Еврейский музей и центр толерантности в Москве открывает выставку «Анна Франк. Дневники Холокоста», целиком построенную на историях из дневниковых записей, которые еврейские девочки‑подростки вели во время войны.

Двое выжили

«Я забыла самое важное. Я видела, как солдат вырвал из рук матери младенца и разбил ему голову о столб. Мозг ребенка тек по столбу. Мать в одно мгновение сошла с ума».

Эту запись сделала 6 февраля 1943 года Рутка Ласкер, 14‑летняя еврейская девочка из польского Бедзина. Сделала, находясь в гетто. Из всех известных подростковых дневников времен Холокоста этот дошел до нас, видимо, последним, в 2005 году.

А первым был опубликован дневник Мэри Берг. Это псевдоним Мириам Ваттенберг, родившейся в 1924 году в Лодзи и в 1940‑м оказавшейся с семьей — ненадолго — в Варшавском гетто. Благодаря матери, американской гражданке, Ваттенберги получили американскую визу и оказались в США. Дневник уже 20‑летней Мэри Берг, ставший одним из первых письменных свидетельств о Варшавском гетто, вышел в печати в феврале 1945‑го, через несколько дней после освобождения Освенцима.

К этой дате — 27 января, в 2005 году признанной Генеральной ассамблеей ООН Международным Днем памяти жертв Холокоста, и приурочена открывшаяся 28 января выставка. «Задача была — выбрать дневники, которые писались в разных условиях, — рассказывает куратор выставки Моника Норс. — Дневник Анны Франк был написан в Голландии во время оккупации, но были дневники, которые вели девочки и девушки, оказавшиеся в гетто. Сохранились дневники беженцев — тех, кто вынужденно перемещался с места на место. Мне показалось интересным проследить этот процесс взросления подростков, вынужденных скрываться, бежать или, наоборот, не имевших возможности вырваться и спастись».

Выставка, устроенная в боковом коридоре — сложном для экспонирования, но у музея имеется отличный опыт решения этой проблемы, — представляет собой анфиладу, выстроенную архитекторами Надей Корбут и Кириллом Ассом. В анфиладе есть пролог, эпилог и шесть комнат — для каждой девушки, писавшей дневник.

В Освенциме погибли две из них — Рутка Ласкер и Ева Хейман. Ева начала дневник 14 февраля 1944 года, в день своего 13‑летия. «Немцы требуют почти каждый день что‑то от евреев, то пишущую машинку, в другой день — ковры, сегодня — постельное белье», — писала она 29 марта. «…Они запечатывают вагоны с помощью навесных замков. Люди обязательно задохнутся в этой страшной жаре! Жандарм сказал, что он действительно не может понять этих евреев. Даже дети не плакали. Они все были как лунатики. Они вошли в эти вагоны оцепеневшие, без слов», — запись от 30 мая. В июне из гетто города Надь Варад депортировали и Еву с бабушкой и дедушкой, — Валленберг прибыл в Венгрию лишь 9 июля, слишком поздно. Агнес, мама Евы (в дневнике она Аги), выжила. После войны ей передали дневник Евы, в 1948‑м Агнес его опубликовала и покончила с собой.

В феврале 1945 года, когда в Америке вышел дневник Мэри Берг, погибла самая знаменитая из этих девочек, Анна Франк. В апреле 1945‑го в том же Берген‑Бельзене, где умерла Анна, погибла французская еврейка Элен Берр, которая тоже вела дневник. Ее называют французской Анной Франк, хотя Элен была существенно, на восемь лет, старше Анны и, возможно, поэтому, а также потому, что изучала в университете русскую и английскую литературу и играла на скрипке, дневник ее при всем трагизме описанного полон ожиданий радости и надежд.

«Некоторые страницы дневника Элен Берр, который она задумала как послание Жану, тому самому “сероглазому юноше” из Латинского квартала, не зная даже, попадет ли оно когда‑нибудь в его руки, — пишет в предисловии к русскому изданию дневника его переводчик, — напоминают написанные в то же время пронзительные письма философа Симоны Вейль Антонио Атаресу». 7 апреля 1942 года, которым начинается дневник, Элен пишет о том, как поэт Поль Валери оставил для нее у консьержки свою книгу, надписав на форзаце: «Ясным утром свет так ласков и дышит жизнью синева».

