О если бы птицы пели и облака скучали,
и око могло различать, становясь синей,
звонкую трель преследуя, дверь с ключами
и тех, кого больше нету нигде, за ней.
И. Бродский.
«О если бы птицы пели…» (1994)
24 января 41 года по христианскому летоисчислению, в восьмой день до февральских календ, был убит заговорщиками Гай Цезарь Германик, прозванный Калигулой. Его окружили в узком проходе между дворцом и Палатинским театром, где репетировали знатные мальчики из Азии. Первым нанес удар трибун преторианской гвардии Кассий Херея. Он разрубил императору затылок с криком: «Hoc age!» («Делай это!»), каким кричали жрецы, закалывая жертвенное животное. На шум прибежали германцы‑телохранители. Они прикончили кого‑то из заговорщиков, не успевших бежать или спрятаться, но Калигула был уже непоправимо мертв. Два века спустя Дион Кассий в своей «Римской истории» ядовито заметил:
Гай же, творя такие дела три года, девять месяцев и двадцать восемь дней, выучил теперь из собственного опыта, что он — не бог. Он был оплеван теми, кто преклонял перед ним колени даже в его отсутствие. Он сделался жертвенным животным для тех, кто устно и письменно именовал его Зевсом и богом. Статуи его и живописные изображения волокли по улицам. Народ помнил причиненное Гаем зло .
На самом деле ни смерть, ни предсмертные муки не противоречили апофеозу, то есть превращению человека в бога. Смерть была той границей, за которой начиналось бессмертие. Так некогда Геракл с погребального костра взошел в чертоги олимпийских богов: «Треща горит костер; и вскоре пламя, воя, / Уносит к небесам бессмертный дух героя» (А. Пушкин. Из А. Шенье. 1835).
Калигула же проявил гордыню (хюбрис), захотев божеских почестей уже при жизни. Вдобавок он нарушил протокол, неизвестный легкомысленным грекам, сложившим миф о Геракле, но важный для тех, кого Вергилий назвал «владыками мира, народом, одетым в тоги». Сенат, тщательно рассмотрев дело и проведя голосование, специальным указом мог объявить усопшего императора «божественным» (divus). Когда Клавдию, преемнику Калигулы, александрийские греки предложили при жизни построить храм и назначить жрецов, тот отказался, сославшись на недовольство римской публики. Он не решился присвоить себе почести, приличествующие лишь богам.
Но Калигула чтил богов не больше, чем гениальный развратник Петроний, автор «Сатирикона», или сириец Лукиан, которого Энгельс назвал Вольтером классической древности. Когда гроза помешала Гаю досмотреть пантомиму, он обратился к Юпитеру с цитатой из «Илиады»: «Ты подними меня, или же я тебя…» У Гомера речь шла о состязании борцов на похоронах Патрокла. Силы Аякса и Одиссея оказались равными, и Аякс предложил сопернику решить участь поединка поочередным броском. Но Калигула мог иметь в виду другое…
Вообще он отличался удивительным чувством юмора. Вот несколько примеров из его биографии, написанной Светонием:
Собираясь казнить брата, который будто бы принимал лекарства из страха отравы, он воскликнул: «Как? Противоядия — против Цезаря?» <…> Сенатор преторского звания, уехавший лечиться в Антикиру, несколько раз просил отсрочить ему возвращение; Гай приказал его убить, заявив, что если не помогает чемерица, то необходимо кровопускание. Каждый десятый день, подписывая перечень заключенных, посылаемых на казнь, он говорил, что сводит свои счеты. Казнив одновременно нескольких галлов и греков, он хвастался, что покорил Галлогрецию .
В век жестокого фарса и откровенной пантомимы такие шутки были в ходу. Преступников казнили в театре на радость публике, сочетая полезное с приятным. Но остроумие Калигулы превосходило банальность, вобрав в себя толику философии. По свидетельству Филона Александрийского, Гай рассуждал следующим образом: «Вот пастухи — те, что пасут быков и коз, и прочий скот, они ведь сами не козы, не быки и не бараны, а люди: их участь счастливее, устройство совершеннее. Так точно и я, пасущий лучшее из стад — род человеческий, — отличен от всех, и людям я не ровня, нет, моя участь значительней и сродни божественной» .
Эта тирада — аллюзия на рассказ о веке Кроноса в диалоге Платона «Политик». В век Кроноса «живые существа были поделены между собой по родам и стадам божественными пастухами — гениями; при этом каждый из них владел той группой, к которой он был приставлен, спасая членов ее от дикости и взаимного пожирания; не было среди них ни войн, ни раздоров, зато можно назвать тысячи хороших вещей, сопутствующих такому устройству». Люди жили согласно природе, и «бог сам пестовал их и ими руководил, подобно тому, как сейчас люди, будучи существами более прочих причастными божественному началу, пасут другие, низшие породы» .
