Как оказалось, события 1492–1498 годов не стали последней главой в иудео‑христианском сосуществовании в Испании и Португалии. Как мы увидим, в Испании и особенно в Португалии сложнейшая проблема уцелевших конверсов не была решена еще несколько поколений. Рассеяние евреев и марранов, которые несли с собой иберийское наследие, сильно повлияло на многие западноевропейские и ближневосточные общины.

Мне было всего четыре года, когда мои родители спланировали и осуществили наш побег из Европы, поэтому не буду делать вид, что сыграла хоть мало-мальскую роль в этом деле. Если бы тогда, летом 1940 года, им не удалось бежать, от меня осталась бы всего лишь трогательная фотокарточка в каком-нибудь из мемориальных музеев Холокоста. Как мы говорим на идише, мойхл тойвес — избавь меня от такой чести.

Дрезденский конгресс все же не забыт: согласно новейшим изысканиям современных антисемитов, бомбардировка Дрездена союзной авиацией в 1945 году «…носила характер ритуальной мести за проведение в Дрездене первого всемирного антисемитского конгресса (1882 г.)». Сам факт появления такого толкования в двадцать первом веке доказывает, что «Дрезденские страсти» Фридриха Горенштейна остаются чтением вполне злободневным — как это ни печально.

В проходе между желтой стеной тюрьмы и заброшенным домишком, в котором повесился русский капитан, ночью была такая темень, что можно рукой пощупать. Ни на одной городской улице, даже в Синагогальном переулке, не было так темно, как здесь. Мне казалось, темнота льется из солдатской будки, в которой днем отдыхал тюремный стражник, а по ночам собирались черти.

«Дрезденские страсти» разворачиваются перед нами наподобие спектакля, в котором убедительно изображенные писателем внешне цивилизованные люди в красивых костюмах, лично вряд ли способные в жизни на реальное убийство, в окружении шедевров архитектуры барокко провозглашают то, что по логике вещей должно неминуемо привести к Холокосту. Некоторые из них, может быть, и ужаснулись бы, доживи они до попытки «окончательного решения еврейского вопроса». Но умеренной расовой ненависти в природе не существует…

Самого Мордхе‑Мендла в городе не видели. Настали Дни трепета, страшные, пасмурные. Над еврейскими домами нависли печаль и раскаяние. Мордхе‑Мендл не появлялся на молитве. День и ночь он стоял у пыльного окошка в деревянном доме и, не отрываясь, смотрел на шоссе в Вайсувку. Протрубили в бараний рог. Потанцевали со свитками Торы. Мордхе‑Мендл все стоял у окна и смотрел, как одни телеги едут в Вайсувку, а другие обратно, из Вайсувки. Везли горшки, кирпич и лес. Что‑то там строили, что‑то делали. Но без Мордхе‑Мендла.

Утром в синагоге кантор пел гимн. Сын Бенциена Мендл, в белом воротничке и черных отутюженных брюках, стоял рядом с кантором на биме и сладко выводил «Боже, царя храни». Из магистрата явился «радца» в черной треуголке с серебряным кантом и тоже залез на биму к раввину и кантору. Все смотрели на «радцу», на гоя в синагоге, будто это сам император.

Дядя Мордхе‑Мендл не из тех, кто в Рошешоно и Йом Кипур молится лишь о заработке да чтобы жена и дети были здоровы. «У этих убогих, — говорит о таких Мордхе‑Мендл, — желания мелковаты, а заботы еще мельче». Он‑то, Мордхе‑Мендл, не будет у Всевышнего денег клянчить. Ну, выпросил ты заработок, и что? Лишняя миска каши, лишняя гусиная ножка к обеду. Главное — не сидеть сложа руки. «Надо, — твердит он, — чтобы весь мир знал про Мордхе‑Мендла. Надо так прогреметь, чтобы все от мала до велика про Мордхе‑Мендла заговорили».

Весь город считает, что сын Бенциена Мендл прославится на весь мир. Весь город говорит, что сын Бенциена Мендл великолепно читает и пишет без единой помарки. Сын Бенциена Мендл целые главы Писания знает наизусть. Как же мне не чувствовать себя совершенно ничтожным перед таким Мендлом, если старики бегают из нашей синагоги в Большую, чтобы послушать, как он поет?

Мама рассказывает байку про еврея, который захотел научить медведя молиться. Взял молитвенник и положил между страницами маковые коржики. Медведь видит коржик, хватает и съедает. А где коржиков нет, там ворчит. Вот так еврей научил медведя молиться... От смеха Йойнин кадык прыгает вверх‑вниз. Отец не слышит. Я давно знаю историю про медведя...

Ита, младшая дочь отца от первого брака, приехала из Варшавы.Там, в Варшаве, Ита всю зиму стояла у роскошных кафельных печей с плитами в латунных каркасах; в надраенных до блеска кастрюлях и на медных сковородках варила и жарила для пузатых евреев в шелковых ермолках и для их благородных, грудастых жен. Плату за готовку Ита клала на сберегательную книжку, носила глаженые рубашки с белой оборкой, а в субботу вечером ходила в еврейский театр посмотреть «Бабу Яхну», «Трефняка» или другую нравоучительную пьесу.

Год спустя, когда офицер полиции Томас Уилкин застрелил Авраама Штерна в квартире на улице Мизрахи в Тель‑Авиве, Роза горько его оплакивала. Даже Габриэль, которому решительно не нравилась деятельность Штерна и его людей, был потрясен: вот так, хладнокровно, взять и выстрелить в голову человеку? А Роза стояла, вцепившись в спинку стула, чтобы не упасть. Она чувствовала себя так, словно потеряла близкого человека. Ведь, слушая Штерна по радио, она превратилась в его восторженную сторонницу.