В течение более чем десяти лет после своего прихода к власти в 1970 году Бруно Крайский доминировал в австрийской политике и уверенно вывел страну на авансцену политики мировой, пишет журналист The Times of Israel Роберт Филпот.

Родившийся в еврейской семье, принадлежавшей к верхушке среднего класса, Крайский был канцлером Австрии дольше всех. Он выиграл выборы четыре раза подряд в стране с давними  традициями антисемитизма.

Но, как делает вывод израильский дипломат Даниэль Ашхейм в своей новой книге «Крайский, Израиль и еврейская идентичность», в глазах очень многих личные и политические достижения Крайского были окрашены — если не испорчены — его «амбивалентными и часто конфронтационными отношениями с еврейством, евреями и Израилем».

Попав в тюрьму гестапо вскоре после аншлюса, юный Крайский сумел бежать из Австрии и всю войну провел в Швеции. По меньшей мере двадцать членов его семьи погибли в лагерях смерти.
Но после возвращения в Австрию в 1945 году Крайский стал способствовать распространению — в том числе и на протяжении всех лет пребывания в должности канцлера — удобного мифа о том, что его родина была пассивной жертвой нацистов. Этот миф в течение как минимум четырех десятилетий замалчивал причастность Австрии к преступлениям Третьего рейха.

Будучи канцлером страны от партии социалистов, Крайский безо всяких покаяний назначал бывших нацистов в свое правительство. Он вступил в ожесточенную вражду со своим товарищем по охоте на нацистов австрийцем Симоном Визенталем и публично защищал консерватора Курта Вальдхайма, когда его обвинили в военных преступлениях во время президентских выборов 1986 года.

Ярый антисионист, Крайский неоднократно и жестко критиковал Израиль, расточая похвалы арабским диктаторам. Расстелив красную дорожку для Ясира Арафата, он стал первым западным лидером, официально признавшим ООП. Неудивительно, что Крайский был постоянной мишенью израильской прессы, которая называла его «ненавидящим себя евреем».

В увлекательном и скрупулезно взвешенном повествовании Ашхейма основы мировоззрения будущего канцлера можно увидеть в его либеральном воспитании в Вене. 

Хотя семья Крайских не была соблюдающей, они не отрицали своего еврейского происхождения. Комфортно интегрированные в толерантную, многонациональную империю Габсбургов, они редко сталкивались с антисемитизмом.

Однако в подростковом возрасте Крайский отказался от иудаизма в пользу социализма. У него также не было интереса к сионизму: он придавал большое значение своей австрийской идентичности, разделяя при этом то пренебрежение, с которым многие ассимилированные евреи относились к якобы отсталым, живущим в гетто «ост-юден». На протяжении всей своей жизни Крайский нередко ссылался на «еврейскую веру», отвергая само понятие еврейского народа.

Быстро продвигаясь по карьерной лестнице в послевоенной австрийской политике, Крайский идентифицировал себя как «австрийского социалиста», отвергая представление о том, что его еврейские корни сформировали его политическую идентичность. «Каждый смотрит на религиозную принадлежность, которая в моем случае является моим еврейским наследием, как на частную вещь», — заявлял он.

В то же время Крайский был чувствителен к обвинению в том, что якобы хотел преуменьшить свою принадлежность к еврейству, и в частном порядке остро осознавал  наличие антисемитизма, который скрывался неглубоко под поверхностью австрийского общества. Позже он признавал, что во время своих первых успешных выборов на пост канцлера в 1970 году был глубоко потрясен, когда столкнулся с кампанией, в которой его консервативный оппонент был представлен как «настоящий австриец».

Тем не менее, в книге Ашхейма мастерски показано, что для многих австрийцев еврейская идентичность Крайского была тесно связана с иллюзиями о предполагаемом статусе Австрии как «первой жертвы нацистов». В отличие от Вилли Брандта, канцлера Германии, Крайский решил не проводить болезненный процесс расплаты с прошлым. Вместо этого он намеревался доказать электорату свою «австрийскую принадлежность», помогая укрепить и продвинуть «национальный консенсус».

