В издательстве «Книжники» вышел в свет роман Александра Гулько под названием «Райгород». В центре повествования — судьбы нескольких поколений семьи Лейба Гройсмана. Публикуем фрагмент романа
Сын за отца…
Много лет Велвл Бронштейн держал в Жмеринке скобяную лавку. Но в конце двадцатых, на исходе нэпа, он ее продал. При этом остался в той же лавке одним из двух продавцов. Просто чтоб где‑то числиться на работе, чисто формально. На жизнь же Велвл зарабатывал нелегально и, разу‑меется, не в лавке. Присоседился к какому‑то сахарному гешефту. Тогда в Винницкой области на сахаре многие зарабатывали. Не случайно ее называли «Сахарным Донбассом». В семье о его реальном заработке знали только племянник и жена. И то без деталей и подробностей. Детям же никогда ничего не рассказывали. Чтоб, не дай Б-г, где‑то не сболтнули по глупости.
Детей у Велвла было четверо. Три дочери в начале тридцатых друг за дружкой вышли замуж и разъехались. А младший сын, Арончик, остался с мамой и папой.
Был способный, добрый, ласковый, но неуравновешенный. Чуть‑чуть беспокойный и немного раздражительный. «Такое бывает… — говорил доктор Смеркис. — Перерастет».
Сказать, что родители Арончика любили — ничего не сказать. Они на него молились. Мальчик любил кныши. Когда мама их пекла, никому не разрешалось открывать дверь или окно — чтоб тесто не потревожить. Отец при любом удобном случае с гордостью рассказывал о незаурядных способностях и школьных успехах сына. И каждый раз объявлял: если все будет, как он задумал, Арончик поедет учиться на доктора в Ленинград. Или в крайнем случае — в Киев, в торгово‑экономический.
Но Арончик папиных надежд не оправдал. Повзрослев, сообщил родителям, что на доктора он учиться не намерен, крови боится. А «купи‑продай» и прочий «шахер‑махер» его тем более не интересуют. Он — комсомолец! И будет служить трудовому народу и любимой Коммунистической партии. Более того, намерен стать солдатом ее передового отряда!
— Что это значит? — забеспокоилась мама.
— Чекистом буду, — пояснил Арон, — у меня для этого есть способности!
— Это какие же? — насторожился отец.
— «Холодная голова, горячее сердце и чистые руки», — процитировал Арон своего кумира Дзержинского.
В то время он уже окончил школу и стал кем‑то вроде второго секретаря райкома комсомола. Он, конечно, хотел бы стать первым, но наверху не утвердили. Сказали, что «Бронштейну твердости не хватает, и вообще он какой‑то нервический. Видно, интеллигент…».
Критику товарищей Арон воспринял конструктивно. Решил закалить характер. Стать твердым и решительным. Для этого он поедет в Харьков и выучится на офицера НКВД. Он уже все разузнал и даже письмо туда написал.
Услышав такое, родители растерялись. Они, конечно, понимали, что старые времена не вернутся и дети должны жить по‑новому. Но кто сказал, что надо куда‑то ехать?! Комсомол‑шмомсомол и тут есть! Не говоря уже про этот энкаведе с его чистым сердцем и длинными руками…
— Такая даль… — сокрушалась мама. — Когда я тебя в следующий раз увижу?
— Скоро! — петушился Арон. — Закалю волю, научусь с врагами бороться и вернусь!
Мама прерывисто вздохнула. Папа покачал головой и спросил:
— А ты знаешь, что про это твое энкаведе ходят нехорошие слухи?
— Видно, там одни гоим… — предположила мама.
— А вот и нет! — обрадовался Арон. — У нас в райкоме даже анекдот такой рассказывали. Сидят за столом шесть комиссаров. Что у них под столом?
Родители растерянно переглянулись и вопросительно посмотрели на сына.
— Двенадцать колен Израилевых! — закончил Арон и громко расхохотался.
Папа криво усмехнулся. Мама шутки не поняла. Между тем Арон продолжал:
— Главный начальник, Леплевский, — аид! Вайсберг, Каминский, Перцов… Левка Рейхман, Йоська Блат… Короче, все наши!
