Мы постоянно занимаемся тем, что, читая газетные материалы столетней давности, ищем их отголоски в нашей современности. Но сегодня хочется сказать о том, чего ждали люди от будущего, на что надеялись и чего опасались.

Их будущее — наше прошлое. Их мысли о будущем — наше знание о прошлом. Иногда поражаешься тому, как они были наивны и недальновидны. Иногда, наоборот, можно отметить их проницательность и неизбывность вечных тем. А иногда задумаешься: не удивим ли и мы наших потомков, которые лет сто спустя решат полюбопытствовать о том, что волновало нас?

Мы, как и сто лет назад, полагаемся на «экспертов» — профессионалов в области истории и антропологии, экономики и политологии, философии. Если верить их аргументам, возникает ощущение, что мы держим руку на пульсе времени и все под контролем (как вариант: все плохо, и катастрофа неизбежна).

Сто лет назад одним из таких гуру-экспертов был немецкий философ Освальд Шпенглер. Он до сих пор авторитетен, его книги, в первую очередь «Закат Европы», переиздаются и изучаются. Для этого есть основания: в том, что он сказал о своем времени, многое оказалось верным. С позиций «философии жизни» он проанализировал, словно бы пропустил через себя современность, а она, испытав его влияние, во многом «подстраивала» себя под пророчества Шпенглера.

Впрочем, некоторые относятся к нему иронично. Так, Пол Джонсон, журналист и историк, написавший в числе прочего «Историю евреев», «Историю христианской церкви», биографию Черчилля, а также массу речей для Маргарет Тэтчер как ее спичрайтер, в своей яркой, ироничной, но весьма оптимистичной книге «Современность», посвященной истории XX века, размышляет:

«Академическая общность <…> была рассадником националистической мифологии. Вместо того, чтобы поощрять самокритику и скептицизм, профессора призывали к “духовному возрождению” и раздавали панацею. По чистой случайности наиболее читаемой и влиятельной книгой в Германии в 1920-х годах был “Закат Европы” глупого и педантичного учителя гимназии Освальда Шпенглера. Он <…> писал ее во время войны в ожидании германской победы. Ее первый том вышел в 1918 году, когда поражение придало ей поразительное значение и актуальность… Сущностью этой книги был социал-дарвинизм <…> культура Запада уже показывала симптомы разложения, такие, как, например, демократия, плутократия и техника, доказывающие, что “цивилизация” одолевала “культуру”. Книга <…> провозглашала грядущий новый век жестоких войн, в котором появятся новые Цезари, а демократы и филантропы будут заменены новой элитой твердых, как сталь, героев… В 1920 году за книгой последовало сенсационное эссе “Пруссачество и социализм”; оно призывало к бесклассовому, национальному социализму, при котором вся нация работала бы сообща под руководством диктатора. Это был тот же вид доводов, которые начал выдвигать Муссолини в Италии…»

Шпенглер испытывал иллюзии насчет Гитлера, потом в нем разочаровался, переписывался с интеллектуалом-правоведом Гансом Франком (да-да, тем самым, гауляйтером Польши, казненным в Нюрнберге), в общем, интересный мыслитель.

В 1924 году автор публикации в рижской газете под названием «Шпенглер о России, еврействе и антисемитизме» от Шпенглера пребывает буквально в восторге. Нам этот восторг разделить трудно: куда завели Германию построения Шпенглера, мы знаем, рассуждения о России он выстраивает в романтически-мистическом ключе, а насчет антисемитизма — так он, оказывается, против «практического» антисемитизма из-за его «непрактичности». И на том спасибо. Русские-то философы, рассуждая, почему нельзя устраивать еврейские погромы, сходились на том, что погромы дискредитируют христианство вообще и православие в частности. Так что «еврейский вопрос» для них теологический. Тогда как по Шпенглеру он прагматический. Мысль же о том, что евреи — такие же люди, как все остальные, интеллектуалам в голову просто не приходила. Между тем раскаты приближающейся бури, глобальной катастрофы уже не за горами, в воздухе что-то такое носится.

Хотя в 1924 году, шесть лет спустя после мировой войны, все пребывают в твердом убеждении, что та война была последней, «мы больше не допустим подобной катастрофы», и максимум, что нас заботит, это экономические проблемы.

Вот заметка «Катастрофическое положение еврейства Восточной Европы» с претензией на информативный пересказ аналитического материала. Из-за изменения экономических приоритетов евреям приходится менять сферу деятельности, в чем «известный еврейский статистик» Яков Лещинский видит опасную деградацию. Знал бы он, что будет в Германии через девять лет, а во всей Европе — через 16… Насчет приоритетного положения в экономике сельского хозяйства и перехода евреев в эту сферу деятельности — так эта тенденция гармонировала с сионистскими лозунгами. Ситуация трудная, но не катастрофическая, резюмируем мы.

