За спиной деда стояла мама с сервизом в руках и плакала. Она кричала: «Как ты можешь говорить такое ребенку?!» Кажется, чай мы так и не попили. Я безмерно благодарна деду за описание войны. У меня нет иллюзий и гвардейских ленточек, я помню про польского мальчика и его маму всегда. Моему сыну сейчас 13 лет, и он эту историю уже знает. Моей дочери восемь, и я не знаю, когда ей расскажу.

Рихтер смазывает изображение, превращает холст в рябь черно‑белых помех. Вкрапляет в них зеленые и красно‑малиновые всполохи. Он пишет то и о том, что почти невозможно представить себе, если ты не свидетель. Но отстранение, остранение воздействуют эмоционально. Рихтер не дает ответов — он задает вопросы, в этом полагая свою роль.

«В нашей истории такая глубина и богатство, что, если ее правильно не рассказать, люди не будут чувствовать своей связи, единения с ней... Мы не строим музей, чтобы рассказать историю вам. Мы делаем вас частью истории», — говорит председатель совета директоров Музея диаспоры Ирина Невзлина.