Среди множества категорий, на которые принято делить человечество: на мужчин и женщин, белых и цветных, богатых и бедных — мне больше всех импонирует такая: на тех, кто предпочитает знать, и тех, кто предпочитает узнавать. Первые — уверенные в себе, авторитарные, в той или иной степени высокомерные. Их ничем не удивишь, с толку не собьешь. Их, кстати говоря, большинство — хотя их знания могут сильно разниться, вплоть до диаметрально противоположных. Из них набираются руководители и эксперты. Вторые вечно интересуются, готовы, узнав новое, поменять мнение, доверия, как правило, не внушают. Их несравненно меньше — по двум причинам: мало кто согласен признаться, что чего-то не знает, и еще меньше таких, которые готовы показать, что зависят от чьего-то знания, им еще неизвестного.

Между тем, первые занимаются самообманом. И, как следствие, обманом других. Ну какие такие твои знания, чтоб слыть экспертом? Тем более, руководить? Каковы они в сравнении, не говоря уже, со Всеведущим, но и с человеком той же породы, что и ты, по имени, например, Сократ, принадлежащим ко второй категории и сказавшим «я знаю, что ничего не знаю»? А знать хочется. За время жизни узнаёшь, сопоставляешь, приходишь к выводам. Кажется, еще немного и все поймешь, добьешься ответов, которые без конца ускользали. Ответов на вопросы, которые были признаны принципиально неразрешимыми. На вопрос, быть или не быть, или что делать, или кого винить. Или, в конце концов, на еврейский вопрос.

На него тысячелетиями отвечают все, кому не лень. Но все, видимо, не так — потому что вопрос остается. Начинаешь думать, что объяснение этих неудач в том, что ответчиков такая масса, и это сто процентов эксперты, а если не руководители, то по недоразумению. Ведь какой главный дефект людей «знающих»? Это их представление, будто та картина, на которую они смотрят, открыта им целиком во всей своей не только глубине, но и полноте взаимосвязей с другими. Те, что любят узнавать, напротив, понимают, что ухватили предмет лишь краем глаза. Зная, что ничто на свете не замкнуто только на самое себя, они стараются сопоставлять открывающееся им в областях параллельных, по аналогии, по ассоциации.

При чтении книги замечательного американского писателя Роберта Пенна Уоррена «Дебри» Перевод на русский язык романа Роберта Пенна Уоррена «Дебри» вышел в издательстве АСТ в 2010 году эти и подобные соображения приходят в голову в первую очередь. Внешне это роман исторический и в большей степени притча, чем документ эпохи. Но проблема, которую он ставит, не приписана к одному какому-нибудь времени, и темы его — из разряда вечных. А именно о собственной свободе и освобождении других. Об уважении к другому и неприязни. О самопожертвовании. О непредсказуемости человеческой натуры — как в высоких, так и в низких ее проявлениях. О евреях. О неграх.

В середине XIX века отец Адама Розенцвейга, уроженец Баварии, отправился с мушкетом в руках защищать идеалы свободы. Его сторона проиграла, он попал в тюрьму, через много лет был выпущен в последней стадии чахотки и умер. Перед смертью, уступая доводам брата, еврейского законника, он признал свое жизненное кредо — позицию веры в человека — богохульным. Для сына, ставшего свидетелем отцова отречения, это был страшный удар, крушение мечты, воспринятой еще юношей. В это время начинается гражданская война в Америке, и он отправляется туда продолжить дело отца: принести освобождение неграм. Действительность, как обычно, оказывается непохожей на идею. Войной управляет предельная жестокость, неконтролируемая тяга людей убивать друг друга. В солдаты Адама не берут из-за хромоты. Человек, к которому дядя дал ему рекомендательное письмо, оказывается состоятельным евреем. Он потерял на войне единственного сына и хотел бы усыновить Адама, но тот настаивает на своем и отправляется на фронт маркитантом.

Еврейские персонажи романа — главные типовые фигуры «еврейского вопроса». Мятежник (революционер, борец за справедливость). Книжник (законник, учитель). Буржуа (столп общества, предприниматель). Какого бы успеха каждый из них по своей линии ни добивался, над их жизнью тяготеет непременное испытание судьбы: в диапазоне от беды до гибели. Главная психологическая разница между ними и евреями, живущими после Холокоста, состоит в том, что они не говорят: это потому, что мы евреи — ни про свои беды, ни про гибель. И то и другое они видят включенным в общечеловеческие беды и гибель, а не уникально национальным своим свойством. Их картина мира шире. Евреи второй половины ХХ века исходят из того, что им ждать защиты и помощи не от кого, надеяться можно только на самих себя. И что это их исключительная еврейская судьба. Тогда как Адам Розенцвейг и его современники видели, что такова участь любого человека. Что на тебя нападают не потому, что ты богатый еврей, а потому, что нападать на богатых написано людям на роду.

Белый американец, нанявший Адама в подручные, в молодости выступил в защиту негра, которого хотели линчевать. Это сделало его изгоем. Хотя поступил он так не из желания справедливости и не из сочувствия — а чтобы не раболепствовать перед подлым единодушием общества. Напарник же Адама, негр, который спас его от разбушевавшейся толпы, убивает этого человека. И не только потому, что тот время от времени напоминает ему, что он — «черный сукин сын» (месть в таком случае была бы так-сяк простительна), а и чтобы ограбить. Более того, Адам, превыше всего ставящий достоинство человека, в частности, и этого негра, и взявший на себя обучать его грамоте, тоже, когда тот выводит его из себя, кричит ему «черный сукин сын». Тут не парадоксы поведения. «Человек многого не знает», произносит негр, и это звучит у него, как аксиома жизни.

Уоррен написал «Дебри» после 2-й мировой войны. Рассказывая о знаменитой битве при Геттисберге 1863 года, в которой северяне и южане, граждане одной страны, занимались не чем иным, как тупым истреблением друг друга, он словно бы подводит к мысли, что унижение, страдание и убийство — чуть ли не закон истории. Что если можно уничтожать огромное людское сообщество по принципу даже не крови, а географии, то это история не евреев, или негров, или инков, а всего человечества — равно как и любого его члена.

(Опубликовано в газете «Еврейское слово», № 448)