О нарастании безнадежности свидетельствует скорее письмо из Москвы под названием «Конец еврейской эмиграции». Вроде бы весь мир мигрирует, в учебниках истории многих стран есть параграфы об эмиграции и создании за границей общин и землячеств, где живут «наши». Но если в национальном вопросе советская власть в разные времена к разным народам была весьма непоследовательна, то в отношении еврейской эмиграции ее политика оставалась неизменной. Автор «Письма» Н. Рабин даже не говорит о перспективах, он просто смотрит в будущее с ужасом. Мы, к сожалению, знаем, что все не так плохо, как ему кажется: все еще хуже.

К этому материалу примыкают два других: один, на тот момент, из недавнего прошлого, «Переписка Николая II и Столыпина по еврейскому вопросу», другой — из ближайшего будущего: две заметки на тему благосклонного отношения правительства Мексики к иммиграции в страну евреев.

Николай II, по его автохарактеристике из опросника для переписи, «первый дворянин земли русской», более всего озабоченный идеей божественного происхождения и незыблемости царской власти (как же он в этой идее разочаруется!), демонстрирует прямо-таки эпическую скорбь, отказываясь от предложенных Столыпиным мер по эмансипации евреев. Виданное ли дело: евреям — равные с прочими права! Сердце царево, которое «в руцех Божиих», отвергло столь одиозную инициативу. Ясное дело, государь ничего плохого не хотел, ведь униженное положение евреев — это вполне устоявшаяся «традиционная ценность», один из религиозных тезисов, свидетельство торжества «истинной христианской веры». Подобным же образом уже в наше время приверженцы другой «истинной веры» искренне не понимают, что плохого в том, чтобы убивать евреев, заселившихся в Палестину, которую эти евреи называют Страной Израиля…

Возможен и другой подход. Избранный в 1924 году мексиканский президент Кальес еще до официального вступления в должность декларирует полную открытость страны для еврейской иммиграции плюс все гражданские права. Никакой отдельной «еврейской» или иммиграционной политики у Мексики не было. Просто из-за ограничений в иммиграционной политике США Мексика решила, что это ее шанс, — и не прогадала. Еврейская община, точнее, две общины — сефардская и ашкеназская — существуют там и поныне на благо Мексики.

А вот идет речь об одной из особых общин — не сефардской и не ашкеназской, хотя молитвенник ее строится по сефардскому нусаху. Горские евреи (материал «Евреи в горах Кавказа») в СССР пытаются защитить свои интересы, экономические и культурные. Хотя в 1920-х и 1930-х годах развивались горскоеврейская национальная литература, пресса, театр, эти проблемы так и не были решены удовлетворительно ни тогда, ни в последующие годы. Горских евреев даже стали называть татами, хотя это, строго говоря, другой народ. Ныне горских евреев легче найти в Израиле или в Москве, нежели во многих местах их традиционного проживания на Кавказе.

Напоследок вернемся в Европу — добрую, старую, цивилизованную, культурную, пережившую войну и вроде бы усвоившую, что национализм вреден и ведет к самым катастрофическим последствиям. Статья С. Познера «Евреи во французской драматургии» говорит о вещах вроде бы частных, но именно в них заметно самое очевидное провозвестие грядущего.

Странные, нелепые, взаимоисключающие обвинения, как и в случае с Николаем II, свидетельствуют об искренней и простодушной убежденности, что евреям нет места рядом с другими людьми ни в настоящем, ни в будущем. Пока это просто мнение, только театр, одна лишь Франция. Но уже вскоре большинство людей, которых стремление националистов очистить культуру от евреев касалось напрямую, и других, кого оно пока не касалось, увидят воочию, как естественно и последовательно такое мнение становится законом, а локальное явление — общепринятой практикой во всех сферах жизни. На смену критическим отзывам в журналах придут желтые звезды, концлагеря и газовые камеры.

Конец еврейской эмиграции

(Письмо из Москвы)

Россия всегда была главным центром и источником еврейского эмиграционного потока. За 25-летие (1885–1914 годы) в одни только Соединенные Штаты Северной Америки выехали из России до 1,5 миллиона евреев. В 1914 году, несмотря на начавшуюся войну, Россию покинули 102 638 эмигрантов-евреев. Эта эмиграция поглощала почти весь естественный прирост еврейского населения России и служила отводным каналом для всех элементов, неспособных устроиться на старых местах. Трудно сказать, что произошло бы, если бы этого канала не было, если бы 6-миллионное русское еврейство не в состоянии было бы сбыть за океан свой 1,5-миллионный излишек. Это равносильно было бы катастрофе.

Эта катастрофа теперь наступила. В меньшем количественном размере, чем это имело бы место до войны, ибо Россия в ее нынешних границах насчитывает теперь не 6 миллионов, а 3 миллиона евреев, но зато с гораздо большей интенсивностью. Предохранительный эмиграционный клапан теперь почти герметически закрыт. Парам высокого социального давления, скопившимся в результате войны, революции, экономического разгрома и погромов, нет более выхода.

Как это случилось?

