18 марта исполняется 91 год со дня рождения Фридриха Горенштейна. «Лехаим» представляет читателям послесловие Юрия Векслера к только что вышедшему в издательстве «Книжники» роману писателя «Искупление».

Главного героя «Искупления» (1967), летчика Августа (до войны студента‑философа), родители, сестра и маленький брат которого были зверски убиты соседом во время немецкой оккупации, мучающие его мысли едва не приводят к самоубийству. Ему жизненно важно додуматься до причин Холокоста как торжества тотального зла. В споре на эту тему с профессором‑арестантом Павлом Даниловичем он говорит: «Всякое убийство ужасно… но неотвратимое, запланированное убийство — это уже новое качество… Кровь ребенка, которого нашли и убили… Обязательно должны были убить, и всякий другой исход тут исключался… Такая кровь смывает с народа любые пятна… И делает любой гнев врагов его, пусть даже подкрепленный так называемыми справедливыми идеями, преступным… Было б еще хоть в какой‑то степени если не справедливо, то понятно, если бы неотвратимому убийству подлежал всякий, кто объявит себя евреем, как объявляли себя протестантами, например…»

Свой художественный ответ на вопрос о причинах Холокоста Горенштейн дал позднее в романе «Псалом» (1975), о чем речь пойдет ниже.

То, что делал в литературе Горенштейн, всегда было искусством и поэтому всегда наполнено загадочным. Вот два вопроса, которые возникли у меня при внимательном чтении «Искупления». В романе говорится, что родных Августа убил ассириец Шума. Почему Горенштейн, описывая события в Украине, избирает такую редкую национальность для носителя зла, ведь среди участвовавших в убийствах евреев на оккупированных территориях преобладало коренное население, о чем косвенно мы и узнаем из романа? Может быть, он хотел подчеркнуть неизбывную неприязнь и враждебность ассирийцев по отношению к евреям как древний первородный антисемитизм?.. Скорее всего, здесь другое. Еще до того, как один из персонажей, дворник Франя, говорит о родных Августа: «…Шума‑ассириец их кончил», в тексте есть одно авторское наблюдение, которое дает нам усомниться, был ли убийца ассирийцем.

Ф. Горенштейн пишет: «В городе жила большая восточная семья, державшая рундучки по чистке обуви и продаже ботиночных шнурков. Некоторые именовали их грузинами, а некоторые ассирийцами. В действительности же они были то ли курды, то ли сербы». Важно понять, что автор говорит этим читателю.

В моей единственной записанной на магнитофон беседе с Горенштейном, которая длилась всего‑то 15 минут, но вместила очень многое, я спросил писателя о его персонаже — еврее Даве из рассказа «Шампанское с желчью» Cм.: Ф. Горенштейн. Страсти Израиля. М.: Книжники, 2021. , работнике обувной фабрики в Литве, который планирует эмиграцию в Германию, основываясь на том, что его тесть, литовец, был в подразделениях войск СС и считается в ФРГ, по его мнению, бышим немецким служащим с правом на пенсию и другие льготы. И его, еврея, не останавливает, что тесть участвовал в уничтожении его соплеменников. Как относиться к этому еврею‑выродку?

Горенштейн ответил: «Это не национальное, это социальное. Так поступили бы люди любой национальности (курсив мой. — Ю. В.) низкого уровня культурного развития, если они хотят “хорошо пожить”».

В «Искуплении» Горенштейн, похоже, художественно реализует свое убеждение, свое знание человека. Участие в уничтожении евреев для него явление не национальное, а социально‑культурное, точнее, антикультурное. Вненациональное.

Вторая загадка. Описание болезни, мук убийцы Шумы в месте отсидки напоминает ад.

Дворник Франя: «Приехал тут один, освободился… Видал его в пересыльном… Болеет все Шума, и болезни какие‑то невиданные, какие лишь в аду бывают… Мясо на ногах лопается, тело в нарывах, так что спать нельзя ни на спине, ни на животе, ни на боках, засыпает на коленях, в стену лбом упершись, а как заснет, свалится на нары, начинают гнойники лопаться, и вскакивает с криком… Его за то другие заключенные не любят, спать мешает… И еще не любят, что как еду раздают, съест ее быстро, словно пес миску вылижет, и ходит просит чужие миски облизать… Кровью кашляет, а не помирает никак… Искупление ему за младенчика… Злоба у меня на него, товарищ майор, хоть он тоже человек… Я ему говорю: Леопольда Львовича кончай, раз уж приспичило, жену кончай, дочку кончай, а дите не трожь…»

Случайны ли муки ада для Шумы уже на земле? А смерть его маленького сына, нашедшего гранату? Она вроде случайна, но в контексте убийства Шумой пятилетнего брата Августа, не становится ли посланным свыше отмщением на земле? Горенштейн в такие моменты никогда не дает точный ответ, он ставит вопрос, и этот вопрос, как взгляд героев в небеса, присутствует в его прозе.

