Авраам Каслари был человеком, пережившим собственную дозу травм и утрат. Его медицинские сочинения говорят не столько о его интеллектуальной одаренности или способности к синтезу, сколько о невероятной жизненной стойкости, о способности начать жизнь сначала, оказавшись беженцем в чужой стране и имея на руках отца, жену и детей. Его упорное движение к профессиональному признанию, финансовому благополучию и политическим привилегиям свидетельствуют о том, как умело он справлялся с встававшими перед ним социальными и профессиональными препятствиями.

Автор приводит объяснение этого знака на еврейско‑арабском языке, говоря следующее: «митхль аль‑аса алади фаука вав» וּֽלֲהַבְדִּ֔יל בֵּ֥ין הָא֖וֹר. То есть «подобно тому, что стоит над вав в словах у‑ле‑авдиль бейн а‑ор», цитируя Берешит, 1:18. «То» (аса) в данном случае — черта или стержень, соответствующий значку макаф хамза. Так что наряду со стандартными интонационными знаками в слове וּֽלֲהַבְדִּ֔יל этот фрагмент содержит также одну вертикальную черту над вав, отсутствующую в масоретском тексте.

Если у немецких евреев была дополнительная, сугубо еврейская причина приветствовать начало Первой мировой войны, то она заключалась в том, что их страна выступила против самого безжалостного угнетателя евреев — России. «Мы сражаемся, — писал один немецко‑еврейский публицист, — чтобы защитить нашу святую родину, спасти европейскую культуру и освободить наших братьев на востоке». Поэтому даже сионисты — очень небольшое меньшинство среди немецких евреев — могли с готовностью присоединиться к кампании. «Отомстим за Кишинев», — призывала их ведущая газета Jüdische Rundschau.

Через несколько дней после выхода «Неортодоксальной» в группах в фейсбуке посыпался целый град воспоминаний, преимущественно бывших хасидок, — в своих постах они описывали, что чувствуешь, когда тебе впервые бреют голову и когда наконец ты перестаешь это делать, жуткие уроки для невест, истории из миквы, они вешали хасидские свадебные фотографии, описывали неуклюжий секс в первую брачную ночь. Я много времени провела в OTD‑группах и никогда не видела столько воспоминаний.

В 1940 году молодые люди беспокоились о будущем, потому что настоящее выглядело не очень. Сегодня ситуация в глазах молодежи выглядит похоже, «неважно, о чем идет речь»: о вооруженном насилии в США или об угрозе ядерной войны. «Все это страшно, — говорит Росботтом и спрашивает: — Кто выходит на улицы? Кто сопротивляется коммунистам в Гонконге, если не дети? Кто выступает против авторитарных правительств в Алжире или в Москве, если не молодежь? Молодые люди вынуждают нас обратить внимание на такие вещи, которыми мы предпочли бы, чтобы занялся кто‑нибудь другой»

Так лучше остаться или уехать? Раввины, как всегда, прямого ответа не дают. В Талмуде говорится, что во время эпидемии нужно оставаться дома. Раввин XV века считает, что надо бежать. Ашкеназская традиция известна уважением не только к правовым текстам, но и к местным обычаям: «обычай еврейского народа — Тора». Вставив совет XV века в правовой кодекс, рабби Иссерлес ставит его наравне с Б‑жественным законом. Он пытается примирить противоречивые рекомендации: если можешь оставаться в изоляции и «войти внутрь, не оставив никого снаружи», сделай так. В противном случае уезжай.

Бен‑Гурион только что пережил десятилетие, когда десятки провозглашенных и признанных государств, в том числе его родная Польша, утратили независимость, став жертвой захватчиков. Несколько центральноевропейских и балтийских государств вообще исчезли с карты мира. К 12 мая Бен‑Гурион уже считал, что государство у него в кармане. Благодаря ему оружие придет в порты, можно будет вербовать солдат и заказывать необходимые материалы. Но кому можно доверить определение стратегических и военных приоритетов армии, без которой государство рассыплется в прах?

Иногда Шира смотрит на фотографию своего отца. В трехкомнатной квартире в городе Ашкелоне на юге Израиля, где она живет с мамой и бабушкой, Шира растет, глядя на широко улыбающегося с фотографии мужчину, чьи добрые глаза прячутся за стеклами очков. Когда Шира была совсем маленькая, она называла его по имени — Барух. Теперь Лиат пытается приучить дочь называть его «папа». «Смотри, как здорово он улыбается. Это папа», — говорит нежно Лиат, стоя с дочерью перед фотографией.

Как и многие пережившие Холокост, Марсо просто не хотел возвращаться туда. Остаток жизни он провел, совершенствуя искусство молчания. Актеру понадобился не один десяток лет, чтобы открыто признать, что прошлое оказало мощнейшее влияние на его творчество, и именно этот аспект молчания изучает Джонатан Якубович в своем новом фильме «Сопротивление». От этого стремительного рассказа о спасении и утрате невозможно оторваться. Но это и рассказ о трансформации личности — изучение выборов, которые делает человек в трудных обстоятельствах, и вынужденной необходимости в результате меняться самому.

Между нами, господа, я должен задать маленький вопрос — маленький, но трудный и даже ключевой. И я удивлюсь, если мне скажут, что вы никогда не задавали его себе сами. Представьте себе, что другой народ оказался бы на нашем месте, а мы сами были бы немцами, русскими или кем угодно — разве мы не презирали бы его? Разве мы не стали бы ненавидеть его? Разве на стали бы инстинктивно обвинять его во всех грехах и преступлениях?

«Эзрат Ахим» изучала американские еврейские телефонные книги в поисках людей, чьи однофамильцы жили в Советском Союзе, чтобы имя отправителя на посылках, отправляемых в СССР, совпадало с именем адресата — так можно было сделать вид, что посылку отправили родственники, чтобы не возникло подозрения в организованной деятельности. Склады «Эзрат Ахим» в бруклинском подвале, где чемоданы с двойным дном заполняли, в числе прочего, тфилин и камерами Nikon, вошли в легенду. Одним из лидеров всей этой деятельности был Гедалья Корф.

Будем надеяться, что после разочаровывающей программы этого года в 2021‑м нас будут ждать более интересные фильмы. Что касается отмененного на будущее приза Альфреда Бауэра, то могу предложить переименовать награду в честь одного из первых авторов идеи Берлинского кинофестиваля — американского солдата, еврея Оскара Мартая. Если Берлинале волнует потеря репутации после откровений об Альфреде Бауэре, то нет лучше способа восстановить ее, чем прославить забытого еврея — основателя Берлинского кинофестиваля.