Голоса Варшавского гетто: Мы пишем нашу историю

Дэвид Г. Роскис

Пер. с англ. Юлии Полещук. М.: Книжники, 2022

«Народ книги — это необязательно народ рассказов. Последнее актуально для ирландцев, венгров и коренных племен Америки, но не для евреев. До недавнего времени еврейского профессионального класса рассказчиков не было…» — с этих слов начинает свой подкаст профессор кафедры идишской литературы Еврейской теологической семинарии, исследователь культуры восточноевропейского еврейства, автор и редактор изданий по иудаике Дэвид Роскис. За свою многолетнюю научную карьеру Роскис опубликовал бесчисленное множество статей и девять книг, самая поздняя из которых носит название «Голоса Варшавского гетто: Мы пишем нашу историю» (2020) и представляет собой сборник материалов из архива подпольной еврейской группы Варшавского гетто «Ойнег Шабес», созданной для документирования жизни в гетто.

По мнению Роскиса и ряда других историков, «Ойнег Шабес» во многом продолжили дело Исследовательского института идиша (YIVO), основанного в августе 1925 года Нохемом Штифом. «Институт призывал евреев знакомиться со своей историей, собирать документы, создавать архивы, которые позволили бы эту задачу решить», — отмечает историк польского еврейства Сэмюэл Кассов в своем вступлении к книге Роскиса.

YIVO освободил исследователей и простых евреев от ограничений и формальностей науки того времени, объединил специалистов в области психологии, истории, лингвистики, литературоведения и фольклористики с целью впервые рассказать о жизни еврейской общины.

«Ойнег Шабес» во главе с Эммануэлем Рингельблюмом, по методологии YIVO, в течение трех лет собирали культурные артефакты, в том числе фотографии, рисунки, концертные программы, продуктовые карточки, трамвайные билеты, обертки конфет, меню ресторанов, а главное свидетельства очевидцев в виде дневников, художественной прозы, стихов, хроники, проповедей, анекдотов, которые должны были рассказать о Холокосте голосами самих жертв. Разделенный на три части, собранный материал был спрятан в трех тайниках. Первая часть была найдена во время строительных работ 1 декабря 1950 года в десяти железных контейнерах. Вторая обнаружена ранее, 18 сентября 1946 года, в молочном бидоне, который, как пишет Роскис, «производит впечатление капсулы времени, отправленной с другой планеты, все обитатели которой погибли». Местонахождение третьей части архива доселе неизвестно: в 2003 году по предполагаемому адресу были проведены раскопки, которые, однако, не принесли успеха. Считается, что материалы спрятаны на нынешней территории посольства Китайской Народной Республики в Варшаве, которое располагается в 10 минутах ходьбы от музея истории польских евреев «Полин».

Расшифровка найденных материалов продолжалась несколько десятков лет и завершилась в 2018 году. Свидетельства, записанные «Ойнег Шабес», стали важным звеном в конструировании коллективной памяти мирового еврейства о событиях Холокоста на территории Польши. Более того, они пополнили ее нарративом о еврейской полиции в Варшавском гетто, рассказами о коррупции и деморализации среди узников гетто, свидетельствами о деятельности контрабандистов (которую одни участники «Ойнег Шабес» расценивали как «доказательство еврейской гибкости и живучести», а другие называли контрабандистов «пиявками, сосущими нашу кровь»), и многими другими важными историческими фактами, которые, по мнению Сэмюэла Кассова, не находили отклика в послевоенном Израиле или Америке, где популярностью пользовались дискурсы о восстании в Варшавском гетто, о массовом мученичестве, но никак не рассказы об очередях за плиткой довоенного шоколада и витринах лавок с пирожными и деликатесами, которые могли купить лишь очень немногие, а также об экзистенциальных переживаниях польского еврея, лишившегося имени и превратившегося в безликий набор цифр.

Для «Ойнег Шабес» принципально важными были детали. Рингельблюм пишет: «Первым и главным принципом нашей работы была полнота отображения. Вторым — объективность. Мы стремились показать всю правду…»

Чтобы члены «Ойнег Шабес» рассказывали только подлинные факты, Рингельблюм заверял всех: писать нужно так, будто война уже закончилась, не испытывая страха ни к немцам, ни к юденрату, ни к соседям по гетто, которых авторы критикуют в своих очерках. Рингельблюм верил, что материалы «Ойнег Шабес» будут важны для будущего трибунала, который после войны привлечет к ответственности немцев, поляков и еврейскую полицию за их преступные деяния. Что касается выбора авторов, то и здесь Рингельблюм апроприировал опыт YIVO, набрав в штат обычных людей: «Из нескольких десятков постоянных сотрудников большинство — интеллигенты‑самоучки, преимущественно из пролетарских партий… Мы стремились к тому, чтобы о происходящем в каждом городке, о том, что пережил каждый еврей (а во время такой войны каждый еврей — целый мир), рассказали как можно достовернее и проще».