Родители опять переглянулись. После чего мама пожала плечами и произнесла:
— Если там столько идн , то, может, он прав. Не такая уж это плохая организация. Не может же быть, чтоб все наши ошибались…
Мама оказалась не права. «Все наши» ошибались. Повсеместно, массово и фатально. При этом их можно было понять. После жестоких дореволюционных погромов для огромного количества евреев Российской империи оставалось только два выхода: эмигрировать или присоединиться к революции. Многие выбрали второе. Выросло целое поколение, которое без колебаний встало на сторону красных в Гражданской войне. И без размышлений выбрало ЧК местом дальнейшей службы. Обязанные всем, что у них появилось благодаря советской власти, новые выдвиженцы были беззаветно преданы новому режиму, уравнявшему их в правах. Неудивительно, что Арон, будучи идейным наследником этого поколения, с воодушевлением разделил его взгляды.
Несмотря на школьную медаль, родительские сомнения и запрет доктора Смеркиса, он все‑таки уехал в Харьков и поступил на курсы при школе командиров РККА. Окончив их, получил звание младшего лейтенанта и стал работать в харьковском угрозыске. Допрашивал уголовников, участвовал в облавах, накрывал «малины». Даже пару раз стрелял, причем, несмотря на плохое зрение, удивительно метко. В общем, неустанно закалял характер.
После года работы в НКВД, летом 1937 года, его приняли в партию, повысили в звании и перевели в Винницу, сразу в областное управление. Более того, оказали высокое доверие — назначили начальником только что созданного отдела. Назывался отдел «По борьбе со шпионами и вредителями».
Тогда же, летом 1937 года, выяснилось, что и тех и других в Винницкой области немало. Точнее, пять тысяч. Именно такая цифра фигурировала в директиве из центрального аппарата. Ровно пять тысяч врагов народа и их пособников надлежало выявить, арестовать и предать революционному суду. При этом тысячу — самых злостных и непримиримых — предписывалось расстрелять, а четыре тысячи — осудить на длительные сроки. Вот такую ответственную работу и поручили лейтенанту Бронштейну.
Арон взялся за дело засучив рукава. Сформировал пять следственных бригад. Арестовал три десятка уголовников и собрал с них признательные показания. Развернул агентурную сеть среди «деловых» и интеллигенции. Организовал сотню анонимных доносов. Все как учили… И дело завертелось. Не прошло и недели, как по всей области начались допросы и аресты. И немедленно — суды, высылки и казни. Тысячи людей были высланы и отправлены в лагеря. Сотни под пытками и угрозами дали признательные показания и были расстреляны. Приговоры «троек» приводились в исполнение немедленно. Казнили ночами во внутреннем дворе областного НКВД. Под звуки работающих грузовиков, чтоб не было слышно криков и выстрелов. Вывезенные теми же грузовиками трупы сваливали в огромные, спешно вырытые могилы, посыпали известью и забрасывали землей. Работали чекисты день и ночь, трудились, не смыкая глаз и не покладая рук. Через четыре месяца план был выполнен.
Показывая пример товарищам, Арон вкалывал по восемнадцать часов в сутки. Уставал так, что несколько раз терял сознание. Заработал нервный тик и расстройство сна. Стоило задремать, как ему тут же снились кровавые пытки, стоны и крики арестованных, мольбы их жен, слезы детей. Он в ужасе просыпался и плакал. Однажды во время допроса с Ароном случился припадок, и он попал в нервную клинику. Но психиатры тоже работали на совесть: вкатили пациенту лошадиную дозу хлористого кальция и быстро вернули на службу.
Когда карательная операция завершилась, начальник вызвал Арона, поблагодарил за службу и сообщил, что представил его к очередному званию — старшего лейтенанта.
— Служу трудовому народу! — вытянувшись во фрунт, отрапортовал Арон.
— Конечно, служишь… — устало согласился начальник. — Поэтому получаешь новое задание.
Арон раскрыл планшет, достал карандаш, приготовился записывать.
— Управление решило взять на себя встречные обязательства, — продолжал начальник, — выявить еще пять тысяч врагов…
У Арона вытянулось лицо.
— Откуда?! — изумился он. — Всех же вычистили! Вы ж знаете, подряд брали, даже…
— Отставить! — повысил голос начальник. — Найдешь… Как говорится, «не можешь — научим, не хочешь — заставим!». Кстати! Ты ж у нас со Жмеринки!
