Ни один момент в истории немецкого сопротивления нацизму не привлекал большего внимания — и не был более мифологизирован — чем «июльский заговор» 1944 года, когда бомба графа Клауса фон Штауффенберга едва не убила Адольфа Гитлера, пишет «The Times of Israel».

Заговорщики, как провозгласил в 1994 году тогдашний канцлер Германии Гельмут Коль, были «самыми благородными и величайшими людьми», «когда-либо существовавшими в истории человечества». Храбрость Штауффенберга и его соратников – заговорщиков – и их аристократическое происхождение – укрепили в народном воображении представление о том, что немецкая знать стояла в авангарде внутренней оппозиции национал-социализму. Но, утверждает доктор Стефан Малиновски в книге «Нацисты и дворяне: история мезальянса», реальная картина несколько сложнее. Мало того, что подавляющее большинство сверстников заговорщиков внесло «существенный вклад в усиление нацистской диктатуры», — пишет он, но и многие из тех, кто пытался убить Гитлера летом 1944 года, когда Германия стремительно приближалась к поражению, ранее сами имели весьма неоднозначные отношения с Третьим рейхом.

Роль высших эшелонов немецкого общества в том, чтобы помочь нацистам прийти к власти, — это в значительной степени упущенная из виду и забытая история. «Удивительно, что … у нас есть книги по истории крестьянства, женщин и лавочников, но очень мало написано о дворянстве и об этих все еще очень могущественных, очень влиятельных семьях», — заявил Малиновски в интервью «The Times of Israel». «Это трудно объяснить». Книга Малиновски, которая недавно была впервые опубликована на английском языке, очень своевременна.

Немецкие СМИ в настоящее время освещают подробности судебного иска бывшей германской императорской семьи с требованием компенсации за имущество, конфискованное у нее СССР после 1945 года. Но для того, чтобы это требование было успешным, семье Гогенцоллернов необходимо доказать, что наследный принц Вильгельм, сын кайзера, бежавшего в изгнание в конце Первой мировой войны, не оказал нацистам «существенной поддержки». Малиновски, исследование которого подробно описывает общественную поддержку «Маленьким Вилли» первых антиеврейских мер нацистов в марте 1933 года, — один из четырех экспертов, которых попросили предоставить конфиденциальные заключения по этому делу.

«Я считаю, что, привлекая интерес историков, семья открыла ящик Пандоры, о чем, оглядываясь назад, она могла бы пожалеть. То, что историки собираются узнать о жизни семьи после 1919 года, не очень приятно для нее», — считает Малиновски. Конечно, как подчеркивает Малиновски, немецкое дворянство не было однородной группой, а было разделено по богатству, религии и географии. Южная католическая аристократия, например, оказалась гораздо более невосприимчивой к призывам нацистов, чем прусская протестантская знать. Точно так же «мелкое дворянство» – представители низших социальных и экономических слоев аристократии – с большим энтузиазмом принимали национал-социализм, чем старое землевладельческое и все еще чрезвычайно богатое «высшее дворянство».

Тем не менее общая ненависть – и возможность личной выгоды, которой нацисты соблазняли их – помогли сформировать то, что Малиновски называет «мезальянсом», что на аристократическом языке означает скандальный брак, объединяющий представителя знати и человека более низкого положения. Эта ненависть – к Веймарской республике и ее демократии, либерализму, левым, верхнему среднему классу, интеллектуалам и городам – ​​скреплялась «символическим клеем» неистового антисемитизма. После революции 1918 года, которая свергла социальный и политический строй имперской Германии и положила начало межвоенной демократической республике, не было никакого «красного террора», направленного против дворянства, вроде того, что происходил тогда в России. Но революция стала началом процесса социального упадка и политической радикализации среди большей части аристократии.

