Сто лет назад из‑за войны и прочих катаклизмов значительная часть интеллигенции, в том числе еврейской, оказалась за границей. В эмигрантской среде шли дискуссии о будущем России, и голос остававшихся в Советской России также бывал различим...

Образ и оценка исторической гайдамачины в еврейской исторической памяти всегда отличался от героико‑романтической мифологемы, бытующей в русской и украинской культурах. По мнению Дубнова, главная причина гайдамачины — в наступлении периода разрухи и горя. Грядет всеобщий распад — значит, есть чем поживиться удалому, и в первую очередь за счет беззащитных. Поэтому еврейские погромы — и времен Хмельницкого, и Уманскую резню 1768 года во время гайдамацкого восстания, и ужасы Гражданской войны — историк считает не случайными явлениями, а всегда присущими гайдамачине, будь она первая, вторая или третья по счету.

Пламенные инвективы Нордау оставались черными буквами на белой бумаге и сотрясанием воздуха в интеллектуальных дискуссиях рубежа XIX–XX веков. Пророк без народа, политик без партии, гражданин без государства — так характеризует его один из биографов. И тут произошла встреча Нордау с Герцлем. Союз этих двух лидеров сравнивают с библейской парой братьев — Моисеем и Аароном. Ни одна акция, никакая полемика по сколько‑нибудь важному вопросу не обходилась без Нордау, остававшегося неофициальным лидером сионизма до самой своей кончины.

В год 150-летия со дня рождения Бялика, когда идейный и эстетический контекст совершенно другой, мы можем взглянуть иначе и на творчество Бялика. В последние свои годы он работал над книгой «И было однажды» — сборником историй и легенд, прозаических и рифмованных, европейских и восточных. Это было свидетельством противостояния Бялика литературному мейнстриму, попыткой создать еврейский текст, а не европейский текст на иврите.

Танах ведь не чудесная сказка с привычной победой добра над злом и не ходульная мудрость с демонстративным глубокомыслием. Это рассказ о страданиях и поражениях, об ошибках и искуплениях, о похоти и властолюбии, о смерти, наконец, не говоря уже о множестве непонятных заповедей, которые евреи радостно принимают и исполняют, раз таков завет — договор со Всевышним. Говорить обо всем этом с детьми невероятно сложно.

Идея выставки и альбома принадлежит Аркадию Майофису — человеку весьма известному в России, а теперь и в Израиле. Он родом из Томска, создал там в начале 1990‑х независимую телекомпанию ТВ2, просуществовавшую до 2015 года. Потом — Израиль: все с нуля, новый бизнес, о котором сам он в шутку говорит: «Торгую финиками». Теперь к финикам и другим израильским сувенирам компании Yoffi добавилась художественная выставка с роскошным каталогом.

Довольно трудно делать широкие обобщения о творчестве Амихая: стихи на первый взгляд просты, при переводе велик соблазн чем‑то дополнить, подрифмовать, «вписать» в привычный поэтический контекст, в данном случае русский. Александр Бараш удержался от этого соблазна. Процитирую послесловие: «Сравнивая оригинал и перевод, может показаться, что перед нами подстрочник — настолько точно и близко Бараш следует подлиннику, включая пунктуационную оркестровку и ритмические конструкции».

Ученый создает вакцину против холеры, потом решает замахнуться и на чуму — события эти в повествовании Маркиша помещены в контекст философских и лирических размышлений. Благородная цель спасения человечества оказывается неотделима от скандальных разборок и политических игр. Мы слышим отзвуки научной полемики и бесед отрешенных интеллектуалов, и сейчас нам уже трудно рассматривать их споры в отрыве от конкуренции фармакологов‑производителей и интриг коллег‑«доброжелателей»...

Между всеми евреями существует определенная общность, но именно польские евреи нам как‑то особо «не чужие», тем более если вспомнить, откуда появились русские ашкеназские евреи. Судьба польских евреев достаточно хорошо исследована в иудаике.

У евреев в исторической памяти много чего хранится, и поэзия так или иначе включает в себя переплетение библейского и исторического с бытовым и обыденным. Мироздание и исход, братоубийство и война, золотой век и гонения, Катастрофа и возрождение языка, мистика и бытовая повседневность, Восток и Запад, политические идеалы и бюрократическое государство... Отсылает ли автор читателя к этим реалиям, или против таких отсылок — в тексте для ивритского читателя они всегда наличествуют.

Истории записывались в Израиле, главным образом на иврите, рассказчики просто вспоминали то, что слышали в детстве... Так, в «восточноевропейском» томе, помимо старых сказок, находим и произведения, посвященные Холокосту, и сказки о советских евреях и товарище Сталине. Мы увидим, как известные сюжеты попадают в еврейский фольклор, а в еврейской среде хасидские истории о Беште кочуют к cефардам и в Северную Африку.

Многие сцены призваны остаться в памяти символом еврейской парадоксальности: одновременно происходящие в городе погром и пасхальный седер, или то, как убежденный атеист, выросший в религиозной традиции, громит религиозную косность и ограниченность, но в час молитвы он, как самый старший и самый сведущий в религиозных вопросах, облачается в соответствующее одеяние и исполняет обязанности кантора, а закончив, продолжает с прерванного на полуслове места свою обличительную речь, клеймящую религиозное мракобесие.