— Так точно!
— Вот и хорошо… Есть сигнал, что там действуют румынские шпионы. Подрывают продовольственную безопасность страны. Сахар, понимаешь, воруют… Так что давай, Бронштейн, езжай на родину и разберись! Срок тебе — две недели. Не справишься, сам под трибунал пойдешь. Вон, твой предшественник Блат не справился, и где он теперь? Так что давай, старлей, действуй!
— Товарищ майор…
— Свободен!
На следующий день Арон и его заместитель Воскобойников прибыли в Жмеринку. Прямо со станции направилась в райотдел НКВД. Арон даже к родителям заезжать не стал.
К вечеру был готов план операции. Распределили роли: Воскобойников с местным чекистом выявляют и допрашивают подозреваемых. Арон анализирует документы, обобщает информацию и докладывает начальству.
На седьмой день следственных действий первый секретарь райкома партии потребовал доложить ситуацию. Поздно вечером бригада прибыла в опустевшее здание райкома. Собрались в кабинете секретаря. Ждали хозяина. Щуплый местный чекист прятал под столом кулаки со сбитыми костяшками. Громадный Воскобойников потными руками сжимал папку со следственным делом. Арон пытался унять тремор и тер красные от недосыпа глаза. С портрета на стене на них сурово смотрел товарищ Сталин.
Вскоре вошел интеллигентного вида немолодой секретарь. Усевшись, надел пенсне, обвел взглядом чекистов и усталым голосом поинтересовался, кто тут у нас Бронштейн.
— Разрешите, товарищ первый секретарь? — вставая, спросил Арон.
После кивка достал из кармана листы бумаги, протер очки и стал докладывать:
— Есть сигнал, что в Жмеринском районе действует шпионская сеть, управляемая из Бессарабской республики. Цель — подрыв экономики Украинской ССР. Действуют двумя путями: хищение сахара на заводах, входящих в Винницкий сахарный трест, и незаконный ввод в денежное обращение Союза ССР драгметаллов и иностранных валют: румынской леи и американского доллара. Для…
— За второе не понял… — прошептал местный чекист.
Секретарь бросил на него укоризненный взгляд и сказал:
— Продолжайте, Арон Владимирович!
— Завербованные сбытовики, — продолжил Арон, — похищают сахар путем подделки документов. Размер некоторых партий доходит до сорока мешков…
— Так это что ж они, тоннами воруют?! — изумился секретарь.
— Так точно! — подтвердил Арон. — Ворованный сахар доставляется гу… гу…
Арон запнулся. Лоб его покрылся испариной, текст расплывался, кружилась голова. Он с трудом держался на ногах.
— Что с вами? — встревожился секретарь. — Налейте товарищу воды!
Услужливый Воскобойников наполнил стакан. Арон выпил, отдышался и продолжил:
— …гу… гужевым транспортом на станцию Жмеринка, где перегружается в вагоны, и переправляется в Кишинев. Оттуда к нам нелегально поступают золотовалютные ценности, которые используются при расчетах с вредителями…
— И сколько же у нас этих подонков? — перебил его секретарь. — Мы их знаем?
Арон вопросительно посмотрел на Воскобойникова. Тот виновато опустил глаза. Не получив ответа, Арон ответил:
— Уточняем, товарищ секретарь! Собираем доказательства. Через неделю доложим!
Секретарь кивнул и попросил не тянуть. После чего повел себя довольно неожиданно — с сочувствием посмотрел на Арона и обратился к участникам совещания:
— Товарищи, прежде чем мы продолжим, есть предложение Арона Владимировича отпустить! Устал человек…
Арон смутился.
— Вы ведь местный? — продолжил секретарь. — Родители здесь? Живы, надеюсь…
— Ага… — пробормотал Арон.
И тут же подумал: мало того, что полтора года не видел папу и маму, но даже сейчас за целую неделю ни разу к ним не зашел.
— Вот, голубчик, и возьмите выходной! — будто прочел его мысли секретарь. — Проведайте родителей, поешьте, отоспитесь. И не вздумайте возражать! Всего вам доброго!