В дневнике Элен много литературных цитат, в самом конце, в феврале 1944‑го, — «Horror! Horror! Horror!» из «Макбета», но за несколько строчек до того: «У меня в голове постоянно всплывают страницы из второй части “Воскресения”, где говорится про этап ссыльных. Как‑то утешительно (хорошенькое утешение) знать, что кто‑то еще, сам Толстой, — видел и описал нечто подобное. Ведь мы живем изгоями среди людей, само наше обособленное страдание возводит стену между ними и нами, поэтому передать им наш страшный опыт невозможно, он остается никак и ничем не связанным с опытом остального мира. В будущем, когда все всё узнают, такого уже не будет».

Рассказать всем обо всем было целью всех подобных дневников, которые, конечно, писали не только девочки и девушки. Юноши, однако, были в своих записях, по словам авторов выставки, менее эмоциональны и открыты, не так искренни, как их ровесницы. Наша шестая героиня — Элизабет Кауфман, родившаяся 7 марта 1924 года в Вене, увезенная в 1930‑м отцом вместе со всей семьей в Берлин, а в 1940 году благодаря маме, продавшей за французскую визу драгоценности, перебравшаяся в Париж. Отец ее, писатель‑антифашист, оказался среди тех немецких интеллектуалов, которым повезло получить американскую визу, и все вместе они в 1942‑м прибыли в США. Дневник, который Элизабет Кауфман, в замужестве Кениг, начала вести в Париже, рассказывает о том, как она бежала из Парижа на велосипеде, встречалась с матерью, добиравшейся на попутках, укрывалась в доме пастора. Эти три тетради она пожертвовала Мемориальному музею Холокоста в Вашингтоне, а в 1990 году записала и интервью, которое висит на сайте американского музея. Есть оно и на выставке, вместе с копиями дневниковых страниц (получить оригиналы оказалось невозможно) и теми произведениями искусства, которые оказались способны усилить эффект.

Искусство травмы

На выставке, открытой до 1 апреля, нет случайных вещей, и первая неслучайная, напрямую, казалось бы, не связанная с темой, — работа Ансельма Кифера, замечательного немецкого художника, чья выставка в прошлом году с успехом прошла в Эрмитаже. Кифер родился под последними бомбежками войны и всю жизнь исследует в своем творчестве Холокост именно как германскую трагедию.

В выставке участвуют три видео, снятых в Освенциме польским скульптором и видеохудожником Мирославом Балкой, и работа знаменитого венского акциониста Германа Нитча — он старше Кифера, но, как и тот, принадлежит к первому послевоенному поколению европейцев, на долю которого выпало мучительное переживание военной травмы. Из того же поколения Кристиан Болтански, французский еврей и один из самых прославленных в мире современных художников. Его инсталляция, привезенная теперь из Музея Израиля в Москву, смонтирована из старых детских фотографий, сделанных во время пуримшпилей.

Среди других произведений — «саморазрушающаяся» инсталляция Густава Мецгера, художника, мальчиком вывезенного «киндертранспортом» в Лондон из Нюрнберга, видео израильтянина Ори Гешта, панно Хаима Сокола, представляющее собой визуальный рассказ о 20 детях, перевезенных из Освенцима в лагерь Нойенгамме для проведения медицинских экспериментов, и «Треблинка» Вадима Сидура — авторская модель известного памятника, установленного в Берлине.

Включенные в сценарий выставки, все эти художественные объекты преследуют общую цель. «Фактически это тотальная инсталляция, — комментирует выставку Моника Норс, — в которой помимо историй, цитат из дневников, фотографий и предметов искусства есть и звуки. Например, речи Черчилля, которые часто упоминает Анна Франк, — те, что они слушали на чердаке в Амстердаме. Каждый звук — референс к определенному фрагменту текста. Самый трогательный — мелодия рожка, сопровождавшая появление фургона с мороженым и отсылающая к дневнику Евы Хейман: она писала, как мечтает о мороженом, когда слышит эти звуки по ту сторону стены».