Однако, как рассказал Ашхейм, мотивы Крайского не были чисто политическим расчетом:
«Он был австрийским патриотом. Он считал, что Австрия была захвачена нацистами и нацизм не был чем-то, что действительно укоренилось в австрийском обществе».

Австрии, утверждал Крайский, нужно было не «застрять в кругу мести», преследуя тех, кого он называл «мелкими нацистами» и кого отличал от гитлеровской элиты. 

«Мы никогда не обрели бы мира», откровенно признавался канцлер, если бы страна преследовала несколько сотен тысяч австрийцев, присоединившихся к нацистской партии, не говоря уже о «миллионах людей, которые не открывали рта, хотя знали, что происходит».

Влияние позиции Крайского было решающим. Как утверждала социолог Карин Штёгнер, он стал «евреем-алиби», дав австрийцам «то, что они искали: легитимизацию из первых рук, чтобы отодвинуть от себя память и ответственность».

На глазах у Крайского прошлые преступления вторгались в современный политический ландшафт и вызывали сцену яростной схватки между двумя самыми известными австрийскими евреями.

Вскоре после того, как в 1970 году Крайский вступил в должность, Визенталь сообщил немецкому журналу Der Spiegel, что в новый кабинет Крайского вошли пять бывших нацистов, в том числе Отто Рёш и бывший член СС Ганс Оллингер. В ответ Крайский, чьи защитники утверждают, что он не знал об их прошлом или, в худшем случае, «был слишком небрежен» в некоторых назначениях, решил удвоить ставку. Он обвинил Визенталя, сторонника ÖVP – правоцентристских противников его социалистической партии, – в политической мотивации и возразил, что, как бывший узник гестапо, он имеет право простить раскаявшихся нацистов.

Ссора стала прелюдией к гораздо более резкому столкновению между этими двумя, когда в Австрии снова проходили выборы пять лет спустя. После выборов Визенталь опубликовал досье, из которого следовало, что Фридрих Петер, лидер правой «Партии свободы», с которой Крайский планировал сформировать коалицию, если социалисты потеряют большинство, был членом бригады СС, замешанной в убийстве 8 тыс. евреев.

Созвав пресс-конференцию, переизбранный канцлер встал на защиту Петера и заявил, что через 30 лет после окончания войны пора «раз и навсегда стереть прошлое». Далее он утверждал, что, потеряв более двадцати членов своей семьи во время Холокоста, «имел моральное право» осуждать поведение Визенталя. Он также обвинил его в руководстве «консервативной еврейской мафией». Крайский завершил свое экстраординарное заявление ложным предположением, будто Визенталь мог быть пособником нацистов. (Когда он повторил эту клевету 10 лет спустя, австрийские суды оштрафовали тогда уже бывшего канцлера почти на 21 тыс. долларов.)

В то время как израильские дипломаты, рассматривая скандал как внутреннее дело Австрии, оставались в стороне, Крайский продолжал выдвигать дикие обвинения, утверждая, что Визенталь действовал «на службе у Израиля». Описывая последовавший за этим телефонный звонок канцлера, израильский посол Авигдор Даган сообщил в Иерусалим о «непрекращающемся потоке нападок и клеветы», в котором Крайский выглядел находящимся «на грани безумия».

Воздействие слов Крайского состояло в том, что сместило внимание с прошлого Петера на «злонамеренное поведение Визенталя», а также узаконило нападки австрийской прессы — некоторые из них были полны антисемитских стереотипов — на охотника за нацистами.
Как пишет Ашхейм, поведение Крайского было «непропорциональным и экстремальным, почти патологическим». По его словам, здесь имело место психологическое измерение: «Он был настолько эмоционален, что взрывался по любому поводу, касающемуся Израиля и еврейских вопросов. Это всегда было драматично».

Ашхейм цитирует израильского историка Тома Сегева, который предполагал, что Крайский   считал Визенталя не столько политическим противником, сколько «врагом <…> представлявшим угрозу его австрийской идентичности».

