Здесь каждый хранит ужасные секреты, здесь разоблачаются виновные и обнаруживается украденное. Имена произносятся шепотом, крестьяне едят серебряными приборами, а на стене тикают часы, стрелки которых — искусно вырезанные Скрижали завета в окружении шестиконечных звезд, а вместо цифр — буквы иврита.

Великий испанский историк культуры Америко Кастро писал, что евреи были «плющом и одновременно стволом» испанской истории. Из фильма очевидно, что советские евреи были плющом русской культуры — принимали православие и считали себя русскими поэтами. Утверждает ли фильм, что они были также и стволом советской истории?

Клод Лелуш о Катастрофе, в которой едва уцелел сам. Сегодня французскому режиссеру еврейского происхождения исполняется 80 лет.

Нет ни одного его фильма, где бы в чертах лица гангстера, в одиночестве киллера или даже в неуверенности крупного игрока за столом в казино не таились бы горькие годы войны. Во второй части его жизни Мельвиля неотвязно сопровождает — она словно бы зашита под подкладку его костюма и написана с внутренней стороны стекол его «Рэй‑Бэнов» — мысль об ужасающем, но в то же самое время невероятно счастливом периоде его жизни.

Еврей из Эльзаса, он бежал из оккупированной нацистами Франции, сменил имя, вступил в ряды Сопротивления, воевал. После войны стал одним из самых известных кинорежиссеров, работавших в стиле нуар. Но прошлое неизменно преследовало его. Сегодня исполняется 100 лет со дня рождения французского режиссера и сценариста Жана-Пьера Мельвиля.

Фильмы Дыховичного были штучной работой, их автор никогда не повторял сам себя, предпочитая эксперимент на грани, а то и за гранью «хорошего вкуса», постоянную смену манер, отказ от собственных вчерашних достижений. И в этом Дыховичный-режиссер не отличался от Дыховичного-человека – он и в жизни любил риск и скорость, не случайно его страстью были горные лыжи и спортивные самолеты.

Фестиваль израильских фильмов в последние годы тяготеет к зрительскому кино — качественно сделанному, литературоцентричному, повествовательному и до определенной степени позитивному. Почти все фестивальные ленты завершились хеппи‑эндом, пусть местами и относительным. Попытка обойти острые углы и обойтись без излишних экспериментов, концентрация на традиционных ценностях делает программу фестиваля крайне благообразной, но исключает какую‑либо интригу. Короче: ешь, молись, люби, в том числе родину.

Традиционное погружение в жизнь героев через личное общение — портрет провинциального Израиля 1950–1960‑х годов от классика документалистики Михаль Авиад или исповедальный «Кто теперь меня полюбит?» братьев Томера и Барака Хейманнов сменили более изощренные способы демонстрации разнообразия еврейской жизни. Ведь историю можно рассказать через архитектуру, хореографию, футбол, кухню, живопись. Через все, что соприкасается с людьми, через то, что они создают. 

Те, кто приехал в концлагерь в воскресный день, прихватив детей, собачек и провиант, неплохо знакомы с историей. Тогда что привело сюда эти толпы? Они стоят в очереди, чтобы посмотреть на что? Какой опыт рассчитывают приобрести, повторяя скорбный путь заключенных по лагерю? Хотят ли почтить память погибших?

4 августа исполняется 105 лет со дня рождения Рауля Валленберга. Его брат как-то сказал, что будет искать Рауля до 2012 года, и до той поры он будет для него жив. Теперь искать поздно — и самого Валленберга, и свидетелей его жизни. Остается читать документы, связанные с его историей. И смотреть о нем кино.

Как и «Бесславные ублюдки», «Исход в Шанхай» развивает тему еврейской мести. Будь то Фаня со своими натренированными кулаками или ее аристократические родители с их пистолетами — вид того, как евреи расправляются с нацистами, выводит фильм на рынок эксплуатационного кино. Да, он не совсем кошерный, но многим доставит удовольствие.

«Холокост кабаре» — это способ произнести вслух то, что в другой ситуации страшно сказать. Создатели хотели эпического театра Брехта, актрисы хотели быть Лайзой Минелли. Зрительный зал «Эрарты» взрывался овациями, хотя желаемого труппа не добилась. Может быть, потому что поющие больше подходили не для спектакля, отсылающего к немецким политическим кабаре, закрытым при нацистах, а для американского шоу «Хор».