2 июля в Москве умер Леонид Шварцман, один из создателей анимации в СССР.

«Я  —  ​Леонид Аронович Шварцман, который мультипликации посвятил всю жизнь»,  —  ​начинает художник рассказ о себе в одном из видеоинтервью, которых два года назад у него было много. 30 августа 2020 года создателю «38 попугаев» и «отцу» Чебурашки, автору бессмертной «Варежки» и первой отечественной полнометражной анимации  —  ​«Снежной королевы», «Аленького цветочка», «Золотой антилопы»  —  ​исполнилось 100 лет. А теперь он пару месяцев не дожил до 102. 

Переученный левша, рисовал он все равно левой рукой. В старости, как мы видим на экране, поддерживал ее правой : «Когда у меня стали руки дрожать, в рисунке появилась такая дрожащая линия». И очень-очень тихо говорил.

Шварцман много рисовал, занимался иллюстрацией. Накануне столетнего юбилея Леонид Аронович оставался таким же доброжелательным и готовым к деятельному созиданию, каким его все всегда знали. Таким же великодушным он предстал в 2011 году перед читателями нашего журнала, таким его полюбили и чествовали в Японии, где пересняли на свой лад «Крокодила Гену». Это свойство натуры Леонида Шварцмана подтверждает и Юрий Норштейн, считающий себя его учеником: «Он обладал огромной созидательной человеческой силой. Он был человек незлобивый, жил точно по-пушкински: “Хвалу и клевету приемли равнодушно и не оспаривай глупца”,  — ​ он жил по этим правилам. Может быть, в этом секрет того, что он прожил огромную жизнь…» При этом сам Шварцман себя скромно называл… учеником Норштейна. 

Шварцману и в творчестве, и в жизни была присуща бесконечная доброта  —  ​так добры бывают люди, нашедшие свое счастье. И странно было бы иначе: он  ​занимался тем, что выбрал в юности, 70 лет прожил с любимой женой — ​Татьяной Домбровской. Они были коллегами по «Союзмультфильму», познакомились в конце 1940-х. Говорят, старуха Шапокляк отчасти срисована с ее матери.

В какой-то момент Эдуард Успенский, автор книг про крокодила Гену, вздумал бороться со Шварцманом за авторство Чебурашки, забыв, что придумал он только книжного героя  — ​ невнятно описанную недообезьянку с ушками на макушке и хвостом. В том литературном герое никто бы не узнал полузверька-полуребенка с детским личиком и ушами-локаторами  — ​ «флагами его души», как называл их Шварцман. «Если что-то остается после фильма,  —  ​говорил он,  —  ​то это персонажи. Они  — ​ наши исполнители. Не зря во всем мире “идут” на актеров». 

Обескураженный происходящим, Леонид Аронович так и не смог доказать в судах свое авторство, но о склочном истце все равно говорил: «Успенский был человек бесконечно талантливый, но по сути своей это был так и не выросший ребенок, что для литературы очень хорошо, особенно для детской, а для жизни трудновато переносится окружающими».

В «Крокодиле Гене» Шварцман придумал не только персонажей. Рисуя для мультфильма улицы и дома, он доставал из памяти виды Минска, каким тот был до войны. 

Шварцман родился в Минске и наречен был Израилем. Имя сменил после 40  —  ​то ли после Шестидневной войны, то ли чуть раньше. Говорил, что «Израиль Аронович» трудно выговорить. От участи еврея в СССР уйти не пытался  — ​ но называться, как страна, казалось ему странным, а дома его в детстве звали Лёлей. Так возник Леонид, и это как раз очень по-еврейски: если в русской среде имя Лёля  —  ​производное от Ольги, то среди евреев Лёлей могли звать Льва, Леонида или Израиля.