«Такие утверждения не могли быть сделаны неевреем без того, чтобы не быть признаны антисемитскими», — говорит Ашхейн, добавляя, что из-за прошлого канцлера его обвинения против Визенталя казались «более объективными, беспристрастными и рациональными».

Чуть более десяти лет спустя Крайский, уже будучи вице-канцлером, частично повторил эту ситуацию, когда защищал Вальдхайма, кандидата на пост президента Австрии, после того, как против него были выдвинуты обвинения в военных преступлениях. Бывший канцлер обвинил Всемирный еврейский конгресс, возглавивший международное обвинение Вальдхайма, в «чрезмерном вмешательстве» во внутренние дела Австрии, отметив, что «все это произошло давным-давно», во времена юности кандидата.

Его слова – слова бывшего канцлера-социалиста, международного государственного деятеля и еврея – имели особое значение и широко освещались в прессе, которая не гнушалась использовать плохо замаскированные антисемитские клише, поскольку речь шла о «ненадлежащем вмешательстве еврейских кругов». 

Сам Вальдхайм использовал комментарии Крайского в качестве щита. Как и во время скандала с Петером, вмешательство Крайского оказалось полезным отвлечением: «Вместо того, чтобы обсуждать роль Вальдхайма в войне, дискуссия перешла к вопросу о законности вмешательства «посторонних» в австрийские дела», — резюмирует Ашхейм.

Вальдхайм был избран. Но его дело положило начало процессу, которому долгое время сопротивлялся Крайский, но который поддержали более молодые австрийцы и благодаря которому страна начала переоценивать свое прошлое. 

Ашхейм признает: решение Крайского вмешаться в защиту Вальдхайма — его политического оппонента — было «самой большой загадкой» в его исследовании: «Я не мог найти этому объяснения».

Тем не менее, Ашхейм обнаружил намеки на то, что в конце жизни Крайский, возможно, испытывал сожаление. В эмоциональной беседе с Барбарой Тауфар, журналисткой и дипломатом, работавшей его представителем в Израиле, умирающий канцлер размышлял о росте антисемитизма в Австрии. «Мы просто ничему не научились», — заметил он.
Как показывает книга Ашхейма, некоторые споры времен Крайского заслуживают и повторного обсуждения.

При нем и по его настоянию Австрия оказалась местом убежища и перевалочным пунктом на пути в Израиль для десятков тысяч преследуемых советских евреев. Это была политика, сделавшая страну мишенью для терроризма. Активное участие Крайского, начавшееся задолго до того, как он стал канцлером, показывало его «еврейскую совесть», предполагает один из тех, кто работал с ним в этом проекте.

Но приверженность Крайского идее Австрии как перевалочного пункта пошатнулась в сентябре 1973 года, когда поддерживаемые Сирией палестинские террористы взяли в заложники трех еврейских эмигрантов и австрийского таможенника на границе с Чехией. К ужасу Израиля и администрации президента США Никсона, канцлер, сославшись на свой первостепенный долг «спасать человеческие жизни любой ценой», уступил требованиям террористов, позволив им бежать из Австрии и согласившись закрыть пересыльный лагерь Шёнау. Голда Меир, публично осудившая сделку Крайского с «этими убийцами», вылетела в Вену, где они с канцлером яростно поссорились: она обвинила его в том, что он навлек «новый позор» на Австрию и сделал себя «героем» арабского мира. Израильская пресса была чуть более дипломатичной. «Дьявол постучал в дверь, и австрийцы с радостью открыли ее», — писала одна газета.

Опять же, мотивы Крайского оспариваются: был ли он в первую очередь заинтересован в том, чтобы довести дело до конца без кровопролития, или тот факт, что Шёнау находился в важном для итогов выборов регионе, где проживало много бывших нацистов, сыграл главную роль в его расчетах? 

