И всякий раз, когда охватят человека заботы и сомнения, меланхолия и дурные помыслы, тяготящие сердце, — пусть он отыщет в сердце ту крупицу блага, что находится там, вне всякого сомнения, и всеми силами сконцентрируется на ней, чтобы возвыситься в собственных глазах и следовать от добродетели к добродетели.

«Лишь тогда достигнет праведник совершенства, — говорил р. Нахман, — когда сможет пребывать он и вверху, и внизу. Перед тем, кто вознесся ввысь и мнит себя достигшим высочайших ступеней, обнажит праведник всю его низость, и, напротив, пребывающему в областях низменнейших, почти под землeй, укажет праведник на то, что близок он, во всей своей низости, Г‑споду благословенному. И в этом необходимое свойство праведника, а иначе не праведник он вовсе».

Пусть даже многое в словах учеников преувеличено, как в любых хасидских рассказах; пусть найдется в них немалая толика похвальбы, с какой часто говорят хасиды о своем учителе, — даже если мы отбросим все преувеличенное, несомненно, останется немало достоверных свидетельств о великом духовном богатстве р. Нахмана, о том, как умело применял он при случае это богатство, возвышая души учеников, очищая их и просветляя.

Что же есть эта сила веры? В чем суть ее, где корень ее, где основание в душе человеческой? Сознание или сердце, разум или чувство — основа ее? На вопрос этот так отвечает р. Нахман: не из сердца проистекает вера и не из рассудка, на то есть в душе особая сила — способность к воображению. Разной бывает вера, как бывает разным воображение: у одного — смутное и путаное, у другого же — чистое и ясное, прекрасное и возвышенное. Таково было воображение библейских пророков.

Одним коротким высказыванием о травах подытоживает р. Нахман взаимоотношения между природным великолепием и любовью к Г‑споду, между чистым эстетическим чувством и чувством религиозным: «Среди них хорошо быть праведным».

Говорит р. Нахман в своей манере, что есть два вида вопросов: вопросы, исток которых — в аспекте разбиения сосудов, и вопросы, исток которых — в аспекте «пустого пространства». Как известно, немало потрудились мудрецы Хабада, толкуя изречение: «Он и части Его — одно».

В чистоте великой своей веры поражался р. Нахман: как находят путь к его сердцу эти тяжкие сомнения и недобрые помыслы? Наполнялась душа его горечью; утешал он себя, будто дурные мысли приходят к нему, чтобы он их возвысил; или же — будто не его это мысли, а других людей...

«Все говорят, что есть мир сей и Мир грядущий; и в Грядущий мир веруем мы, что воистину он есть; может быть, и сей мир отыщется где‑нибудь — ибо этот мир, в котором мы пребываем, более похож на преисподнюю».

Буквы — это разновидность цимцума, и, когда возносят их к Беспредельному, смягчаются суды. И ты сoедини их с мыслью, чтобы стали одним мысль и речь, и тогда, о чем бы ни просил ты в молитве, — все, чего недостает тебе, будет восполнено, и горькое станет сладким на вкус. Возьми в пример пчелу: в устах ее горькие травы обращаются в сладостный мед — так неужели неспособны на это уста человеческие, молитву произносящие?

Куда бы ни обратил человек взор свой — зрит он только Шхину, стоящую перед ним. И нужно человеку так обострить зрение, чтобы не видеть вовсе одеяний внешних. То есть столь привычна должна сделаться человеку мысль о Б‑жественном, что Б‑жественное предстанет ему не абстрактной идеей в отвлеченном рассуждении, но въяве и вживе

Если приключится вдруг такое с человеком, что пал он и одолели его, упаси Г‑сподь, дурные качества, особенно же если овладела им, упаси Г‑сподь, страсть любовная, — пусть знает, что желают вознести его, со всем, что сокрыто в душе его, на более высокую ступень. И желают отворить сердце его для любви Г‑сподней, дабы удостоился он “дарования Торы свыше”.

Если забывает человек, где его исток, и погружается в себя и думает, что он — «нечто», не только не становится он Избавителем мира, но гибель и разрушение приносит в него. Ибо не только искры святости, упавшие в глубины бездн, не вызволяет, но еще и новые искры низводит со светлых небес в глухие ущелья, на скользкие камни — в глубины клипот.