Этот последний по времени фильм Михаила Калика стал результатом его краткосрочного, почти через 20 лет после репатриации, возвращения в родную страну. Он потом скажет: «Меня пригласили и предложили снять здесь все, что я захочу». Он и снял — кино про себя.

Чемоданы, уплывающие на транспортере в Бен-Гурионе, вопросы девушки-секьюрити, последнее «тода раба» — и вот уже Москва, и недоверчивый пограничник на паспортном контроле: «снимите шляпу». И старые друзья — Микаэл Таривердиев, с которым сделаны все здешние фильмы, и Валентин Никулин, замечательный актер, тоже израильтянин, вернувшийся домой. Пьянка по случаю возвращения блудного друга.

На дворе 1990 год, СССР еще не успел, растеряв национальные окраины, превратиться в Россию. Но пять лет перестройки сделали свое дело, и говорить и снимать можно все. Тогда казалось, это необратимо. Литературные и киношедевры достали с «полок» и предъявили публике, которая зашлась от восторга. Критики писали о «Проверке на дорогах» и «Комиссаре», извлеченных из небытия. И творения Калика заново показывали — «Человек идет за солнцем», «Цену», по пьесе Артура Миллера, снятую накануне отъезда, «Любить», беспощадно искромсанный цензурой — потом автор заново слепил фильм, ибо оригинальная авторская версия пропала навсегда. И снова пустили на телеэкран главную ленту режиссера — фильм «До свидания, мальчики», при одном упоминании о котором спазм в горле и в ушах странный, словно сымпровизированный Таривердиевым на ходу мотив. И моментально возникает в голове та главная фраза, которая есть и в повести Балтера: «Впереди, мне казалось, меня ждет только радость». Но только в киноверсии эти слова обретают статус лейтмотива, и слезы наворачиваются, и дышать трудно от неизбежности того, что всех ждет.

Эта манера Калика перескакивать через десятилетия и тут же обратно, по которой в том числе опознаются его картины, в фильме «И возвращается ветер» тоже есть. Он вынужденно возвращался из 1990-х в свой потерянный, но не забытый мир. Для начала — в счастливое центровое московское детство, в котором все было сказочно, пока не случилось страшное — покончила собой чудесная тетя Катя (ее играет Елена Шанина), не нашедшая в себе сил пережить арест мужа (Эммануил Виторган). Мальчик увидел и запомнил безутешное горе матери (обаятельная, глаз не оторвать, Алла Балтер) и отца (смешливый Илья Рутберг). Фото этой счастливейшей из пар возникает в первых же кадрах фильма — на еврейском кладбище, на надгробии: Наум и Лиза.

Их сын немногословен, как во всех своих картинах. Он уверен: его зрители умны и талантливы, несказанное додумают сами. Он словно жалеет времени на слова — и так трудно было выбрать из богатой биографии факты, достойные изложения на экране. Потому что достойно все. Как не рассказать о ссылке отца и об истории родительской любви — но даже двухчасового фильма на это не хватит. И Калик выбирает вехи: приезд тети из Америки («надо быстрее делать социализм, и мы приехали помогать вам его делать»), эвакуация, первый сексуальный опыт, второй институт, арест по навету, сборища доморощенных сио­нистов в лесу, отъезд, возвращение. Это история страны, рассказанная на примере одного человека. И другие вехи — его фильмы: «Любить», «Колыбельная», «Человек идет за солнцем», «Юность отцов», «До свидания, мальчики», «Цена», снова «Мальчики», снова «Любить»…

Светлана Светличная сидит, поджав ноги, на скамейке, ее обнимает за плечи Лев Круглый, похожий на Трентиньяна. Вскоре после съемок фильма «Любить» о Круглом, как и о Калике, прикажут забыть. Талантливый и прекрасный, один из главных эфросовских актеров, он эмигрировал во Францию. Я спросила о нем Михаила Наумовича, и он вспомнил: «Да, мы виделись здесь, в Иерусалиме. Ах нет, что я говорю, — в Париже, конечно, когда я приезжал». Круглый умер, так и не дождавшись славы на родине. Калику в этом отношении повезло больше.