Это я называю «высокой игрой Горенштейна».

Город в «Искуплении» узнаваем, думаю, только для бердичевлян. Для обычных читателей он неконкретен. И все же это, с большой вероятностью, Бердичев. В своем исследовании «Проза Фридриха Горенштейна: контексты и интертексты» Елена Фролова находит пересечения «Искупления» с текстами Василия Гроссмана. Она написала мне, в частности: «Горенштейн упоминает там (в «Искуплении». — Ю. В.) историю доктора Барабана и его семьи. Этот доктор фигурирует во многих бердичевских текстах В. Гроссмана, в частности в рассказе “В городе Бердичеве”, по которому был снят фильм Александра Аскольдова “Комиссар”».

В «Искуплении» мы читаем: «…Тело свое Шума холил и любил, оберегал без помощи докторов, но все‑таки в дальнейших его действиях не все понятно, почему, как только представилась возможность, он специально ходил по адресам именно докторов, а не людей другой профессии, и бил их, этих докторов, без жалости. Кроме Леопольда Львовича, соседа своего, он убил педиатра Лапруна с семьей, убил хирурга Гольдина и оглохшего, полуслепого от старости невропатолога Барабана, который, несмотря на старость и слепоту, используя многовековую природную хитрость своей натуры, сумел так ловко спрятаться вместе с запасом пищи и воды, что только Шуме, хорошо знавшему окружающую местность, удалось извлечь старого невропатолога из подвальных помещений трикотажной фабрики и убить его, ударив тут же, во дворе фабрики, подслеповатую седую голову о цементный угол склада готовой продукции…»

Трудно понять и объяснить иррациональное…

Подружившиеся в конце жизни бывший канцлер Германии Гельмут Шмидт, социал‑демократ и протестант, и бывший президент страны христианский демократ и католик Рихард фон Вайцзеккер однажды заговорили в телестудии о Боге. Шмидт сказал тогда, что его вера сильно пошатнулась после того, как Бог позволил убить шесть миллионов евреев. Шмидт неоднократно заявлял публично: «Мы убили шесть миллионов евреев!» Он не говорил «нацистские преступники», он говорил «мы». Имел ли он в виду всех немцев или все человечество? Оба, и Шмидт и Вайцзеккер, прошли войну офицерами вермахта. Но в вопросе веры в Бога их разделили конфессии. Фон Вайцзеккер был шокирован: «Мы, люди, не имеем права думать и говорить так: пути Господни неисповедимы!» Шмидт тогда в телестудии выразился деликатно, не желая оскорбить чувства верующего друга, на самом деле в конце жизни он перестал верить в Бога, о чем в дальнейшем открыто говорил.

Ответ Горенштейна на тему «Б‑г и Холокост», данный им в романе «Псалом» (1975), парадоксален. Автор пишет там, обращаясь от имени Б‑га к еврейскому народу:

« — Есть особая вина ваша, которая вам вменяется, и это вина единственно подлинная в падшем, но обжитом мире, и только этой виной вы отличны от иных народов, и за эту вину терпите наказание, а иной вины, отличной от других народов, нет на вас… Только одна подлинная вина… Имя этой вины — Беззащитность… Только этим вы виновны перед другими народами, и только в этом ваш грех передо Мной. Но пока есть на вас эта особая вина перед миром и грех передо Мной, прощу Я вам все грехи ваши. Когда же искупите эту страшную вину, тогда взыщу с вас и другие грехи. С гонителей же ваших, через которых наказываю вас, взыщу всемеро, до конца взыщу, ибо никогда Г‑сподня кара не совершается через праведников, а всегда через страшных нечестивцев.

И сказал Дан, Аспид, Антихрист, через пророка Иеремию народу своему:

— Не бойся, раб мой Иаков, — говорит Г‑сподь. — Я тебя не истреблю, а только накажу. Не наказанным же не оставлю тебя».

«Псалом» — второй роман Фридриха Горенштейна. Перед нами же «Искупление» — первый результат его философских размышлений в художественной форме о Холокосте, о преступлениях, косвенным свидетелем которых он был. И это первый его роман в полный голос без расчета на публикацию на Родине.

Так бескомпромиссно, игнорируя каноны соцреализма, до него, до 1967 года, никто по‑русски не писал. Об участии в Холокосте населения оккупированных гитлеровцами территорий уж точно никто. Да, была создана документальная «Черная книга» Гроссмана и Эренбурга, но она была почти сразу запрещена, и на то, чтобы отважиться дать сцены Холокоста в художественной прозе, в СССР были способны немногие (В. Гроссман, «Жизнь и судьба»; А. Кузнецов, «Бабий Яр»).

Горенштейн как художник идет, пожалуй, дальше своих коллег‑современников, преодолевая муку мысли о Холокосте, доходя «до самой сути» (Б. Пастернак) и воплощая ее в своих героях.

Роман Фридриха Горенштейна «Искупление» можно приобрести на сайте издательства «Книжники»