Дворянство понесло большие потери в сферах власти и статуса. «Сети старых друзей» на высших уровнях государственной службы рухнули, и, что наиболее важно, Версальский договор уничтожил немецкий офицерский корпус, особенно сильно ударив по мелкой знати. Только около 900 из 10000 или около того дворян, служивших в армии кайзера, нашли работу в новом рейхсвере. В то же время бегство кайзера и конец монархии оставили дворянство в идеологическом дрейфе, создав фатальный символический и политический вакуум. Этот вакуум сделал аристократию более открытой для радикального мышления «новых правых» интеллектуалов из среднего класса, с которыми они разделяли желание свергнуть то, юрист и журналист Эдгар Юлиус Юнг, назвал «правлением низших».

Воинственное DAG

Немецкое дворянское общество (DAG), к которому, по оценкам, принадлежала треть всех взрослых аристократов на пике его расцвета в 1925 году, являлось примером и способствовало процессу радикализации. В 1919 году общество стало первой аристократической организацией, заявившей о своем желании «отбросить еврейский дух и его культуру». Год спустя, когда будущий президент Веймарской республики генерал-фельдмаршал Пауль фон Гинденбург занял пост почетного председателя, на ежегодной конференции организации была принята «арийская оговорка», запрещающая прием будущих членов еврейского происхождения. Вскоре это положение было ужесточено, чтобы запретить любому аристократу, который «состоит или состоял» в браке с человеком, не являющимся «расово чистым», вступать в него. (В то время как католические дворянские общества проводили аналогичные дебаты, ведущие организации, такие как Ассоциация католических аристократов, предпочли не следовать примеру DAG.)

В первые годы республики также было принято решение начать составление реестра всех «расово чистых» аристократов. Конференция, состоявшаяся в 1920 году, решила, что для того, чтобы претендовать на прием в общество, аристократ должен предоставить «письменное заявление о том, что заявитель…, насколько ему известно, не имеет ни одного семита или цветного человек среди 32 предков по отцовской или материнской линии – своих или супруга».

«Когда я впервые заинтересовался этой темой около 20 лет назад, меня поразило то, насколько и с какой скоростью немецкая, и особенно прусская знать, приспосабливалась к расовой и биологической составляющим антисемитизма», — говорит Малиновски. Он утверждает, что эти дебаты в некотором отношении «предвещают «логику», использованную в Нюрнбергских законах». Тем не менее, как подробно описывает Малиновски, разговоры национал-социалистов о «революции» и – для тех, кто соответствовал строгим расовым критериям – об эгалитарном «Volksgemeinschaft» (или «национальном сообществе») «должны были звучать довольно ужасающе для благородных ушей» и время от времени «темные» партийные формулировки о праве на владение недвижимостью являлись точкой реальной напряженности между аристократией и нацистами.

Осознавая опасность подобных настроений, когда он стремился апеллировать к высшему среднему классу и аристократической элите, Гитлер неоднократно заверял, что он «никогда не будет пытаться разбить или конфисковать более крупные поместья и что частная собственность в его руках в безопасности». Взаимное недоверие, подозрение и обида также лежали в основе отношений между аристократией, которая верила в свое врожденное право на власть, и претендовавшими на власть нацистами, преимущественно выходцами из низшего среднего класса. В 1932 году, например, Гинденбург, как известно, отверг Гитлера как «богемского капрала», которого он никогда не назначил бы канцлером. В то время как сам нацистский лидер публично выступил против «высокородных леди и джентльменов, которые, по их мнению, принадлежат к совершенно другому человечеству по праву рождения».

Враг моего врага …

Но, несмотря на все это, считает Малиновский, сходство между нацистами и дворянами – в первую очередь из-за их общих врагов – в конечном итоге перевесило различия. Более того, успех Гитлера на выборах 1930 и 1932 годов показал, что именно нацисты лучше всех подходили как для борьбы с этими врагами, так и для помощи аристократии в ее стремлении заменить Веймарскую республику авторитарным государством, в котором они будут играть ведущую роль. Их позицию выразил Франц фон Папен, который после своего недолгого пребывания у власти в 1932 году убедил Гинденбурга назначить Гитлера канцлером.