Однако для своей книги «Голоса Варшавского гетто» Роскис выбрал именно представителей еврейской интеллигенции того времени, которые по воле судьбы оказались в Варшавском гетто и примкнули к «Ойнег Шабес». В сборник включены тексты 17 авторов, среди которых такие яркие имена, как поэт Владислав Шленгель, журналист Перец Опочиньский, основатель передовой школы по изучению иврита Хаим Каплан, писательница‑сатирик и актриса Стефания Гродзеньская, переводчик, поэт и драматург Ицхок Каценельсон, автор каббалистического трактата «Мегале амукот» («Открывающий глубины») рабби Калонимус‑Калмиш бар Элимелех Шапиро (адмор из Пясечны), известный историк, учитель иврита и преподаватель женской гимназии «Иехудия» Авраам Левин, педагог, журналист и детский писатель Израиль Лихтенштейн и его жена, художница Геля Секштайн. Вопреки чаяниям Рингельблюма выборку Роскиса как раз отличает литературность текстов. Но это отнюдь не является минусом, а придает чувственности и жизненной искренности образам, предметам и персонажам, о которых пишут участники «Ойнег Шабес». Например, лирический герой Владислава Шленгеля, потерявший в войну товарищей и близких, от нахлынувших чувств безысходности и одиночества звонит в службу точного времени. Фоном для монолога узника гетто о былой варшавской жизни стал «дикторши голос ласковый», который будто приближает неизбежное:

…Осень красна, аж светится.

Болтаем всё веселей —

милая автоответчица

и я, позвонивший ей. 

Заварим — куда деваться? —

безвременья горький чай.

Ты скажешь: «…без трех двенадцать»,

а я отзовусь: «Прощай».

Еще одним уникальным поэтическим произведением можно назвать стихотворение Хенрики Лазоверт «Маленький контрабандист», которое пользовалось народной любовью в гетто и стало самым известным произведением автора. Положенный на музыку перевод этого стихотворения с польского на идиш исполнялся Дианой Блюмендельф, которая выступала в кафе и театре гетто «Фемина». Образ мальчика, узника гетто, вынужденного заниматься контрабандой, чтобы прокормить свою маму, не был плодом фантазии Лазоверт, а воплотил в себе истории детей гетто, которые до 12 лет не были обязаны носить желтую звезду Давида, поэтому могли по несколько раз в день совершать вылазки в «арийскую зону».

По статистике, приведенной Роскисом в предисловии, за все время существования гетто взрослые и дети — контрабандисты спасли от голодной смерти 400 тыс. человек, однако сами нередко гибли от фашистских пуль:

…А если я буду однажды

за шиворот схвачен судьбой —

застреленным может быть каждый, —

не жди меня, мама, домой.

Не кличь напрасно, милая,

и не рыдай, склонясь.

Мне будет пыль могилою да уличная
грязь.

Лишь на губах упрямо

один вопрос замрет:

о кто же тебе, мама,

хлеб завтра принесет?

Роскис пишет о детях гетто: «Героизм гетто — это героизм малых дел, бескорыстных поступков, проявлений верности, любви, взаимовыручки. С этой точки зрения трагедия гетто заключается в абсолютной беспомощности матерей и отцов, в том числе и Отца небесного: они долее неспособны выполнять свои обязанности. А дети заперты в гетто, как в ловушке, их детство искалечено».

Трагизм детской судьбы в Варшавском гетто описывает в своем стихотворении «Хиршик» Стефания Гродзеньская. Роскис называет ее произведение «рифмованным реквиемом по детям гетто». Двенадцатилетний Хиршик остался единственным добытчиком в семье. Чтобы прокормить своих близких, он каждый день снимает уже положенную ему по возрасту нарукавную повязку, и это позволяет ему проникать в «арийскую часть» Варшавы. Но судьба не благоволит ему, и Хиршик гибнет в попытке пересечь границу гетто:

Как страшно Хиршику во время
экспедиций —

он мальчик, он дитя, он вовсе не боец,

но если этот хлеб со стороны
«арийской»

он не перепродаст, семье его конец.

В ненастье и жару оборванный ребенок

на промысел идет, от страха чуть
живой.

Свистит себе под нос, но в мыслях
восклицает:

«О Б‑же, помоги! Вернуться бы домой!»

Но занят Б‑г, увы, делами поважнее —

когда идет война, цейтнот у высших сил.

Однажды Хиршика, ушедшего за хлебом,

скучающий патруль немецкий застрелил.

Одной из наиболее уязвимых групп в гетто были женщины. В произведении Переца Опочиньского «Дом № 21» автор рассказывает о жильцах его дома, в котором он жил до и во время войны. Опочиньский описывает события первых месяцев немецкой оккупации, еще до возникновения гетто. В рассказе можно встретить образ «хорошенькой юной Хаяле Ауэрбах», вышедшей замуж и получившей пулю в сердце при попытке пересечения литовской границы с новоиспеченным мужем в Белостоке.

