Евреи второй половины ХХ века исходят из того, что им ждать защиты и помощи не от кого, надеяться можно только на самих себя. И что это их исключительная еврейская судьба. Тогда как Адам Розенцвейг и его современники видели, что такова участь любого человека. Что на тебя нападают не потому, что ты богатый еврей, а потому, что нападать на богатых написано людям на роду.

На фоне обычного среди исследователей ислама, арабов и Ближнего Востока (включая многих израильских ученых) негативного отношения к сионизму и Израилю позиция Льюиса выделяется своим оптимизмом и поддержкой. Однако не стоит слишком удивляться: молодые годы ученого прошли в борьбе с нацистской тиранией, а зрелые — в борьбе с советской экспансией на Ближний Восток во времена «холодной войны».

В Библии Б-г говорит с людьми. В Талмуде люди с Б-гом. В Интернете друг с другом. Книга Джонатана Розена очень хорошая. Я только не согласен сопоставлять, как он, Интернет с Талмудом по принципу «листай его и листай, ибо в нем есть всё». Слишком разные «всё». Вселенский секонд-хэнд — и живоносный хаос.

Торквемада был великий инквизитор Испании, искоренял ереси, из которых одной из самых страшных было скрытое еврейство. Открытое не было. Не то чтобы евреи жили вне закона, но закон не протестовал, если инквизиция сжигала их заживо в синагоге. Скрытое же заключалось не в принадлежности к иудаизму, а в предке-еврее у христианина. Это, в понимании инквизиции, угрожало спасению души... Мы такому положению дел, насмотревшись на то, что с человечеством происходило с того времени, с конца XV века, не ужасаемся.

Это была первая книга на идише, свободная от дидактики и фантастики, написанная с четкой целью — просветить своих читателей и дать им сведения, которых они до того не имели. Каких же они не имели до того сведений? А вот как раз само существование Америки оказалось совершенно новой свеженькой информацией для обитателей гетто черты оседлости. Конечно, это явилось по-настоящему грандиозным событием, расширением горизонта, приращением материального мира и его возможностей.

Ньюмен возмущен: «...дома у него есть фотографии, на которых изображено, как его крестят... И, — прибавляет он как свою заслугу, — на протяжении двух с лишком десятков лет он состоял на службе в одной из самых антисемитских корпораций во всей Америке». Жена настаивает, чтобы он переговорил с соседом, входящим в организацию погромщиков, объяснил недоразумение и убедил, что он — их. Не только не еврей, а готов войти в организацию и расправляться с евреями.

9 мая 1945-го война кончилась, политики бросились делить добычу. Ни погибших, ни избежавших гибели в расчет можно было уже не брать. Начался новый исторический период. Он перешел в идеологический, пропагандистский, политиканский план. Он тянется десятилетиями, бесконечно. Возможно, поэтому мне так дорог день 22 июня 1941-го, когда люди, на чьих глазах в то утро выступили слезы, еще не знали, что они оплакивают, но догадывались, что что-то невозвратимое.

Главным обстоятельством, в свое время привлекшим внимание к его книгам той поры, стало то, что они — «про евреев». Более чем естественно, что человек, происходивший из довольно патриархальной местечковой среды, из лядских хасидов, и обладавший в силу этого «народным», этнографическим материалом, стал этот материал использовать.

Воспоминания начались со своего рода журнала или дневника, подобный которому ведут многие из нас, но превратились в нечто большее и совершенно удивительное: в рассказ о достижениях и страхах автора, содержащий советы и назидания детям, целую антологию фантастических историй и хронику еврейской жизни в Германии и Западной Европе в начале Нового времени. Мемуары Глюкель уникальны по крайней мере в одном отношении: не существует другого источника, который бы так детально описывал жизнь евреев или неевреев в одном конкретном географическом пространстве в ту историческую эпоху.

По-настоящему сосредоточенно тему своего еврейства Самойлов стал осмысливать, видимо, где-то в конце 70-х – начале 80-х годов, когда формировалась книга его мемуаров «Памятные записки». Особенно колоритно в книге описан дед с материнской стороны: «Утром он молится, прикрытый шелковым талесом, перевязанный молитвенными ремешками, с черным кубиком на лбу. Он стоит в углу своей комнаты, раскачиваясь и громко распевая молитвы. Молитва – его развлечение и удовольствие. Время от времени он прерывается, чтобы переругнуться с теткой. И продолжает с полуслова свой речитатив». 1 июня исполнилось 100 лет со дня рождения поэта Давида Самойлова.

Если у немецких евреев была дополнительная, сугубо еврейская причина приветствовать начало Первой мировой войны, то она заключалась в том, что их страна выступила против самого безжалостного угнетателя евреев — России. «Мы сражаемся, — писал один немецко‑еврейский публицист, — чтобы защитить нашу святую родину, спасти европейскую культуру и освободить наших братьев на востоке». Поэтому даже сионисты — очень небольшое меньшинство среди немецких евреев — могли с готовностью присоединиться к кампании. «Отомстим за Кишинев», — призывала их ведущая газета Jüdische Rundschau.

Постоянный повод для фантазий: кем бы стал Александр Галич без генеральной репетиции. Не без книги, а без всего описанного в ней. Как далеко завела бы его речь. Похоже, он и сам склонен был считать, что оскорбительный запрет его лучшей и самой «интимной» пьесы «Матросская тишина», которой в 1958‑м должен был открыться театр «Современник», стал точкой невозврата, вытолкнул его в песни, диссидентство, потом в эмиграцию.