Фон Папен – «самый могущественный, самый напыщенный и самый заблуждающийся из всех представителей немецкой аристократии», по словам автора, — первоначально служил вице-канцлером Гитлера в кабинете, в котором было всего три нациста. Его вера в то, что старые элиты наняли лидера национал-социалистов в соответствии со своими требованиями, и что он скоро «загонит его так далеко в угол, что он будет пищать», оказалась одной из самых фатальных и трагических ошибок в истории. Дворянство аплодировало уничтожению нацистами левых сил, чувствуя облегчение от того, что, как выразился великий герцог Фридрих Франц фон Мекленбург-Шверин, Гитлер «пропагандировал националистическое мышление среди широких слоев населения, которое в противном случае попало бы в марксистский или коммунистический лагерь»- и не выражая никаких сомнений по поводу преследований евреев. Скорее наоборот, в 1933 году, например, DAG еще раз усилил свою арийскую оговорку, приведя ее в соответствие с ограничениями СС в отношении расовой чистоты. Этот шаг вызвал волну изгнания аристократов из DAG – и гнев в южных католических отделениях организации – но произвел на нацистов такое сильное впечатление, что дворянской организации было позволено продолжать действовать в быстро развивающемся тоталитарном государстве.

«Популярное мнение о том, что дворянство культивировало «умеренные» формы антисемитизма и не допускало самых жестоких проявлений идеологии, — пишет Малиновски, — не подкрепляется историческими источниками».

Морковки, а не палки

Эта идеологическая близость подкреплялась материальными выгодами, которые правление нацистов предлагало знати. Чистки на государственной службе и значительное расширение рядов вермахта и СС обеспечили дворянам карьерные перспективы, которые были утрачены во времена Веймара. Князь Отто фон Бисмарк (внук одноименного канцлера Германии), например, взволнованно написал своей матери за три дня до вступления Гитлера в должность о новых возможностях, которые, по его мнению, неизбежно откроются. Вскоре он оказался на дипломатическом посту. Принц Кристоф Гессенский, вступивший в нацистскую партию в 1931 году, но никогда не учившийся в университете, быстро поднялся по служебной лестнице на государственной службе. И в конце концов стал руководителем исследовательского отдела Рейхсминистерства авиации.

Дворянство также жадно поддерживало империалистические амбиции нацистов на Востоке и, как только началась война, начало требовать свою долю добычи. Однако иногда просьбы о безвозмездной передаче земли и поместья получали снисходительный отказ. «Ваше намерение бесплатно вернуть себе эту собственность меня не обрадовало», — писал Гиммлер некоему Людольфу фон Альвенслебену в сентябре 1940 года. Малиновски отмечает, что только меньшинство аристократии – в основном, но не исключительно, представители мелкой знати, которые чувствовали себя социально и экономически плохо при Веймарской республике – присоединились к нацистской партии. Однако «подавляющее большинство» поддержало режим.

Он использует термин «сотрудничество», чтобы описать поддержку дворянством консервативно – нацистской коалиции, которая объединилась в 1933 году. Но, отмечает что, в отличие от французского правительства в 1940 году, родовитых коллаборационистов ни к чему не принуждали – они вызвались добровольцами.

Легенда о сопротивлении

Как подчеркивает Малиновски, были некоторые представители знати, которые преданно служили Веймарской республике и с самого начала выступали против нацистов. Граф Альбрехт фон Бернсторф-Штинтенбург, например, был уволен со своего поста в посольстве Германии в Лондоне в 1933 году и впоследствии помог организовать помощь еврейским эмигрантам и беженцам. Был арестован в 1940 году и убит эсэсовцами за несколько дней до окончания войны. Однако такие примеры были «крайне нетипичными» для дворянства в целом.