Уже давно еврейская эмиграция из России переживает тяжелый кризис. В годы войны он был, конечно, неизбежен, и никто за него ответственности нести не мог. Но со времени большевистского переворота положение еще больше ухудшилось. Эмиграционный голод еврейских масс, испытуемых огнем и кровью Гражданской войны, погромов и большевистской экономической политики, достиг своего апогея. Сотни тысяч людей только и жили надеждой на эмиграцию. Но перед ними поставлены были две китайские стены: блокада советской России всеми государствами, с одной стороны, и запрет эмиграции советскими властями, с другой.

Положение создалось воистину трагическое. Бежать из России хотели и должны были сотни тысяч. А в стране, откуда они уезжали, их эмиграция рассматривалась как государственное преступление. В странах же, куда они уезжали, они были людьми, контрабандно переходящими границу. Внешнюю преграду беженская масса в большей или меньшей мере преодолела. Перед стихийным порывом гонимых погромами и голодом масс умолкло сопротивление соседних государств. Они поняли, что этим людям некуда возвращаться, и дали временное убежище оказавшимся на их территории беженцам.

Много труднее оказалась борьба за право на эмиграцию на внутреннем фронте. Здесь главным врагом еврейской эмиграции оказалась не центральная советская власть, которой кое-как удалось втолковать, что нельзя валить в одну «контрреволюционную» кучу погромленных евреев, бегущих со своих разоренных пепелищ к своим родственникам за океаном, с русскими монархистами или помещиками, из политических соображений покидающими Россию. «Настоящие» коммунисты из РКП уразумели эту несложную истину. И главную борьбу за право эмигрировать пришлось вести с еврейскими коммунистами из евсекции и идгезкома. Эти господа не поддавались никаким резонам: покидают Россию только контрреволюционеры, твердили они. И у них хватило варварской прямолинейности требовать насильственной реэвакуации десятков тысяч беженцев, скопившихся на румынской границе, в их разгромленные и сожженные местечки. И они осуществили бы этот дьявольский план, не вмешайся центральная власть. Для того же, чтобы эмигранты не соблазнялись американскими перспективами, идгезком отдал распоряжение, чтобы из писем, получавшихся на имя беженцев из Америки, тайком выкрадывались заключающиеся в них афидейвиты, на основании которых можно было добиться въезда в Америку!..

Вообще только ленивый не обманывал и не обкрадывал несчастную эмигрантскую массу. Когда тот же идгезком организовал в конце 1920 года через свои бюро перевод денег из Америки для беженцев и погромленных от их родственников, он получал эти деньги в Америке в долларах, а в России выплачивал в обесцененных советских рублях; при этом он платил по 250 рублей за доллар, в то время как на вольном рынке стояла тогда цена в 15 000, а впоследствии и в 30 000 за доллар. Представитель идгезкома в Нью-Йорке господин Дубровский уверял доверчивых американских родственников, что на несколько долларов (по 250 рублей за доллар!) можно в России великолепно прожить: и это в то время, как фунт хлеба стоил тогда до 2000 рублей!..

Наконец, пали как будто преграды для эмигрантов. В кольце иностранной блокады открылись значительные бреши. Советская власть тоже — с известными ограничениями для взрослых мужчин — легализовала эмиграцию. Но тогда начались для эмигрантов новые мытарства.

Прежде всего — полная неосведомленность о странах иммиграций. Ни одной общественной организации, ведающей эмиграционным делом, не разрешено было организовать информацию для эмигрантов в России. Монополизировавший все дело помощи евсековский идгезком хотя и открыл при себе эмигрантское бюро, но был слишком бездарен, чтобы надлежащим образом наладить информацию; да ему и не верили.

Потом пришла новая напасть: пароходные общества. Едва узнали различные пароходные компании о том, что опять начинается эмиграция из России, как они стали наводнять страну своими агентами и конторами. Вместо того, чтобы властной рукой положить конец «работе» этих гиен, стремящихся поживиться на эмигрантском несчастье, государственная власть при посредничестве идгезкома вступила с ними в сделку и совершенно закабалила им эмигрантскую массу.

Случилось это так.

Правительство предоставило исключительное право перевозки эмигрантов госфлоту. Госфлот собственных пароходов не имеет. И свою монополию он за приличную цену продал White Star Line, соединившейся с несколькими другими компаниями. Эмигранты отданы были в форменную кабалу этим пароходным монополистам. Те брали с них тройную плату. Набирали эмигрантов, не считаясь с квотой, и, вывезя в Ригу и другие порты, оставляли их там зимовать, дожидаясь новой квоты. В прежнее время, до войны, пароходные общества обязаны были в таких случаях содержать на свой счет застрявших эмигрантов или отвезти их обратно на родину. Заключавшие договор с пароходными кампаниями советские власти, однако, не позаботились оговорить это, и многие тысячи несчастных проедали последние крохи в портах Шербурга, Гавра, Риги, Антверпена, Данцига и т. д. Зато пароходные общества нажились. Да и идгезком на этом деле не прогадал. Пароходные общества дали ему средства на издание на русском языке журнальчика «Эмигрант», в котором восхвалялись монопольные компании и забрызгивались грязью другие пароходные общества, а заодно Hias и «Эмигдирект» за то, что осмеливаются обращаться и к другим кампаниям, кроме монопольных.

