Что их держало? Точно не любовь к Крыму, Украине, русским или татарам. Жизнь Подольского вращалась вокруг иудаизма и Израиля. Он приглядывал за синагогой, отпирал двери утром по субботам. Носил армейское кепи защитного цвета в знак солидарности с еврейскими поселенцами. Пристально следил за развитием событий в Израиле, читал в интернете газеты на иврите... Что мешало ему вернуться туда, куда безусловно стремилась его душа?

Вы, американцы, мыслите в рамках года‑двух; русские мыслят в масштабах столетий. Они сознают, что живут на перспективу, ощущают, что настало их время. Они чуют это нутром, и они правы. Правда в том, что чем дальше, тем больше наше население мало‑помалу смиряется со своей участью. Восемь лет прошло. Гонениям теперь подвергаются лишь писатели да интеллектуалы, лишь писать и думать у нас нельзя; остальные довольны, довольны, даже невзирая на ненависть к русским, и во многом они живут лучше, чем когда‑либо. И хотя бы из скромности не надо их тревожить.

Самая заурядная беседа на идише насыщена масштабными историческими, мифологическими и религиозными отсылками. Сотворение мира, грехопадение, потоп, Египет, Александр, Тит, Наполеон, Ротшильды, мудрецы и Законы — все пускается в дело, даже если речь идет всего‑навсего о яйце, бельевой веревке или паре штанов. Такой обычай жить накоротке со всеми эпохами и всеми великими способствовал, по причине нищеты и бесправия Избранного народа, развитию в гетто чувства смешного.

Единственная жизнь, которую я способен любить или ненавидеть, — та, которую я, мы с вами, проживаем здесь, в Америке XX века, жизнь американцев, которые вместе с тем и евреи. От каких же источников — американских ли? еврейских? — мощнее добродетель? И разве один источник исключает другой? И разве должно выбрать один из них? Суть свободы в том, что человек, если нужно выбрать, выбирает, сообразуясь с сокровенными личными доводами. И вот тут‑то вдруг отчаянно начинает хотеться, чтобы за спиной не было длинной и запутанной истории. (Но разве такое бывает?)