Мама художника, Рахиль Соломоновна, была родом из Минска, отец, Арон Нахманович,  —  ​из Вильны. Лёля был очень поздним ребенком  —  ​родители поженились в первые годы XX века, двое старших детей, Наум и Этта (она превратится в Генриэтту), были старше младенца почти на 20 лет. Семья не была религиозной, но говорили на идише, ходили в синагогу («У меня есть эскиз: я маленький стою с папой в синагоге».) К ученику второго класса Шварцману стал ходить ребе  — ​ учил мальчика ивриту. Надо сказать, к неудовольствию последнего, который спустя два года «победил» своего наставника, и тот ретировался, огрев ученика молитвенником. Но среда, в которой Шварцман вырос, все равно была тотально еврейской: «В классе евреев была львиная доля, двор был еврейский, за исключением сына дворника Алешки, который знал идиш лучше меня».

Папа погибнет в 1934-м под колесами машины, а маму в 1941-м, в первые дни войны, младший сын Лёля вывезет в Ленинград: там уже давно жила к тому времени старшая сестра Этта и учился в художественной школе при Академии художеств сам Шварцман.

Это отсрочит финал маминой жизни всего на год  —  ​она умрет в 1942-м, в блокаду. Сына ее в городе в этот момент уже не будет.

Окончив в 1941-м школу, он явился в военкомат и узнал, что дело его потеряли. Юношу отправили домой. Он устроился на Кировский завод, с ним успел эвакуироваться в Челябинск, и там, после работы  —  ​токарем на танкостроительном заводе  —  ​постепенно стал бесплатно исполнять функции художника-оформителя. В первое послевоенное лето отправился в столицу, где во ВГИКе в 1945-м как раз открыли художественный факультет, и увидел в кинотеатре «Москва» диснеевского «Бемби»  —  ​первый в своей жизни мультфильм.

Так решилась его участь: ​на факультете было отделение анимации, куда и отправился очарованный Шварцман. Благодаря курсовой работе  —  ​рисункам к «Буратино»  —  ​его позвали на «Союзмультфильм».

Если в большом кинематографе в эпоху борьбы с космополитами, да и позже евреям было неуютно и многим приходилось выступать под псевдонимами, чтобы попасть в титры и не лезть со своими говорящими фамилиями на глаза начальству, то в мультипликации все было чуть проще. Это было, с одной стороны, элитарное, высокое искусство  — ​ тысячи рисунков, воспроизводящих каждое, едва заметное движение героев. А с другой  —  ​труд был каторжный, дико кропотливый  —  ​этим можно было заниматься только по большой любви. 

И среди мультипликаторов было много евреев. Главное имя, которое называл Леонид Шварцман,  —  ​Федор Савельевич Хитрук: они встретились на «Снежной королеве». Фильм идет час десять минут — ​немыслимый тогда хронометраж для анимации, да и сейчас неменьшая редкость. Шварцман отвечал за «земных» персонажей  ​и за королеву, а Хитрук  — ​ за Оле-Лукойе, который, как гид, ведет нас по сказке под своим зонтиком.

У Шварцмана были истории о том, как он сочинял нежного слоненка-очкарика и обаятельного удава с вытянутой мордой. Он вспоминал, что маму девочки из «Варежки» рисовал со своей знакомой, а морду бульдога  —  ​с Романа Качанова, режиссера «Крокодила Гены», и той самой грустной «Варежки»: я помню, как ее показывали в зале для мультфильмов в кинотеатре «Россия». И я все просилась туда ради нее. 

Помню, как впервые увидела по телевизору «Золотую антилопу» режиссера Льва Атаманова  —  ​еще одно важное имя в биографии Шварцмана. Это 1954 год, и в 1955-м  — ​ награда в Каннах. В моем детстве фильм был давно классикой. Эту получасовую вольную экранизацию индийской сказки в каком-то смысле можно считать вариантом «Сказки о рыбаке и рыбке». Тогда она казалась просто сказкой. А сегодня кажется актуальным искусством и воспринимается как ответ на важнейшие вопросы.