Так шло до сих пор. Эмигранты маялись, обирались со всех сторон, но все же выезжали. Но последний американский эмиграционный билль похоронил и эту с муками проходившую эмиграцию. Русская квота составляет 2248 эмигрантов в год: цифра до издевательства ничтожная по сравнению не только с довоенными нормами, но и с теперешней реальной эмиграционной потребностью. Российское еврейство низведено теперь до 3 миллионов. Если принимать коэффициент естественного прироста всего в 1,3 процента, то и тогда этот прирост в год составит 38 000. Квота в 2248 эмигрантов не поглощает, таким образом, и одной пятнадцатой части естественного прироста; не говоря уж о накопившейся массе реальных эмигрантов сегодняшнего дня, уже давно сидящей на упакованных чемоданах, давно порвавшей все связи с местом, для которой нет возврата.

Еврейская эмиграция из России кончилась. Что будет теперь с российским еврейством?

Н. Рабин

№ 250 / с. 1

Переписка Николая II и Столыпина по еврейскому вопросу

В последней книге журнала «Красный архив» опубликована найденная в архивах переписка Николая II со Столыпиным.

П. А. Столыпин считал целесообразным смягчить наиболее стеснительные ограничения для евреев. В таком смысле был составлен журнал совета министров, который должен был быть утвержден царем. Николай II оказался обладающим «собственными взглядами». Вот это письмо, свидетельствующее, как упорен был царь, когда он отстаивал свои взгляды:

«Царское Село, 10 декабря 1906 года

Петр Аркадьевич!

Возвращаю вам журнал по еврейскому вопросу неутвержденным.

Задолго до представления его мне, могу сказать, и денно и нощно я мыслил и раздумывал о нем. Несмотря на самые убедительные доводы в пользу принятия положительного решения по этому делу, внутренний голос все настойчиво твердит мне, чтобы я не брал этого решения на себя. До сих пор совесть моя никогда меня не обманывала. Поэтому и в данном случае я намерен следовать ее велениям.

Я знаю, вы тоже верите, что “сердце царево в руцех Божиих”.

Да будет так.

Я несу за все власти, мною поставленные перед Богом, страшную ответственность и во всякое время готов отдать Ему в том ответ. Мне жалко только одного: вы и ваши сотрудники поработали так долго над делом, решение которого я отклонил».

П. А. Столыпин тогда еще понимал, как необходимо смягчить ограничения по отношению к евреям: министр сделал попытку переубедить царя, играя на струнах личных и политических.

«Только что получил ваше послание, — пишет Столыпин, — относительно оставления без последствий журнала по еврейскому вопросу.

Вашему величеству известно, что все мои мысли и стремления направлены к тому, чтобы не создавать вам затруднений и оберегать вас, государь, от каких бы то ни было неприятностей.

В этих видах, а не из желания испрашивать каких-либо изменений решения вашего по существу, я осмеливаюсь писать вашему величеству.

Еврейский вопрос поднят был мною потому, что, исходя из начал гражданского равноправия, дарованного манифестом 17 октября, евреи имеют законные основания домогаться полного равноправия; дарование ныне частичных льгот дало бы возможность Государственной думе отложить разрешение этого вопроса в полном объеме на долгий срок.

Затем я думал успокоить же революционную часть еврейства и избавить наше законодательство от насилия, служащих источником бесчисленных злоупотреблений.

Все это послужило основанием в обнародованном с одобрения вашего величества правительственном сообщении объявить, что коренное решение еврейского вопроса является делом народной совести и будет разрешено думой, до созыва которой будут отменены неоправдываемые обстоятельствами времени наиболее стеснительные ограничения. Затем еврейский вопрос был предметом обсуждения совета министров, журнал которого и был представлен вашему величеству, что, несмотря на полное соблюдение тайны, проникло, конечно, в прессу и в общество ввиду участия многих лиц в составлении и печатании этой работы.

Теперь для общества и для еврейства вопрос будет стоять так: совет единогласно высказался за отмену некоторых ограничений, но государь пожелал сохранить их.

Ваше величество, мы не имеем права ставить вас в такое положение и прятаться за вас».

Царь остался при своем решении.

№ 237 / с. 4

Евреи в горах Кавказа

В Москву прибыли два делегата от евреев Терского округа, Кисловодского района. Представительствуют они всего от одного округа из числа многих округов, где проживают горские евреи, но ходатайство, с которым прибыли в Москву эти два делегата, по словам «Правды», в одинаковой мере затрагивает жизненные интересы всех прочих районов, заселенных трудящимися евреями Кавказа.

До революции 150-тысячная масса еврейского населения, живущая в различных уголках Кавказа — Дашлагаре, Чирюрте, Хасавюрте, в пригородах Темир-Хан-Шуры, Петровска, Дербента, Кубы и Грозного, занималась земледелием и имела около 10 000 десятин земли. За время же Гражданской войны еврейским населением Кавказа была утрачена вся земельная площадь, и оставшееся теперь, главным образом в городах Кавказа, еврейское население, лишенное земельных наделов, занимается кустарным промыслом, главным образом кожевенным делом.

