Ателье рабби Йоселя Тифенбруна спряталось в тупике в промышленном уголке восточного Вильямсбурга, где нет ни одного деревца. Отвратительный запах отбросов из мусоровозов заполняет гигантские ямы. Грузовики тарахтят, выпуская выхлопные газы, а изредка мимо проезжает случайный Uber — потерялся, наверное. Ничто не выдает, что здесь работает портной, который шьет на заказ и к которому нелегко попасть. Но это часть шарма работы с Тифенбруном: через красную железную дверь в доме 188 по Скотт‑авеню я прошел на металлическую лестницу и вошел в удивительное святилище на втором этаже, где меня встретил сам Тифенбрун — 30‑летний мужчина в костюме‑тройке в тонкую полоску, в очках в золотой оправе и с холеной рыжей бородой. С помощью ассистентов и практикантов Тифенбрун снимает мерки, раскраивает и шьет костюмы, идеально подходящие под размеры и вкусы клиента. Портные, работающие в области индивидуального пошива, — редкость в этой части Бруклина, да и вообще в Нью‑Йорке их теперь встретишь нечасто. Еще реже встречаются портные, рукоположенные в раввины, а Йосель Тифенбрун именно такой.

На первый взгляд, ателье выглядит как рабочее место портного, прекрасно ориентирующегося в законах хорошего тона для мужчин: темно‑красные стены, мягкие кресла, обитые кожей, примерочная с большими зеркалами с трех сторон и бар, где посетителям предлагают напитки и кофе. На фоне тихо звучит WBGO — джазовая радиостанция из Ньюарка. Стойки с наполовину готовыми или уже ожидающими клиента костюмами отделяют рабочее пространство, где шьют, отпаривают и гладят ассистенты Тифенбруна. На манекенах видно, над чем мастер работает сейчас: серый двубортный льняной пиджак, светло‑коричневый блузон из хлопка с карманами для сигар, угольно‑черный фланелевый костюм с заостренными лацканами, на которых выделяется наметка.

Мое внимание привлекает портрет маслом, висящий в рамке над столом Тифенбруна, — ничего необычного — пока я не понимаю, что это глава Хабада, рабби Менахем‑Мендл Шнеерсон. Рабби Шнеерсон, которого называют просто Ребе, почитается как мессианская фигура, и ему хасидская община обязана обращением лицом к современному миру. После Холокоста он содействовал открытию огромной сети синагог, молодежных групп и общинных центров, задачей которых было возвращение светских евреев к Б‑гу и обращение неверующих: молодые люди в черном, стоящие на углу и раздающие прохожим ханукальные свечи. — скорее всего хабадники, и Тифенбрун тоже когда‑то был таким. «Этот портрет написал мой дед; он был художник, — рассказывает он о картине. Его акцент напоминает одновременно о Кенсингтоне и о местечке, — Он очень сильно повлиял на меня. Я разговаривал с ним каждую неделю, пока был в Лондоне. Он всегда хотел быть в курсе: “Ну, как там твои петельки?”»

Три года назад Тифенбрун открыл собственное дело вместе с женой Хаей, которая занимается бухгалтерией и ведет страницы в социальных сетях. «Я советуюсь с ней обо всем, включая посты в инстаграме». Многие клиенты находят Тифенбруна через инстаграм, где он публикуется под ником @rabbitailor, — у него около 15 тыс. подписчиков. Пока что его не особо критикуют за претенциозный стиль. «Вообще, люди очень позитивно настроены», — считает он. Некоторые его клиенты — такие же ортодоксальные евреи, как он сам, но многие приходят, как он выражается, «не из общины»: джазовые музыканты, банкиры, все, кто ценит портновское искусство. Средний костюм‑двойка на заказ от Тифенбруна обойдется вам в 4,5 тыс. долларов и потребует 80 часов труда, так что клиенты должны высоко ценить его.