Очевидно, Калигула видел в себе гения, пасущего существ низшей породы. И значит, с его воцарением в череде времен вновь наступил золотой век, век Кроноса, которого римляне звали Сатурном. Грядет Сатурново царство!
«Сызнова ныне времен зачинается строй величавый, / Дева грядет к нам опять, грядет Сатурново царство. / Снова с высоких небес посылается новое племя. / К новорожденному будь благосклонна, с которым на смену / Роду железному род золотой по земле расселится» — так писал Вергилий в знаменитой «IV эклоге» .
В чудесном ребенке Гай, вероятно, видел себя. Для этого у него были все основания. Безымянный поэт сказал о нем в восторженных виршах: «В лагере был он рожден, под отцовским оружием вырос: / Это ль не знак, что ему высшая власть суждена?»
Ребенком он носил одежду легионера и маленькие сапожки. Отсюда его прозвище — Калигула (Сапожок). Отца Калигулы отравили, мать умерла в ссылке, но Тиберий назначил его своим наследником. На пути в Рим юного императора встретили ликующие толпы, он снизил налоги, разбрасывал золотые монеты, устраивал хлебные раздачи и игры, но не удержался и стал тираном.
Особенно сложные отношения сложились у Гая с евреями. Его другом был Агриппа, внук Ирода, ходатайствовавший за свой народ. Можно было надеяться на льготы и милости, но сыны Израиля не могли участвовать в культе личности, стесненные сразу двумя заповедями: «Да не будет у тебя других богов, кроме Меня» и «Не сотвори себе кумира». Враги знали об этой слабости и использовали ее.
В Александрии греки устроили грандиозный погром, начав с осквернения синагог императорскими кумирами. Делегацию александрийских евреев Гай встретил в загородном дворце. Он перебегал из комнаты в комнату, давая распоряжения насчет мебели и картин, а потом обернулся и спросил: «А почему вы свинину не едите?» Под конец смилостивился и промолвил: «Мне кажется, что эти люди скорее несчастны, чем порочны, и лишь по неразумию своему не верят, что я божественной природы».
Худшее несчастье случилось в Иудее, в городе Явне. Греки на скорую руку соорудили там алтарь императору, а евреи алтарь разрушили. Разгневанный Гай приказал внести свою статую в Иерусалимский храм, в святая святых. Только смерть тирана спасла евреев.
Возможно, поэтому рабби Меир странным образом истолковал слова Торы: «И увидел Б‑г все, что он создал, и вот, хорошо весьма. И был вечер, и было утро: день шестой» (Берешит, 1:31). Вместо «хорошо весьма» (тов меод) рабби прочел «хороша смерть» (тов мот).
Его мысль развил рабби Хама бен рабби Ханина: «Первый человек был достоин того, чтобы не ощутить вкус смерти. Почему же он был наказан смертью? Предвидел Святой, благословен Он, что Навуходоносор и Хирам, царь Тира, сделают себя богами, и потому наказал Адама смертью». Ему возразил рабби Йонатан: «Если бы дело обстояло так, то смерть была бы узаконена для грешников, но не для праведников. Но первый человек был наказан смертью, чтобы грешники не совершали ложного покаяния, не говорили: “Праведники потому только живы, что исполняют заповеди и делают добрые дела. И мы тоже будем исполнять заповеди и делать добрые дела, но не во имя Торы!”» (Берешит раба, 9:5).
Схожим образом Кант в «Критике практического разума» доказывал, что Бог скрывает Себя и допускает существование зла, чтобы поведение людей не превратилось в «механизм», в «спектакль марионеток». Если человек при жизни получит награду за добрые дела и наказание за дурные, он будет творить добро корыстно, ради награды, не побуждаемый к тому категорическим императивом.
Вспоминая Калигулу, легко представить себе его облик: высок ростом, лицом бледен, тело грузное, а шея и ноги очень худые. Он был превосходный оратор, прекрасный танцор, шутник, каких мало. К нему, как ни к кому другому, подходит толкование рабби Меира: вместо «хорошо весьма» (тов меод) — «хороша смерть» (тов мот).
Этот рабби, знавший 300 притч о лисах, был поэтом в душе. Только поэты умеют находить смысл в случайных созвучиях. У поэта облака скучают, потому что они кучевые, а декабрь — без стужи, потому что казненного декабриста звали Бестужев‑Рюмин.
И именно так кончается стихотворение, которым я начал это эссе: «Но, видимо, воздух — только сырье для кружев, / распятых на пяльцах в парке, где пасся царь. / И статуи стынут, хотя на дворе — бесстужев, / казненный потом декабрист, и настал январь».
Спор о Риме
Римский император Антонин Пий — благочестивый владетель душ