Еще краевой съезд горской еврейской бедноты Дагестана и Терека, состоявшийся в конце декабря 1920 года, установил факт полной, а главное — вынужденной оторванности подавляющей части горских еврейских масс от производительного труда вследствие потери земли и орудий производства.

Ныне, в 1924 году, положение не изменилось к лучшему.

Отношения у евреев с горскими народностями, правда, вполне дружеские, но никакой культурно-просветительной работы среди евреев не ведется, так как горцы-евреи говорят на татском языке, заимствованном у персидских племен. Это национальный язык горских евреев, и других языков они не знают. Нет школ на понятном еврейским массам языке. Нет и учебников на татском языке.

Положение горских женщин-евреек старобытное. Существует с незапамятных времен и посейчас калым: для того, чтобы вступить в брак, невесте необходим выкуп в 20–30 червонцев. И каждый год цена на калым растет. И нет культурных сил, чтобы вести борьбу с этим диким пережитком. В местных горских женотделах нет ни одной представительницы от евреек-горянок.

Молодежь горскоеврейская настроена революционно, рвется к учебе, но и здесь препоны; так, в Коммунистический университет народов Востока командируются только горцы, а горскоеврейская молодежь, хотя в ее среде есть и комсомольцы, и члены партии, в разверстку не попадает.

С такими вот данными о положении трудящихся еврейских масс Кавказа и обращаются два ходока в Совет национальностей ЦИК СССР. Ими подано следующее ходатайство.

1) Допустить в комитет по земельному устройству трудящихся евреев при Совете национальностей ЦИК СССР одного представителя от горских евреев.

2) Набрать из горских евреев двух уполномоченных от имени комитета по земельному устройству трудящихся евреев для обследования экономического положения горских евреев на Кавказе с целью их землеустройства.

Кроме того, делегаты обращаются к наркомпросу с просьбой издать учебники на татском языке, включить школы для евреев-горцев в общую сеть и т. д.

№ 260 / с. 3

Евреи во французской драматургии

В литературных и особенно театральных кругах много толков вызывает в последнее время помещенная в специальном театральном издании «Комедия» статья видного театрального критика Пьера Бриссона, театрального критика «Тем», на тему «Еврейский театр». Не подумайте, что это статья о спектаклях приезжавшей сюда труппы Мориса Шварца из Нью-Йорка или вечере примадонны московской «Габимы» Шошаны Авивит. Нет, критик влиятельнейшей французской газеты писал о современных французских драматургах еврейского происхождения и путем анализа их произведений пытался установить отличительные черты еврейского театрального творчества.

«Несмотря на все противоречия, отличающие их, в сущности, противоречия талантов, — пишет он, — евреи-драматурги имеют общую основу, особую, свойственную лишь им манеру чувствовать, воспринимать и воссоздавать, что придает их произведениям своеобразный привкус. С первого абцуга этот привкус даже трудно отличить. Для сего потребен особо тонкий вкус или, точнее говоря, особая практика. Внешность ни о чем не говорит, кунштюки захватывают, но стоит приглядеться поближе, и редко когда не заметишь кунштюки кое-где следов доподлинного происхождения».

Что же это за отличительные черты евреев-драматургов? Позвольте ответить пространной цитатой из статьи Бриссона: «В произведениях драматургов-евреев вас прежде всего поражает чувственность, брутальная чувственность, торжествующая и радующаяся своему обнаружению, затем стремление называть вещи своими именами до циничного откровенно в делах любви, инстинктивное влечение к отчаянно смелым ситуациям, какое-то особенное влечение к анархии в области чувств… С другой стороны, экзальтированный эгоцентризм, гордость, разжигаемая неудачами, состояние агрессивного восстания, в котором бессознательно сказывается дух реванша и жажда победы; естественное влечение к крайним воззрениям, непреоборимое отвращение ко всякому принуждению, дисциплине, правилам морали; жажда шумного успеха, даже скандала; вечное стремление к борьбе и одолению, исключительно упорное и вечно напряженное тщеславие, наконец, упорная воля к победе над жизнью и использованию ее радостей».

Автор приведенных строк не думает, что таковы имманентные черты евреев, пишущих для сцены. Нет, таковы они во Франции, в данный исторический момент. «После стольких веков насилия и гонений, — говорит он, — самая древняя и наименее смешанная семья в миpе наконец получила возможность самостоятельного творчества. Войдя в состав других наций, она мало-помалу потеряет свои отличительные признаки и приобретет другие. Но сейчас эти признаки существуют и очень заметны». Лично Бриссону они нравятся: «Еврейский театр меня часто влечет к себе, — пишет он, — иногда он кажется мне замечательным, я поражаюсь воинственному настроению его представителей, их особым дарованиям, их силе».

Статья Бриссона, как я указал выше, вызвала большие толки. Одни нашли в ней замаскированную попытку внести антисемитские ноты в обиход театральной критики. Другие сочли его выводы крайне субъективными, чтобы не сказать больше. Третьи были просто недовольны, что раскрыли перед большой публикой их еврейское происхождение, и т. д. Появились опровержения и возражения в газетах.