Арон спорить не стал. Он на самом деле в последние дни чувствовал себя скверно. Даже боялся повторения приступа. Ну и по родителям действительно соскучился.
Поблагодарив секретаря и попрощавшись с коллегами, Арон вышел. Но едва за ним закрылась дверь, как в его голове мелькнула нехорошая мысль: «Меня только что выставили за дверь! Проще говоря, выгнали… Это на каком же основании?!» И тут нехорошая мысль стала развиваться с бешеной скоростью. Воскобойников! Папка! Пока Арон изучал накладные, путевые листы и маршрутные квитанции, его заместитель допрашивал подозреваемых. Наверняка список фигурантов ежедневно пополнялся десятками фамилий. Он трижды просил Воскобойникова показать список, но тот все говорил: «Уточняем…» — и убирал папку. А сегодня с этой папкой в райком явился! Точно! Там список! От меня, гад, скрывал, а в райком принес. Ой! Не потому ли, что в списке… отец?! И тут же Арону смутно припомнилось, что в детстве он слышал какие‑то разговоры, обрывки фраз. И звучало слово «сахар»! Так вот почему его выгнали!
И тут же, как выстрел в голову, следующая догадка. Они все это заранее спланировали! Воскобойникову дали такое же задание, что ему. Он проведет следствие, а в конце его обвинят в сговоре с отцом и арестуют обоих! А Воскобойникову отдадут его место. И первый секретарь с ними в сговоре! Вежливый такой, заботливый…
Как же он раньше не догадался?! Он ведь все эти приемы хорошо знает, сам не раз пользовался… Так, отставить! Не может быть, ему кажется. На такой работе волей‑неволей становишься мнительным, всех подозреваешь… Но нет! Он не ошибается! Кругом враги и предатели! Что же делать?! Что предпринять?!
Арон огляделся. В приемной, как и во всем здании, было тихо. Полоска света из окна освещала плакат со стихами Маяковского. Арон прочитал: «Разворачивайтесь в марше! Словесной не место кляузе…» Из кабинета доносились глухие голоса. Мелькнула мысль: не приложить ли ухо к двери? И тут же — зачем? Он и так знает, что они обсуждают. План ареста! Что же еще?!
Все произойдет быстро, думал Арон. Стук в дверь, формальности, торопливые сборы… Его и папу увезут сразу. Маму оставят. Она будет рыдать, падать в ноги, обнимать сапоги. Если за ночь не сойдет с ума, наутро побежит в милицию, в райком. Будет говорить, что это ошибка, что муж ни в чем не виноват, что ее сын — коммунист, сам служит в органах. Но ей ответят по инструкции: «Не волнуйтесь, гражданка. Разберемся!» А в это время их с папой будут допрашивать. Выбьют зубы, пригрозят, что арестуют всю семью. Потребуют назвать подельников, сообщить подробности. В конце потребуют подписать оговор. Подписать — неминуемый расстрел. Не подписать — будут мучить, пока своего не добьются. Они умеют, уж он‑то знает!
Так… Что же делать? Стоять и ждать, как овца на заклание? Нет! Нужно действовать! Господи, да почему же его так трясет? Почему такая слабость в ногах? И тут же Арону вспомнилось, как в чекистской школе их учили с этим справляться. Нужно выровнять дыхание, считать: на «раз‑два» — выдох, «три‑четыре» — вдох… Спокойно! Проанализируем варианты.
Он может вернуться в кабинет, «разоружиться» перед партией, написать донос на отца. А что, многие так делают. Напишет, что… Стоп! Он, конечно, коммунист, чекист, но не отцеубийца! Нет, этот вариант не рассматривается. Можно проявить смекалку, уйти в бега… Но, во-первых, это буржуазное малодушие, а во-вторых, за папой все равно придут. Тоже исключаем. Может, бежать всем вместе? Он предупредит родителей, все им объяснит, они соберутся и… И что? Пешком далеко не уйти, на лошадях тоже, поездов ночью нет. Но даже если чудо случится, их все равно найдут. Короче, бред! Похоже, единственный выход — это как‑то выиграть время. Скрытно покинуть дом, на перекладных добраться до Одессы. Оттуда — в Бессарабию. Шансы минимальные, но хоть какие‑то… Однако, чтоб выиграть время, нужно как‑то остановить этих, за дверью. А как?