Свою любовь к портновскому делу Тифенбрун хранил в секрете, пока изучал Тору: сначала ребенком в Лондоне, затем в израильской ешиве и, наконец, участвуя в волонтерской работе в синагогах и еврейских группах во Франции и Сингапуре. Такое образование сильно отличается от нью‑йоркской средней школы, в нем мало уделяют внимания естественным наукам, математике, истории США — даже английскому языку. Несколько бывших ешиботников ведут сейчас тяжбу с властями Нью‑Йорка за то, что не получили качественного образования. Предполагалось, что Тифенбрун, старший из десяти детей, станет первым раввином в семье. «Мы все в Хабаде становимся раввинами. Это стоит иметь в виду». Обычно задача всего этого религиозного образования состоит в том, чтобы остаться раввином; однако некоторые в хабадской общине (более современной, чем сатмарская или другие ультраортодоксальные секты) имеют и «респектабельные» светские профессии.

Но юный Тифенбрун всегда мечтал быть дизайнером. Он представлял себя создателем женской высокой моды, и поля его тетрадей были испещрены набросками. Его сосед по общежитию в ешиве, кинорежиссер и известный блогер Меир Калмансон вспоминает, каким одержимым был раввин. «Я пришел и увидел его альбом, — рассказывает Калмансон. — Там были какие‑то платья, что‑то вроде халатов… Меня поразило, как это было здорово».

Однако строгие законы еврейской ортодоксальной жизни категорически запрещают карьеру, которая заставила бы Тифенбруна все время находиться рядом со странными полуодетыми женщинами. Поэтому, заканчивая раввинское образование в Сингапуре, он нашел другой путь в индустрию моды: «Я познакомился с редактором Harper’s Bazaar на бат мицве, — смеется он. — В результате я оказался практикантом сингапурского издания журнала и в конечном итоге принял решение вернуться в Лондон и начать учиться заново — на сей раз на Сэвил‑Роу». К тому времени он был молодым раввином, и паства его росла. «К субботнему столу ко мне приходили человек 180, — вспоминает Тифенбрун. — Мне нужно было решить: раввин на полную ставку (нельзя быть раввином наполовину) или портной, а я всегда мечтал о собственном бренде».

Тифенбрун оказался в одном из самых новых и больших магазинов старомодной Сэвил‑Роу — Maurice Sedwell. В течение двух лет он делил свое время между тремя занятиями: вместе с мастером работал с клиентами в Maurice Sedwell, учился в академии швейного дела на Сэвил‑Роу, а по выходным подрабатывал помощником раввина. В Sedwell Тифенбруна взял в ученики главный дизайнер и закройщик Эндрю Рэмруп, уроженец Тринидада, которому тоже нелегко было пробиться. «У меня с Йоселем много общего, — рассказал он мне по телефону. — Я черный, я из Вест‑Индии, у меня странный акцент и странная прическа, и я изо всех сил стремлюсь добиться успеха в условиях, которые я иногда описываю как движение через стены из колючей проволоки, — так что мы похожи в своей инаковости». Он увидел, что Тифенбрун подает надежды, считал, что молодой человек может полностью посвятить себя этому делу. «У него были все основания добиться очень многого в своем деле, — считает Рэмруп. — Костюмы ручной работы на уровне высочайших стандартов… Мы выполняем больше ручных операций, чем любой другой портной на Сэвил‑Роу».

Тифенбрун понимал, что помимо трудностей в освоении необходимых навыков традиционное швейное искусство представляет и особые препятствия для соблюдающего еврея. Прежде всего, Ваикра (19:19) запрещает смешивать лен и шерсть: «Уставы Мои соблюдайте; скота твоего не своди с иною породою; поля твоего не засевай двумя родами семян; и одежда смешанной ткани, из шерсти и льна, да не покрывает тебя». Это означает запрет на ткани, изготовленные из смеси льна и шерсти, — самый популярный материал для весенне‑летних костюмов благодаря ощущению прохлады и гигроскопичности. «Как будто я вообще не могу прочитать полкниги или даже целую книгу», — вздыхает Тифенбрун, указывая на альбомы с образцами тканей.

Но запрет, на самом деле, еще сложнее. О ткани из смеси волокон не может быть и речи, но нельзя даже использовать разные ткани в одном предмете. «Пиджак из шерсти на льняной подкладке — тоже шаатнез», — объясняет он. Проблема состоит в том, что в большинстве костюмов, неважно из какого материала, есть вставки из холстины на плечах и на груди, чтобы придать пиджаку форму. Льняная ткань используется даже для изготовления карманов и поясов в некоторых брюках.