Список евреев-драматургов, приведенный Бриссоном, оказался импозантным. Завсегдатаи театров узнали, что многие из их любимых авторов пьес — евреи. Бриссон назвал в своей статье Порто-Риша, Анри Бернштейна, Тристана Бернара, Пьера Вольфа, Франсиса де Круассе, Эдмона Сэ, Нозьера, Альфреда Савуара, Андре Пикара, Ромена Колюса, Анри Дювернуа, Эдмона Флега, Поля Рейналя, Жака Натансона, Жан-Жака Бернара, Андре Ланга, Адольфа Орна, Анри Маркса, Рене Визнера, Лео Польдеса.

Как видите, список длинный и включает в себя имена крупные. Но он неполон. К нему следует еще прибавить Шарля-Анри Гирша, Маттеи-Руссу, Шарля Ульмона, Макса Морея, Клода Жевеля, Пьера Мортье.

Это не значит, конечно, что французская сцена не знает других имен, равноценных и более блестящих — Клодель, Ле Нориан, Батайль, Фабр, называю первые пришедшие на ум, — что евреи-драматурги заполняют ее целиком. Но что они занимают на ней почетное место, пользуются уважением, — это несомненно.

Отмечу, однако, возражения, вызванные статьей Бриссона. В длинном списке имен, приведенных Бриссоном, говорит один из его оппонентов, Рене Визнер, евреев всего четверо. Это Анри Бернштейн, написавший нашумевшую пьесу «Израиль», Орна, поставивший пьесу из румынско-еврейской жизни, Флег и Анри Маркс, которые всегда говорят о своем еврействе. Другими словами, евреи те, кто писал еврейские пьесы и называют себя таковыми. Конечно, это возражение слабое. Национальный элемент может сказаться в творчестве и пьесе из нееврейской жизни и у автора, не признающего себя евреем.

Визнер приводит и другие возражения. Как можно говорить, пишет он, об общности психологической основы у писателей таких, как Сазуар, который родом из Польши, Тристан Бернар, уроженец Безансона, и Порто-Риш — португальский еврей. Опять-таки на это можно указать, что национальные элементы могут быть у всех названных писателей сильнее локальных, порожденных случайностью появления на свет в одном, а не другом городе.

Серьезнее замечания другого порядка. Бриссон говорит, что евреи-драматурги отличаются чувственностью, с одной стороны, приверженностью к крайним мнениям, с другой. Но творения еврея Порто-Риша, недавно избранного в Академию бессмертных, как раз характерны своей чистотой. Где чувственный элемент в комедиях Тристана Бернаpa? Разве можно говорить о брутальности в применении к комедиям Эдмона Сэ или Жан-Жака Бернара? Кто всегда проводит на сцене крайние положения, трактует социальные темы в духе левых течений, как не католики Брие и Эмиль Фабр? Если евреев-драматургов следовало бы зачислить в какую-нибудь школу, то скорее всего во французскую классическую. Тот же Порто-Риш — прямой продолжатель традиций, завещанных Расином, Мариво, Мюссе. Кто поставляет театрам мюзик-холлов их обозрения, привлекающие толпы любителей клубнички? Никак не писатели-евреи. Имена сочинителей редко известны, и еврейских между ними не назвать.

Рене Визнер заканчивает свой ответ замечанием, что «эта статья (т. е. статья Пьера Бриссона), принадлежащая перу сотрудника “Тем” и помещенная в газете, не занимающейся политикой, симптоматична. Она означает поворот в сторону антисемитизма… Евреи осмелились писать. Надо во что бы то ни стало, лицемерными приемами, а если понадобится, то и жестокими, заставить их бросить перо. Тогда его подберут писатели-реакционеры. Весьма вероятно, завтра появятся статьи, направленные против евреев-художников, скульпторов и граверов. Действительно, евреи — народ, возбуждающий страсти».

Не думаю, чтобы автор этих строк был прав, усматривая в выступлении Бриссона начало антисемитской кампании Но он несомненно прав, когда обвиняет Бриссона в том, что тот приписал евреям-драматургам свойства, которых у них нет, и черты, свойственные лишь некоторым из них, распространил на всех. Не все евреи-драматурги чувственники, нет среди них социальных реформаторов жанра Бpие. И все же нечто общее у них всех должно быть, ибо как-никак все они евреи, у всех хотя бы отдаленная культура — одна и та же. Я не берусь делать здесь то, что только наметил, но не дал Пьер Бриссон. Это тема большого исследования. Но отметить появление подобной статьи во французской печати и вызванные ею отголоски я считал необходимым.

С. Познер, Париж

№ 260 / с. 3

Президент Мексики

НЬЮ-ЙОРК (ЕТА). Президентом Мексиканской республики генералом Кальесом опубликовано следующее заявление.

«Я подтверждаю сделанное мною в беседе с Джоном Симоном сообщение, в котором я заявил, что охотно открываю доступ в Мексику евреям, желающим содействовать мексиканскому народу в создании национальной промышленности и сельского хозяйства. Я рад был узнать, что еврейские организации заняты обсуждением проекта эмиграции в Мексику их несчастных единоверцев.

