе бар Ханина — также используются в книге Исход для описания одеяний священников. Это больше, чем совпадение или даже чем аллюзия: для Йосе это доказательство того, что Ахашверош на самом деле носил одежды иудейского первосвященника, которые были выкрадены из Иерусалима во время вавилонского завоевания.

Вскоре мудрецы от вопросов семантики переходят к более существенным вопросам. Книга Эстер рассказывает историю в последний момент предотвращенного геноцида. Чем же, вопрошает Гемара, евреи того поколения заслужили такое наказание? Какими грехами? Одно из объяснений состоит в том, что евреи принимали участие в пире Ахашвероша, то есть ели некошерную еду. Но даже если так, обвинить в этом можно разве что евреев Шушана, столицы персидской империи, — евреи других провинций вряд ли могли посетить пир. Другой вариант: грех евреев состоял в том, что они поклонялись вавилонскому идолу. Но если так, почему же Б‑г в итоге простил их? Шимон бар Йохай дает такой ответ: евреи не всерьез поклонялись идолу, а только чтобы выполнить требования царя, так и Б‑г не всерьез собирался наказать их, а лишь имитировал гнев. Это хороший пример того, как Талмуд, стремясь разрешить экзегетические задачи, им же самим поставленные, находит ответы, затрагивающие глубинный смысл всей истории. Если мы поверим, что все суровые испытания книги Эстер — это всего лишь игра: притворное возмездие в ответ на притворный грех, — то история утратит значительную часть своего значения и своей драматичности.

Когда на сцену выходит сама Эстер, мудрецам предстоит объяснить немало скользких моментов. Если евреи заслужили свое наказание за употребление некошерной пищи, можно спросить: а как насчет самой Эстер? Разумеется, за все то время, что она жила во дворце Ахашвероша, скрывая свое еврейство, она не могла не есть ту же персидскую еду, что и все остальные. Но мудрецы не могут допустить, чтобы их героиня совершила такое преступление, поэтому они находят способ обойти это. В библейском тексте говорится, что царь «переместил ее и девиц ее в лучшее отделение женского дома», и Рав уверяет, будто это значит, «что царь кормил ее пищей евреев». А если вам интересно, как Эстер могла соблюдать шабат в царском дворце, у Равы есть ответ и на это: у Эстер было семь служанок, и она «исчисляла дни недели по ним», поэтому всегда знала, когда наступает шабат.

Если ритуальные нарушения мудрецы еще смогли хитроумно опровергнуть, то как быть с вопиющим сексуальным преступлением, составляющим стержень истории Эстер. Ведь как ни крути, она была наложницей нееврейского царя. Мудрецы не проходят мимо этого момента, но поступают довольно неожиданно — они лишь преувеличивают проступок Эстер, заявляя, без особых на то оснований, что она была не воспитанницей Мордехая, как говорится в библейском тексте, но его женой. Это заявление подкрепляется добавлением одной буквы к слову «бат», «дочь», — в библейском стихе «Мордехай взял ее к себе вместо дочери» — и превращением его в слово «баит», «дом», традиционно эвфемистически обозначающее жену. Мне не очень ясно, зачем мудрецы так поступили; возможно, им просто казалось, что история будет более увлекательной, если включить в нее любовные отношения между Эстер и Мордехаем.

Этот домысел мудрецов приводит к совершенно неподобающему выводу о том, что Эстер одновременно спала с Ахашверошем и Мордехаем: «Она вставала с колен Ахашвероша, окуналась в микву и садилась на колени к Мордехаю». Далее, в Мегила, 15а, мы встречаем некоторое оправдание такого поведения, которое приводит рабби Аба, утверждая, что Эстер спала с Ахашверошем только «по принуждению». В то же время Гемара ясно дает понять, что Эстер была, что уж тут деликатничать, хороша в постели. Причина, по которой царь предпочитал ее остальным своим наложницам, по мнению Рава, состояла в том, что «если он хотел найти насладиться в ней девственницей, он наслаждался ею, и если хотел насладиться не девственницей, наслаждался ею».

Но больше всего домыслов мудрецов посвящено Аману — тут они дают себе волю в смаковании новых подробностей — оскорбительных и уничижительных. Мы знаем, что Аман ненавидел Мордехая; а ненавидел он его, оказывается, потому, что раньше был его рабом. Чтобы усилить эффект, Талмуд уточняет, что он не был даже хорошим рабом, что следует из его прозвища: «раб, которого продали за кусок хлеба». А когда ситуация изменилась, Мордехай с Аманом поменялись местами и первый в царских одеждах едет верхом по улицам Шушана, а второй ведет его коня под уздцы, мудрецы со злорадством усугубляют унижение Амана. Ему также было приказано стричь Мордехая, утверждают мудрецы, понижая его в статусе до «банщика и цирюльника», каковым, оказывается, он и был «в деревне Карцум на протяжении двадцати двух лет». (Почему Карцум? Талмуд не указывают источник этой информации.)

И наконец, собственная дочь Амана, ошибочно полагая, что всадник — это ее отец, а человек, ведущий коня под уздцы, — Мордехай, поднялась на крышу своего дома и вылила ночной горшок, полный нечистот, на голову Аману. Осознав, что она сделала, бедная девушка бросилась с крыши наземь и погибла. В этом нагромождении унизительных деталей есть что‑то гротескное, абсурдное, соответствующее духу Пурима. Очевидно, мидраш был не только способом выразить почтение библейскому тексту, но и способом выплеснуть свои эмоции и дать волю воображению. Еврейская литература Нового времени, вероятно, уходит корнями в эту сакральную беллетристику.

Оригинальная публикация: When the Talmud Offers Close Readings of Sacred Fictions