Пришлось найти выход. «Я вам покажу две разные ткани — хотите посмотреть?» Тифенбрун указывает на рабочее пространство за рядом манекенов. На раскройном столе лежат большие ножницы для ткани с надписью «ПАПА». Он берет в каждую руку по рулону подкладочной ткани: «У меня есть кошерная и некошерная».

«Это лен, — объясняет он, указывая на второй рулон. — Он великолепный, очень упругий, и с ним можно работать. Вот, видите, некошерный воротник с прекрасной льняной бортовкой». Тифенбрун ощупывает пластичный, но твердый воротник от пиджака, над которым он работает. «Хорошая льняная бортовка заставляет воротник стоять вот таким образом», — объясняет он, держа полоску ткани как свернутую в рулон газету, которая остается стоять, даже когда он жестикулирует. «А этот вот пытается топорщиться…» Второй воротник перекашивается на одну сторону. «Но приходится с этим жить. Найти было нелегко, но сейчас у нас есть вполне приличная замена из хлопка».

При всех трудностях законы шаатнез на самом деле заставили Тифенбруна совершенствоваться. Будучи учеником, Тифенбрун не мог позволить себе носить одежду, сшитую на заказ, поэтому он одевался главным образом на обширном лондонском рынке винтажа — но почти все, что ему нравилось, хоть где‑то содержало лен. «Однажды мне пришлось провести операцию», — вспоминает он брюки, которые ему очень хотелось иметь.

«Пришлось все распороть. Весь пояс целиком. Но это еще и полезно, чтобы узнать, как делают другие люди. Вскрываешь готовый костюм от Brioni и понимаешь, как он изготовлен». В конечном итоге над брюками пришлось поработать больше, чем они стоили, зато Тифенбрун понял, как они были изготовлены. А для клиентов он может нарушить правила и применить знания, полученные в ходе многочасовой деконструкции. «Когда я работал на Сэвил‑Роу, я посоветовался с одним тамошним раввином, и он сказал, что нет запрета изготавливать это для тех, на кого законы не распространяются».

На примерку наметанного изделия пришел человек под сорок по имени Иссак. Хотя он живет в Нью‑Йорке, раньше он каждый год ездил за новым костюмом в Лондон, пока не нашел Тифенбруна. Серый фланелевый пиджак и брюки к нему, которые сейчас на манекене, — это уже третий его заказ. Иссак вышел из примерочной, и Тифенбрун начал подправлять крой. Я спросил Иссака, зачем ему тащиться в восточный Вильямсбург за костюмом.

«Я англичанин; я не из Нью‑Джерси, — начал он. — Качество американского пошива для британца… Я, конечно, не хочу никого обидеть». Так что поездки к Тифенбруну — очевидная необходимость, даже если это значит, что нужно добраться до восточного Вильямсбурга.

Иссак одобрительно смотрел на свое отражение в зеркале, пока портной подкалывал правый рукав пиджака. Иссаку понравился крой, но ему чуть‑чуть жмет в подмышке. Тифенбрун согласился и драматическим жестом оторвал рукав, пришитый на живую нитку. «Но я бы сказал, что Йосель в большей степени следит за модными тенденциями, чем некоторые традиционные дома, — добавил Иссак. — Он идеально на грани».

Хотя Тифенбрун утверждает, что его икона стиля — Ральф Лорен, но вдохновение он черпает не из других модных брендов, журналов или кино, а преимущественно в гардеробе ортодоксальных раввинов, которыми он привык восхищаться с детства, особенно на старых фотографиях. Многие аутсайдеры считают, что мода ортодоксальной общины своеобразна, но особенным стилем не отличается. Но такое мнение полностью игнорирует долгую историю раввинов‑оригиналов, вроде знаменитого Ребе, чья фотография висит на стене у Тифенбруна, — в юности, живя в Париже, он носил костюмы с беретом.

Если иметь это в виду, можно утверждать, что магазин Тифенбруна — это не слом традиции, а дань ей. «Как одевались пожилые раввины в Лондоне и по всему миру — их очки… их меховые пальто, их двубортные пальто с меховыми воротниками — и меховые шапки!» — с восхищением говорит он. На лице у Тифенбруна появляется отсутствующее выражение. «Да, со стилем тогда точно все было в порядке». 

Оригинальная публикация: Pretty Fly for a Rabbi