Правительство Мексики, поскольку это зависит от него, окажет всяческое содействие эмигрантам, относясь к ним как к равноправным гражданам Мексики».

Депутация раввинов у президента Мексики

НЬЮ-ЙОРК (ЕТА). Президент Мексики генерал Кальес недавно принял в Нью-Йорке депутацию раввинов в составе верховного раввина Палестины Кука, ковенского раввина Шапиро, раввина Эпштейна из Слободки (Литва) и раввина Марголеса, Розенберга, доктора Ревеля и доктора Красса (Америка).

Раввин Кук на еврейском языке (иврит) приветствовал президента по поводу его избрания. «Все страны, — сказал раввин, — в которых с евреями обращаются справедливо, достигли большого преуспеяния. Мексика, дружественно протянувшая руку еврейским эмигрантам, несомненно, на пути к расцвету». Затем раввин Кук благословил президента.

В своем ответе делегации генерал Кальес сказал, что он весьма тронут посещением делегации, что в Мексике не будет никакого различия между расами и религиями и что раввины спокойно могут рассчитывать на его дружественное расположение к еврейскому народу.

№ 260 / с. 3

Катастрофическое
положение еврейства Восточной Европы

БЕРЛИН (ЕТА). На днях известный еврейский статистик Яков Лещинский в большом собрании, на котором присутствовали виднейшие представители еврейской интеллигенции в Берлине, прочел доклад об экономическом положении евреев в Восточной Европе. Лещинский усматривает трагедию еврейства в том, что его экономические интересы находятся в резком противоречии с социально-экономическими потребностями в странах Восточной Европы. В этих странах в послевоенное время крестьянство стало экономически самой мощной силой. Оно руководит хозяйственной политикой, сознательно тормозя развитие промышленности. Покупательная сила падает, промышленное население переходит к сельскохозяйственным работам. Все это подорвало экономические базисы еврейского населения. Так, например, в Латвии в 1897 году только 48 процентов всего населения занималось сельским хозяйством, в 1920 году — 80 процентов. В 1897 году в промышленности было занято около 21 процента всего населения, в 1920 году только 7 процентов. С другой стороны, это имело своим последствием то, что в 1897 году 35 процентов еврейского населения занималось торговлей, в 1920 году — 54 процента. Пример Латвии показателен и для остальных восточноевропейских стран. В России свыше 60 процентов еврейского населения занимается торговлей. Лещинский констатирует катастрофическое экономическое положение русского еврейства. Безработные еврейские рабочие переходят к так называемому кустарному хозяйству. Рабочая еврейская молодежь не имеет никакого применения для своего труда. В своем социальном развитии еврейство Восточной Европы отброшено назад на 30 и 40 лет.

№ 264 / с. 4

Шпенглер о России, еврействе и антисемитизме

В первой комнате — салоне — преимущественно дамы. В послеобеденных туалетах. Преобладает коричневый цвет или что-то вроде беж… Гостеприимный хозяин — германский посланник доктор Кестер ввел меня в библиотеку. Здесь cutavay. Серьезные лица пожилых мужчин. Несколько видных общественных деятелей, несколько профессоров, ученых и публицистов. Разговоры на политические темы. Мы все в ожидании. Знаменитый гость немного запоздал. Но вот наконец и он — в сопровождении профессора Соколовского. Bсе встрепенулись, весь интерес собравшихся сосредоточился на вошедшем Шпенглере.

Есть два Шпенглера. Шпенглер на докладе, непроницаемый, очень деловой, очень равнодушный к толпе. Аудитория это чувствует. Поэтому ей трудно сблизиться с лектором.

Но Шпенглер в узком кругу людей, его, очевидно, понимающих, преображается. Здесь он тот Шпенглер, которого знает весь мир по его гениальному труду.

*  *  *

Разговор оживляется только постепенно. Сперва Шпенглер молчит. Первый вопрос ему ставится старым господином в очках, по-видимому, бывшим военным.

— Вы, доктор, с иронией отзываетесь о нашем «барьере» против большевизма, а мы себя чувствуем здесь приблизительно так, как древние эллины чувствовали себя, защищая против персидского колосса достояния европейской культуры.

— Мне пришлось убедиться, побывав в вашей стране, в серьезности и солидности ваших сил, — отвечает Шпенглер. — Надежность вашего «барьера» тем более бросается мне в глаза, что я побывал и в других новых государствах, где действительная солидность сил мне кажется сомнительной.

По мнению Шпенглера, Европе придется считаться с военными осложнениями уже в следующем году. Можно предположить, что вооруженный конфликт начнется где-нибудь на важных границах России. Может быть, между СССР и Румынией. Россией эта кампания будет предпринята с целью закрасить положение нынешней власти внутри страны. Во всяком случае то, что сейчас происходит в России, безусловно, загадочно. Но там происходит нечто очень серьезное. Вся страна как бы замерла в напряженном ожидании. Ждут чуда. Нужно принять во внимание одно обстоятельство: русские люди убеждены, что они расплачиваются за грехи предков. Им кажется, что весь их позор, все поругание их святынь есть наказание Божие за недостаток благочестия.