Также, утверждает Малиновски, невозможно проследить «решительную, непрерывную нить» аристократического сопротивления нацистам, уходящую корнями в Веймарскую республику и завершившуюся бомбой Штауффенберга. Хотя заговорщики заслуживают «высочайшего уважения», говорит он, большинство знатных заговорщиков сами поддержали приход Гитлера к власти в 1933 году. Граф Фриц-Дитлоф фон дер Шуленбург, ключевой игрок в июльском заговоре, например, присоединился к нацистской партии в 1932 году, а к январю следующего года туда вступили еще 16 членов его семьи. (К 1945 году, в манере, типичной для некоторых благородных «кланов», членом НСДАП был 41 Шуленберг.)

Сам Штауффенберг обучал членов СА в 1930-1932 годах и, как полагают, обратился с речью к сторонникам Гитлера в ночь, когда он стал канцлером. Конечно, с учетом того, как нацисты успешно подавили всю другую оппозицию, к 1944 году заговор с целью убить Гитлера и свергнуть режим мог исходить только из институтов самого Третьего Рейха, в частности Вермахта. «Легенда о сопротивлении» связанном с дворянством, оказалась на удивление стойкой. Ее зарождение относится к послевоенному периоду: в речи 1954 года, посвященной 10-летию июльского заговора, тогдашний президент Теодор Хойс назвал «христианскую аристократию немецкой нации» жизненно важной составляющей Сопротивления. Более того, эта легенда была «одной из самых важных историй, на которых базировалась вся политическая идентичность западногерманского государства», — пишет Малиновски.

Он понимает, что послевоенная немецкая вина подпитывала стремление к положительным образцам для подражания, «перилам, за которые нужно держаться», когда нация стремилась создать новую, позитивную идентичность. В этом контексте, признает Малиновски, многие предпочли бы не слишком подробно разбираться в предыстории и действиях некоторых заговорщиков до того, как они обратились против режима.

К несчастью для Гогенцоллернов и их длительных усилий по получению компенсации за имущество, захваченное в Восточной Германии в 1945 году, в действиях наследного принца было мало двусмысленности. Будучи одним из первых энтузиастов «гениальной жестокости» фашистской Италии, он призвал Гинденбурга использовать «безжалостную энергию» для «устранения» политических смутьянов и в письме к Гитлеру похвалил его «замечательное движение». В 1932 году наследный принц публично поддержал Гитлера, как соперника Гинденбурга на президентских выборах, и, когда нацисты пришли к власти, он принял участие в мартовских церемониях «Дня Потсдама» 1933 года.

Это мероприятие, на котором также присутствовал Гинденбург, как пишет Малиновски, стало «успешной пропагандисткой акцией режима», которая, убедив консервативных членов рейхстага в том, что Третий Рейх «продолжит самые лучшие прусские традиции», помогла убедить их проголосовать за законы, которые в конечном итоге разрушили немецкую демократию. И наследный принц, который несколько раз появлялся на публике с повязкой со свастикой и в 1933 году писал американским друзьям, отрицая, что нацисты причиняют вред евреям, — не единственный член семьи, который предлагал Гитлеру поддержку.

Его брат, принц Август Вильгельм Прусский, присоединился к партии и участвовал в ее митингах. Такая поддержка, как и поддержка других представителей высшего дворянства, помогла нацистам выглядеть более приемлемыми – и респектабельными – в консервативных кругах.

Являются ли действия наследного принца «существенной поддержкой»?

Его правнук Георг Фридрих принц Прусский заявил в марте «New York Times», что наследному принцу не хватало «моральной стойкости или храбрости», но задался вопросом, действительно ли это означает «существенную поддержку». Сами историки во многом не согласны с семьей. Судьи, которые разбирались с тысячами других дел за последние два десятилетия, в конечном итоге примут решение. Малиновски не сомневается в решении. «Если это не считается существенной поддержкой, тогда я не знаю, что считать поддержкой», — говорит он.

Однако в конечном итоге этот случай может иметь более широкое значение, чем Гогенцоллерны и их картины, книги и фарфор, считает Малиновски. «Я думаю, что это шанс вспомнить о ситуации 1933 года – коалиции между консерваторами и нацистами и политической ответственности за создание Третьего рейха – очень интересными способами через эту семью и через их сверстников с точки зрения, которая очень редко афишировалась», — говорит он.