Еще один женский образ — беременная жена лоточника, которая во время парувки (истребления вшей) пытается донести полицаю, что в ее положении нельзя идти в баню, за что получает удар дубинкой по голове, «и ее мучительный крик разносится эхом по всем этажам». Крики, вопли, плач раздаются в женской бане, где «гойки, осматривающие волосы, знают, как больнее унизить, ведь они сами женщины». За взятку женщин отпускали, но тех, у кого денег не было, обривали. Избежать унижения удалось главной героине рассказа, Перл, и ее дочерям, потому что женщина заплатила за записку из бани, где было сказано, что ее дочери парувку уже прошли. Перл представлена как борец за справедливость вопреки обстоятельствам: «Перл стоит в толпе женщин и на чем свет ругает домовой комитет. Такая несправедливость задевает ее до глубины души, она‑то сама не растерялась, вместе с дочерями откупилась от этой пытки, но душа болит за других, исключительно за других». Для Роскиса Перл — олицетворение женской находчивости в гетто, ее прототипами были женщины из произведений Шолом‑Алейхема: «Они не в силах противостоять стремительным переменам, однако за то, что считают своим, будут драться не на жизнь, а на смерть».

В Варшавском гетто рядом уживаются стремление к справедливости и обман, честь и бесчестие, добро и зло, голод и деликатесы, человечность и зверства. Персонаж Лейба Голдина из «Хроники одного дня» Арке ведет постоянный диалог со своим брюхом, чувство голода заглушает в нем былые размышления о трансцендентном, ежесекундно возвращая к суровой реальности и перечислению умерших от голода соседей: «Та женщина во дворе, из тридцать седьмой, которая умерла, голодала полтора месяца. Да, но она вообще ничего не ела, даже суп раз в день. А я‑то ем суп». Раз в сутки в столовой гетто Арке может обменять талон на чашку супа. В описываемый автором день Арке по невнимательности не сдал свой талон и получил еще одну порцию похлебки, а выйдя на улицу, нашел на земле огурец, который поспешно съел. Эти действия герой оценивает как свое моральное падение: «Ты чувствуешь, что сегодня пал еще ниже. Да, вот так все и начинается. И у всех, кто тебя окружает, видимо, начиналось так же. Ты покатился <…> Сегодня вторая миска супа, а завтра что?»

Мыслям о смерти, голоде и моральном падении предшествуют размышления о маскулинности: «Был бы ты настоящий мужчина, уж ты бы обо мне позаботился и питался бы сейчас, как нормальные люди, и ноги бы у тебя не распухли… Жаль, что ты такой шлимазл».

Важную роль в повествовании играет время, которое в гетто то медлит, когда речь идет о часе получения долгожданной похлебки, то ускоряется, когда над героем дамокловым мечом висит смерть. В предисловии Роскиса времени оказывается присуща и гендерная дихотомия: «Женщины олицетворяют центростремительную силу военного времени, а мужчины центробежную». В качестве аналогии для голодающего гетто Арке выбирает образ зверинца: «С каждым днем профили наших детей, наших жен обретают горестный вид лис, динго, кенгуру. Наши стоны похожи на вой шакалов. Наш гимн, “папиросы, папиросы”, тоже словно из заповедника, из зверинца». Однако по возвращении домой Арке становится свидетелем того, как врачи оперируют ребенка, и начинает мыслить о гуманности, которой есть место даже в стенах беспощадного гетто: «Но мы‑то не звери. Мы оперируем наших детей. Пусть это бессмысленно, даже преступно. Но звери не оперируют своих детенышей!»

Рассказать о Варшавском гетто могут не только свидетели, но и вещи. Культурные артефакты того времени стали хранителями истории польских евреев. Роскис отмечает, что «в метафорическом смысле вещи в череде точных метонимий представляют самую трагическую главу польского еврейства: от бесполезного телефона к массовым процессиям бесхозного скарба и забрызганным кровью пачкам “Юно”, немецких солдатских сигарет».

Описываемые лирическим героем Арке горестные лица детей и жен также стали частью сборника «Голоса Варшавского гетто». В своих набросках углем и акварелью Геля Секштайн запечатлела одинаково сосредоточенные выражения лиц, которые своим безмолвием свидетельствуют со страниц книги Роскиса.

Обнаруженные артефакты «Ойнег Шабес» ныне хранятся в варшавском Еврейском историческом институте, который с 2009 года носит имя Эммануэля Рингельблюма. В 2021 году, в память о начале восстания в Варшавском гетто, в польской столице открыли памятник архиву Рингельблюма. Прозрачный куб, внутри которого — один из 6 тыс. найденных документов как символ нетленности памяти, за которую участники «Ойнег Шабес» вели битву пером и бумагой.

Почти все авторы, тексты которых были выбраны Роскисом для сборника, погибли в концлагерях, во время подавления восстания в Варшавском гетто и при депортации. Именно их свидетельства стали хроникой жизни в гетто, они смогли «рассказать о Холокосте в реальном времени, вопреки времени и на все времена».

Теперь прочитать книгу Роскиса «Голоса Варшавского гетто: Мы пишем нашу историю» можно и в русском переводе Юлии Полещук, недавно вышедшем в издательстве «Книжники».

Книгу «Голоса Варшавского гетто: Мы пишем нашу историю» можно приобрести на сайте издательства «Книжники»