В окно ударил ветер. Распахнулась форточка. Из‑за туч вышла луна. Полоска света стала шире и осветила весь плакат. Арон прочитал весь текст целиком: «Разворачивайтесь в марше! / Словесной не место кляузе. / Тише, ораторы! / Ваше слово, товарищ маузер!»
И тут в голове Арона что‑то щелкнуло, и решение пришло будто само по себе. Простое и очевидное. Даже странно, что он сразу не догадался! Конечно! Товарищ маузер!
Рука Арона потянулась к кобуре. Он достал пистолет, взвел затвор. Секунду поколебавшись, уверенно шагнул в сторону кабинета. Тронув дверную ручку, прошептал: «Главное, не смотреть им в глаза!»
Секретарь, Воскобойников и местный склонились над бумагами. Когда раскрылась дверь, они, будто по команде, подняли головы и с удивлением посмотрели на Арона. Переглянулись. Никто не ожидал, что Арон вернется. Тем более с пистолетом в руке.
— Что? — произнес секретарь. — Мы же…
Но договорить он не успел. Арон быстро поднял пистолет и выстрелил. Треснуло и мелкими брызгами разлетелось пенсне. Фонтаном брызнула кровь. Секретарь сделал шаг назад, схватился за штору и, оборвав ее, завалился за книжный шкаф. Воскобойников, будто уменьшившись в размерах, со звериной ловкостью влез под стол. Ошалевший чекист стал лихорадочно расстегивать кобуру. Арон быстро направил на него маузер и уверенно спустил курок. Пуля попала точно в сердце. Оседая, милиционер хватался за грудь, пытался что‑то сказать, но тут же получил вторую пулю в голову и рухнул замертво. Арон подошел к столу и приподнял скатерть. Глядя в упор на Воскобойникова, распорядился:
— Вылезай, гнида!
— Ароша, Арончик… — забормотал бледный Воскобойников, — товарищ Бронштейн, пожалуйста… мы же коммунисты… Не убивай! Это невозможно…
— А списки скрывать возможно? — процедил Арон и неожиданно для самого себя дико расхохотался.
Напуганный Воскобойников растерянно улыбнулся в ответ. И это была последняя в его жизни улыбка. Арон опустил пистолет и, хохоча, выстрелил ему прямо в раскрытый рот.
В кабинете стало тихо. Сквозь окно, освещая побоище, безучастно светила луна. В воздухе висело облако порохового дыма. Неожиданно пробили часы. Арон вздрогнул и бросил взгляд на циферблат. Было полпервого ночи. Смех его прекратился и перешел в икоту. Лицо пылало жаром, в висках стучало, в горле пересохло, язык сделался сухим, как наждак, ноги подкашивались. Арон в изнеможении опустился на стул, придвинулся к столу. Там, схваченная ржавой скрепкой, лежала стопка бумаг. На титульном листе было написано: «Сахарное дело. Жмеринка, 1937 год. СПИСОК ПОДОЗРЕВАЕМЫХ». В висках у Арона застучало еще сильнее. Жажда сделалась невыносимой. Отложив маузер, он напился прямо из графина, поправил очки и придвинул к себе бумаги.
Фамилии располагались в алфавитном порядке. «Абросимов Н. П., 1894 г. р., — читал он, — Авдеев К. Л., 1902 г. р., Аксененко С. Т.… Альтшуллер… Антонюк… Астахов…» Взгляд Арона скользнул вниз. В конец страницы все еще были на «А». «Барко» оказался только на второй странице, последним. Арон открыл третью. Повел пальцем вниз: Басистый, Билык, Блюменфельд, Бурлюк, Васильченко, Владимиров, Гуревич… «Стоп, — нахмурился он, — Бронштейн должен быть после Блюменфельда и до Бурлюка…» Посмотрел еще раз. Бронштейна не было.
Арон несколько раз сверху‑вниз и снизу‑вверх перечитал страницу, потом — другие, потом — весь список. Ошибки быть не могло, фамилия Бронштейн отсутствовала. Ему стало не по себе. Он снял очки и откинулся на стуле. И в этот момент ощутил что‑то, похожее на разочарование.