Но они верят, что путь их страшных переживаний в настоящем приведет к искуплению в будущем.

— Несколько лет тому назад в Туле, — рассказывает совсем серьезно Шпенглер, — сошлись будто бы крестьяне из 20 тысяч деревень и ждали чуда… Чтобы их разогнать, были посланы красноармейцы. Но крестьяне с протянутыми руками двинулись будто бы им навстречу: «Стреляйте, братцы, чтобы мы погибли мучениками». Красноармейцы не стали стрелять и побросали свои ружья.

Потом все же кое-как крестьяне были рассеяны. Но они ушли убежденные, что были очень близки к чуду и что это чудо когда-нибудь будет. Россия — это страна, в которой еще могут возникать мифы и предания, страна, в которой могут еще обожествлять личность. Так, один очевидец рассказывал Шпенглеру, будто бы в Харькове люди, родные которых пали жертвою большевистского переворота, услыхав на улице о смерти Ленина, падали на колени и громко рыдали.

— Разве что-нибудь подобное могло случиться у нас в Западной Европе? — спрашивает Шпенглер. — Ленин превратился в пророка, в мифологическую фигуру, во что-то вроде Спасителя. Религиозное настроение в России чрезвычайно велико… Поэтому красноармеец, следующий в процессии с чудотворной иконой впереди, был бы еще недавно невозможен, сейчас это повседневное явление.

То, что Шпенглеру кажется более всего замечательным, это синтез экономической теории большевизма с христианской мистикой.

Россия ожидает пророка… Трудно определить, из какой среды он выйдет. Может быть, это будет нечто вроде нового Распутина, может быть, крестьянин, может быть, его породит армия. Но, конечно, главнейшею задачей этого «пророка» будет подчинить своему влиянию армию.

Шпенглер знает лично только двух видных деятелей большевизма. Он не считает возможным, чтобы они могли взять на себя роль такого обновителя страны. По разным причинам. Красин — убежденный марксист. Он никогда не сойдет с высоты своих доктрин. А у Чичерина убеждений нет. Он дипломат старой школы. Ganziiberlegen. Но когда тот проблематичный вождь-пророк овладеет Россией…

— Как вы себе представляете будущность России? — спрашивают Шпенглера.

— Я думаю, что возникнет нечто совершенно новое. Я думаю, что Россия станет почвой новой культуры, которая сменит собою уже порядком отжившую культуру Западной Европы.

Всем хотелось бы поговорить со Шпенглером еще о многом. Но у дверей библиотеки, в которой происходит беседа, появляется изящная дама. Шпенглер быстро поднимается.

— Вы ищете меня?

И он проходит вслед за дамой в другую комнату.

*  *  *

Я провожаю Шпенглера домой. Мы говорим о различных проблемах и касаемся еврейского вопроса.

Вопрос этот Шпенглера очень интересует. Еврейский ренессанс? В него он не верит. Еврейству как социальному феномену он посвятил довольно большую часть своей книги (во II томе). О сионизме он отзывается скептически. Он рассказывает, что в одном известном берлинском ресторане ему пришлось встретиться с несколькими видными сионистами. Одного из них он спросил, собирается ли он эмигрировать в Палестину, когда осуществится еврейское государство.

— Знаете, — ответил собеседник-сионист, — я постараюсь тогда стать еврейским посланником в Берлине.

Шутка старая, приписываемая одному из Ротшильдов. Но как-то больно слышать, что сионист мог так ответить Шпенглеру даже в шутку.

— Кроме того, — говорит Шпенглер, — что же, вы разве сможете университетских профессоров и амстердамских экспортеров пересадить в Иерихон? А переправить в Палестину только неудачников, разве это будет иметь смысл?

Я спрашиваю:

— Скажите, доктор, вы антисемит?

Оказывается, что Шпенглер убежденный противник «практического» антисемитизма. Он говорит:

— Все в политике должно иметь известную цель. Но какую цель вообще может иметь антисемитизм? Им можно лишь раздражать своих сограждан и тем только обострять положение. Ведь есть много евреев, которые были бы счастливы, если бы им не напоминали каждую минуту: «Ты еврей, и поэтому…»

Особенно страдал под этим вечным «ты еврей» Вальтер Ратенау. Шпенглер рассказывает, что был очень близок с Ратенау и ценил его. И ему кажется, что вечное «ты еврей, и поэтому» была глубокая и страшная трагедия в жизни этого человека.

*  *  *

Мокрые улицы. Тусклый свет фонарей. Сыро, холодно. Сегодня где-то бал. Я знаю: меня будут ждать. Будет весело. Интересные встречи. Вино.

Но все это мне стало вдруг как-то неважно, и мысленно я не могу оторваться от этого удивительного историка, который с такою «математической точностью» говорит о будущем и с такою изысканной поверхностностью о прошедшем.

№ 266 / с. 3