Между тем приближалась катастрофа. В Париж вошли немцы и объявили, что все евреи должны пришить к верхней одежде желтые шестиконечные звезды. Как клеймо. Раз Софа, выйдя из дома, была остановлена консьержем со словами: «Звездочку забыли пришить, мадам? Я буду вынужден сообщить о вас куда следует». В этой информации была серьезная неточность, которую далее пришлось исправлять.

Через час после двух бутылок французского коньяка мы братались с чекистами. «А гои тут тихие…» — невзначай прокинул мне дед, чуть захмелевший от полутора рюмок. Дамы и я не пили. Общими усилиями в деле летающих евреев Марка Шагала была поставлена точка. Она заключалась в выделении нам еще одной квартиры для профессора гинекологии и его жены в этом же доме. Чтобы недалеко от дочери и внука. Шагал отправлялся, по выражению Феликса Эдмундовича, в «чистые руки».

Изначальное склеивание произошло ближе к одиннадцати утра, и это был красивый молодой человек, врач‑анестезиолог местной больницы. Поначалу Соня держалась, как могла, и даже просила называть ее Софьей Соломоновной. Но когда бедная девочка сослепу намазала себя вместо крема растаявшим мороженым, врач‑анестезиолог Фима Лейбович понял все.

Я был влюблен в Лену Мозер и не мыслил себя без Маши. Оптимальный вариант свести их вместе на нейтральной территории зрел в моей голове давно. Пусть они разнесут мебель, фарфор и коллекции не в моей парижской квартире. И неизвестно, кто из них двоих окажется победителем: еврейская хулиганка с Лиговки или молчаливая английская бульдожка, воспитанная московским интеллектуалом во Франции.

В Одессе девяносто процентов населения считают себя адвокатами, а оставшиеся десять думают, что они выше этого. Но ко мне действительно пришел самый лучший. Изя Рабинович! Как звучит? Может быть, на тот период он был лучшим в стране. Прямо как ты сейчас. Так вот, выслушай меня, Изя пришел ко мне в гости с лицом, требующим жертв. «Зиновий Израилевич, у вас расстрельная статья. Там ужас что пишет следователь. Достоевский перед ним — мальчик с Привоза. Драгметаллы, спекуляция, контрабанда, валюта, изнасилование, развратные действия с несовершеннолетними. Все в особо крупном размере».

Саша, как знает вся Одесса и столица вашей и нашей родины — город‑герой Москва, рано или поздно, но переедет к маме. И не куда‑нибудь в Усть‑Звездодуйск, а в Париж на улицу имени Елисейских полей. Франция признаёт наши дипломы врачей? Чтоб кто так жил, как она признаёт? А дебет и кредит признавать не надо. Это и так французские слова, хоть и близки нормальному еврейскому уху! Поэтому мальчик сделал все, как нужно. У вас есть вопросы к нашему ребенку, или мы поговорим за приданое и уже тихо уйдем с пониманием, шо зря пришли?

— У меня на теле есть точка. Татуировка, короче. При некоторых понятных обстоятельствах эта точка превращается в однострочную надпись: «Ах, Одесса, жемчужина у моря / Ах, Одесса, ты знала много горя / Ах, Одесса, любимый, милый край / Живи, Одесса, и процветай». Только без точек и запятых, иначе бы не уместилось. Так вот, завтра половины этой надписи уже не будет в живых.

— Мэтр, — сказал верблюд, — давайте попробуем преподнести следователю следующую историю: в вашей стране алмазы метят изотопами. Я недавно об этом узнал. Скажем, что таким методом лечат геморрой. По крайней мере, я думал, что так лечат.— А ваша жена что лечила в этот момент? — ехидно поинтересовался мэтр.— Ну придумайте что‑нибудь, пожалуйста! — грустно попросило меня животное с пачки сигарет Camel.

Запись в дневнике я прочел маме с выражением: — На уроке музыки и пения дразнил вместе с другими одноклассниками учителя. Музыкальная грамота — пять. Поведение — два. Тут я сделал театральную паузу. Дальше шла отсебятина, а точнее — отсашатина: — Результат: общий балл — семь. Средняя оценка: три с половиной, или четыре с минусом. Что‑то не так, мамочка?

Результат? Обширный инфаркт. Скорая помощь. Объяснения бледных консьержа и Франсуазы с врачами, а также клиническая смерть бедного Баруха, сначала в номере, потом в холле и потом еще в машине. В шестьдесят лет с любовью не шутят. Особенно с грузинско‑французской.

Как‑то еще в семидесятых, в Дюссельдорфе, после неудачной попытки объяснить «местным фашистским козлам», что такое коктейль «Краснопресненский» (пиво с водкой), он приобрел за тридцать тысяч марок титул немецкого барона. С тех пор друзья его не называли по‑другому, нежели «барон Дюссельдорфский фон Рабинович, хер Изя». Протрезвев, Исидор на всех обиделся за обзывалку, но сбагрить баронство обратно в магазин не получилось. Несколько лет назад он наконец втюхал титул за пятьдесят тысяч евро какому‑то чеченцу и теперь на всякий случай в Германии не живет.