В любом случае, как признала Меир в своих мемуарах, окончательный исход «инцидента в Марчегге» не был таким проблематичным, как это показалось на первый взгляд. В то время как Шёнау закрылся, Крайский вскоре открыл другие пункты, и в течение четырех недель после этого события эмиграция из СССР через Австрию достигла самого высокого месячного показателя.
Эмоциональный обмен мнениями с Меир вряд ли был единственным. Отношения Крайского с Израилем и его лидерами часто бывали напряженными. Он возмущался при любом предположении, что принадлежность к евреям должна влиять на его отношение к стране. «Я не понимаю, — рассуждал он, — почему подлинная земля моих предков должна быть для меня менее дорога, чем полоса пустыни, с которой я не связан». Сионисты, заявил он в другом случае, «приветствовали антисемитизм, потому что он подтверждал их идеи».

Его нападки на Израиль выглядели жестоко. В его устах это «полицейское государство, которым управляли люди с фашистским менталитетом». Менахем Бегин был «маленьким юристом из Варшавы с душой ограниченного бухгалтера». А его преемник, Ицхак Шамир, — «фашистом», «желавшим победы Гитлеру». При этом Крайский довольно снисходительно относился к «выдающимся» личностям вроде Хафеза Асада.

Наблюдатели часто недоумевали по поводу речей и поведения канцлера. Редактор одной австрийской газеты считал, что Крайский был полон решимости «доказать свою австрийскую “кошерность”, критикуя Израиль», в то время как израильские дипломаты полагали, что в его подходе есть что-то иррациональное.

Тем не менее, утверждает Ашхейм, в отношении Крайского к еврейскому государству были «противоречия и отклонения». Он, например, гордился своим племянником Йоси, который служил в ЦАХАЛе. А Бегин, который, несмотря на их амбивалентные отношения, все же гордился тем, что еврей мог стать канцлером Австрии, без колебаний обратился к Крайскому за помощью в переговорах об освобождении двадцати израильских солдат, взятых в заложники палестинскими боевиками во время войны в Ливане.

Как и в случае с Марчеггом, подход Крайского к израильско-палестинскому конфликту ныне выглядит менее враждебным по отношению к еврейскому государству, чем это считалось тогда. Несомненно, симпатии канцлера к палестинцам часто высказывались крайне бесчувственно. Евреи, заявлял он, «должны бы лучше знать, что значит быть изгнанным и ограбленным».
Но как бы человек ни относился к решению о создании двух государств, замечает Ашхейм, Крайский все же был пионером: он стал первым европейским лидером, поддержавшим палестинское государство, а за его признанием ООП последовали другие западные страны. В то же время канцлер позаботился о том, чтобы не подорвать легитимность Государства Израиль, утверждая, что создание двух государств отвечает интересам еврейского государства, и поощрял тех в ООП, кто выступал за переговоры с Израилем.

Взгляды Крайского,  которые сейчас являются мейнстримом для европейских левоцентристов, в конечном счете не остались без последствий. Ссылаясь на соглашения Осло, Шимон Перес пришел к выводу, что усилия австрийца «подготовили почву для того, что должно было произойти позже». Перес также считал, что, несмотря на настороженность Израиля в отношении его желания выступить посредником в диалоге с арабскими государствами, «Крайский сыграл важную роль в сближении Египта и Израиля».

Важно отметить: несмотря на неприятие сионизма, Крайский пришел к признанию важности Израиля. «У Израиля должно быть будущее, чтобы у любого еврея в мире могло быть убежище, если когда-нибудь снова возникнет ситуация, подобная Холокосту», — сказал он.

Книга Ашхейма изящно демонстрирует иронию, лежавшую в основе сложных отношений Крайского с его собственной еврейской идентичностью и еврейским государством. Его ближайшие друзья были евреями, его жена была еврейкой, интеллектуалы, которых он любил и которыми восхищался, были евреями.

«Я думаю, что внутри себя он был самым настоящим евреем, — говорит Ашхейму Менахем Обербаум, израильский журналист. — Я уверен, что ему не хотелось бы слышать такое, но я настаиваю, что это так».