— Впереди, мне казалось, меня ждет только радость.

Эти титры всплывают не только у меня перед глазами — Калик их тоже цитирует, в жизни и на экране. Режиссера играют три актера. Взрослый герой в исполнении театрального артиста Владимира Валова так похож на молодого Калика, что их легко спутать. И когда я вижу на экране студента театроведческого факультета ГИТИСа Калика на похоронах Михоэлса, кажется, это правда он и есть.

— Вы действительно, — спрашиваю, — видели во время похорон скрипача на крыше? Или это метафора?

— Конечно, видел, хотя никто не может в это поверить. Но в таких вещах я ничего не придумывал. Очередь была гигантская, в километр длиной или больше. И в какой-то момент я увидел его — наверное, это был сумасшедший, я не знаю, как он забрался туда. Достал скрипку, стал играть. Потом старика прогнали. Это должны были видеть те, кто оказался рядом. Но люди часто не обращают внимания, а я… Наверное, это и есть мой главный талант — я умею видеть. Это и есть тот самый мой язык, который я открыл в фильме «Человек идет за солнцем». Умение видеть и с помощью каких-то визуальных метафор вытащить что-то большое, главное.

Признаем, впрочем, что скрипач на крыше — слишком прозрачная метафора, отдает дурновкусием… Отдавала бы, если бы не была правдой, но действительность часто преподносит нам сюрпризы покруче любого вымысла. И еще есть поворот в фильме, который следовало бы выдумать, если бы так все не произошло. Это сцена на алма-атинской киностудии, где во время войны снимался «Иван Грозный». Эйзенштейн дает указания актерам, папа-Калик обнимается с Черкасовым в образе царя, а Евдокия Дмитриевна (надо думать, Турчанинова) обнимает Серафиму Бирман. И, отойдя на два шага, продолжает диалог с наперсницей:

— Сара-Фима боярыню русскую играет.

— Так ведь и режиссер…

— Да знаю… Слава Б-гу, в роли царя Ивана не Соломон Михоэлс.

В том, что знаменитая актриса могла такое сказать, сомнений нет: Малый театр, в отличие от МХАТа, где всегда, начиная с Леонидова, хватало евреев, был в советском театре рассадником антисемитизма. Но должно же было так все сойтись.

Этот автобиографический фильм, по большому счету, не имеет аналогов. Биографий в кино — навалом, автобиографий почти нет. Да, в каком-то смысле все великие снимают фильмы про себя, но речь же не об ассоциативном ряде, а о буквальных сюжетных ходах. Вспоминается разве что «Амаркорд». И Феллини, кстати, по словам Калика, очень повлиял на него. «Эта его неоднозначность — вот что было для меня главное. Когда я вернулся из лагеря, я как-то сразу понял, что ни о чем нельзя сказать однозначно — хорошо, плохо. Понятно, что массовое убийство детей — плохо. Но на такое способен только сумасшедший, а вообще мир многозначен, таким его и надо принимать. И человека надо принимать неоднозначно особенно, во всей его глубине».

Но опять же, Феллини воспроизвел в «Амаркорде» скорее атмосферу своего детства, снабдив ее отдельными реальными деталями. А в фильме Калика реально все: детали, мысли, атмосфера.

Диссидент Владимир Буковский потом упрекал режиссера, что тот использовал название его знаменитой автобиографической книги, вышедшей в 1978 году. На что Михаил Калик справедливо возражал: «Это не твое название. Библия, конечно, всем принадлежит, но мне она принадлежит скорее, чем тебе».

О Буковском Калик говорит с нежностью — «я люблю его». Он вообще щедр, он любит людей, потому что «они несчастные, и надо жалеть их». Потому что всех их ждет смерть, и мы живем в ожидании смерти и думаем о ней. Даже когда нам кажется, что впереди нас ждет только радость.