— Мир ненавидит нас, всегда ненавидел. Нас убивают и всегда будут убивать. Но ты — ты повышаешь цену, — говорит ему старик. — Не останавливайся. Не останавливайся, пока наши соседи не уразумеют. Не останавливайся, пока плата за убийство еврея не станет слишком высокой даже для богача, которому есть что транжирить. В этом вся твоя задача на этой земле, — говорит Бен‑Гурион. — Да, ты здесь только для того, чтобы увеличить премиальные за еврейскую голову.

Когда я ее выталкивал, у нее глаза раскрылись, будто от испуга. Ноги уже, считай, там, тело наполовину там — и вдруг эти глаза, больше моих, взяли и раскрылись. Уже почти в воздухе, она вцепилась мне в руку, я завопил от ужаса — она ведь наполовину меня вытащила, того и гляди увлечет за собой. Охранник схватил меня за ноги, а она тянет за руку, словом, для нас обоих вопрос жизни и смерти. Я отодрал от себя ее пальцы, наверное, сломал их, и тут она р‑раз — и улетела. И на миг — девушка тогда висела в воздухе — наши глаза встретились. А потом она пропала из виду. Я лежал на полу самолета, рука повисла, точно ее выдернули, плечо горит, и я все понял.

Дети, ставшие свидетелями событий в Шарлотсвилле и реакции президента, не забудут страх и оскорбления, направленные в тот день в адрес чернокожих, мусульманских и еврейских детей. Эти дети не забудут ни винтовок, которые правительство вкладывает в руки этих склонных к насилию мужчин, ни скандирования лозунгов «Черные жизни не имеют значения» и «Евреи не займут наше место» — точно так же, как мне никогда не забыть ни тех слов, что выкрикнул мальчишка на велосипеде, ни сцены, где мой отец поднимает с колен мальчика, собиравшего монетки.