Бетховен для Ингера был символом музыки вообще. Музыки, к которой он оказался причастен с детства и которая была ему почти недоступна. Каким‑то внутренним слухом он умудрялся ее слышать и всегда умел изобразить — и виртуозные скрипичные пассажи, и гнусавый нигун. В отсутствие других традиционных искусств музыка всегда была главным украшением еврейской жизни — и для Ингера тоже. Он был евреем не просто по рождению, но по вере, образу мыслей и способу существования, он жил и творил как еврей.

Попыток поставить «Дневник...» делалось много. Спектакль по «Дневнику...» сегодня, в 2019 году, должен отличаться от всего, что могли бы мы себе в этом сюжете вообразить. На вопрос, почему поставили именно «Дневник Анны Франк», переживший столько экранизаций, сценических воплощений и оперных постановок (замечательная моноопера «Дневник Анны Франк» Григория Фрида идет по всему миру, но не в России), ответ, конечно, есть. Потому что «Дневник...» — это бренд.

Меня поражает, с какой интонацией российские СМИ обсуждают тему комфорта в западных тюрьмах. Дескать, у Брейвика в тюрьме игровая приставка. Они не понимают, что смысл наказания — это не «чтоб ты жил у вонючей параши». Когда человек не ставит во главу угла свободу, единственное, что ему остается, это комфорт. В фильме есть совершенно закономерный диалог двух гэбэшников: «Я не понимаю, чего ему не хватало?»

Одни израильские сериалы получают награды, другие растворяются в славе римейков, сюжеты третьих покупают иные страны, чтобы переснять дома, и получается не у всех. От Израиля с его недолгой кинематографической историей никто не ожидал такой прыти. От других евреев, американских например, ожидали много — и получили, а от Израиля нет. С другой стороны, маленькая, но гордая страна привыкла удивлять. И публика замерла в ожидании новых сериалов, будто это очередные кунштюки вроде прочих израильских изобретений — флешки или компьютера, управляемого без рук.

Десять лет назад, отвечая в интервью на вопрос, какой фильм они собираются снимать следующим, Джоэл и Итан Коэны заявили, что название будущей картины — «Серьезный человек», действие происходит в 1967 году в еврейской семье. Главного героя зовут Ларри Гопник, фильм низкобюджетный, поэтому обойдутся без больших звезд.

«Задача была — выбрать дневники, которые писались в разных условиях, — рассказывает куратор выставки Моника Норс. — Дневник Анны Франк был написан в Голландии во время оккупации, но были дневники, которые вели девочки и девушки, оказавшиеся в гетто. Сохранились дневники беженцев — тех, кто вынужденно перемещался с места на место. Мне показалось интересным проследить этот процесс взросления подростков, вынужденных скрываться, бежать или, наоборот, не имевших возможности вырваться и спастись».

Не имея столичной прописки, желая быть ближе к сыну, стараясь его согреть и подкормить, мать не уезжала из Москвы, работала где придется и снимала не то что углы — койку в бывшей уборной, «располагалась на трех стульях, поперек комнаты», «спала на доске, т. е. половина двери лежала на двух ящиках». Отец Кабакова после войны в семью не вернулся. Сказал: «Какая ты старая и седая». Чем дальше по коридору, тем страшнее.

Премию в номинации «Мужество» получил узник совести Носон Вершубский. Раввин, который в 1980‑х оказался по ложному обвинению в заключении, на сцене вспомнил о киевской Лукьяновской тюрьме и спел субботний гимн «Ко рибойн» («Г‑сподь — Владыка мира») на арамейском языке . Главой с этим же названием начинается книга Вершубского «Осторожно, двери открываются!», только что вышедшая в издательстве «Книжники».

«Он сказал: „Я приглашаю, ты будешь жить у моего брата, никто ничего не узнает, и ты попадешь в Эрмитаж“. Мама не возражала против моей поездки, и я поехал в Петербург. Было лето. Эрмитаж оказался закрыт, его открыли для меня, и все дни я проводил там. Этот человек везде меня водил, мы были одни, и меня потрясло скифское искусство. В Эрмитаже сильнейшая, невероятная скифская коллекция! Все время удивляюсь — то ли кровь кочевников есть в моих венах, или Эрмитаж так повлиял на меня.»

Подобных опер — не то что о гибели евреев, но просто о войне — очень мало. Как и опер, основу сюжета которых составляют реальные исторические события. Холокосту посвящены только «Пассажирка» и «Дневник Анны Франк» Григория Фрида, причем та и другая написаны давно, советскими композиторами, пережившими войну и не понаслышке знавшими о Катастрофе. Это были оперы отчасти про их жизнь, без временнóй дистанции. Здесь же опера про легенду, которую еще предстоит рассказать.

Отношения Левитана с природой — это отношения чрезвычайной интимности. Даже не романтика, не лирика, а болезненное всматривание, самокопание. Его пейзажи — про него самого, про истошную тоску, про маленького человека в очень большом мире. И советское кино 1970‑х — начала 1980‑х как раз много говорит о маленьком человеке.

И нет здесь отрицательных персонажей — таких, чтобы мы видели и сразу понимали: вот идет злодей. Все люди как люди. Это не отсыл к «Банальности зла» — просто у каждого своя жизнь, которую человек спасает, как может.