Неожиданно из‑под стола послышались хрипы и стон. Арон приподнял скатерть и посмотрел на обмякшее тело Воскобойникова. Оно мелко подрагивало. «Как зарезанная свинья…» — подумал Арон. Он вспомнил: мальчишкой видел, как у соседей забивали свинью. Зарезанная, она так же исходила кровью, хрипела и мелко дрожала. А мужики стояли вокруг. Вытирая о тряпки окровавленные ножи, говорили о чем‑то, ждали, когда несчастное животное испустит дух. Арон почувствовал себя одним из тех мужиков — грубых, жестоких, безучастных.
Он только что устроил здесь бойню. Хладнокровно лишил жизни трех человек. В сущности, ни в чем не виноватых. Ради чего? Чтоб уберечь родителей, а заодно и себя от расправы? Но выясняется, что расправа никому не грозила… Господи, что же он натворил?! Скоро наступит утро, сюда придут. Поднимется переполох. Его вычислят мгновенно. И очень быстро найдут. Более того, даже искать не придется, он сам явится. Потому что родителей возьмут в заложники. Б-же мой! Он только что подписал всем смертный приговор! Причем без права на обжалование…
Арону стало так страшно, что он заплакал. Навзрыд, как ребенок. На него накатила смертельная, вселенская тоска. Он вспоминал сестер, родителей. Думал, что навсегда испортил им жизнь. И себя уничтожил. Не говоря уже о том, что опозорил высокое звание чекиста. Поэтому… Он не будет ждать позорного ареста и унизительного суда. Он осудит себя сам. И сам себе вынесет приговор. Единственно возможный, строгий и справедливый. Более того, как человек твердый и решительный, как настоящий коммунист, он сам же и приведет его в исполнение. Это не больно… Он сейчас взведет затвор, приставит ствол к виску и нажмет на курок. Главное, не медлить! Бах — и он как будто уснет… А чтоб было не так страшно, он сам себе споет колыбельную, ту, которую когда‑то ему пела мама…
Информацию о тройном убийстве и суициде в Жмеринском райкоме ВКП(б) засекретили. Поскольку все было и так понятно, даже уголовного дела не заводили.
Жена Велвла выслушала известие, как радионовости — безучастно и равнодушно. Просто сказала: «Не верю!» — и вернулась в кухню. Попросила мужа пойти на базар, купить муку, масло и творог. Скоро приедет Арончик, а она еще тесто не поставила! Ее мальчик никогда ее не обманывал. Сказал, что приедет, значит, приедет… Она повторяла все это четверо суток. Ей предлагали поспать, поесть, давали успокоительное. Она от всего отказывалась. Только день ото дня темнела лицом. Вызвали доктора Смеркиса. Он развел руками, посоветовал не оставлять пациентку без присмотра, но лучше — отвезти в Винницу, в психиатрическую лечебницу.
Там она дожила до 1941 года и вместе с еще двумя сотнями пациентов была расстреляна немцами.
После того как выяснились подробности трагедии, Велвл десять дней ни с кем не говорил, не ел и почти не пил воды. После шивы его не могли узнать. За десять дней он превратился в дряхлого немощного старика с всклокоченными волосами, седой щетиной на обвисших щеках и ввалившимися глазами. Его хотели арестовать, но не стали. Сказали: «Нема смысла…»
Приехавшие дочери поочередно предлагали папе переехать к ним. С такой же просьбой обратились к дяде Лейб и Рива. Но Велвл всем отказал. Сказал, что, может быть, когда‑то потом… А пока он занят, будет ждать, когда жена выздоровеет.
Лейб все дни скорби был рядом. Сидел в миньяне , утешал близких, а главное — пытался организовать похороны. Но тело Арона не отдали. Где его похоронили, если вообще похоронили, так никто никогда и не узнал.
В конце концов все разъехались: дочери к своим семьям, Лейб — в Райгород. Соседи тоже разошлись. Велвл Бронштейн остался один в пустом доме. День и ночь молился. Почти не ел. Ни с кем не общался. Потом перестал выходить из дома и узнавать окружающих. Через два месяца тихо умер.
Роман Александра Гулько «Райгород» можно приобрести на сайте издательстве «Книжники»
Приглашение на казнь
Еврейская трагедия
