После прихода Красной армии Арад несколько месяцев сражался против литовских антисоветских партизан, участвовал в облавах НКВД на «лесных братьев». Но после капитуляции Германии «посчитал, что полностью выплатил свой долг советской Родине, теперь можно повоевать за Израиль». Сымитировав свой захват «лесными братьями», Арад с поддельным греческим паспортом через Польшу, Словакию, Венгрию, Австрию, Италию отправился в Палестину.

Мы не слушали его песен специально, тем более не покупали пластинок. Но песни Шаинского — это и была вся наша жизнь, ее советский период. От «Багульника» до «Чунга‑Чанга», от «Не плачь, девчонка» до «Пусть бегут, неуклюжи» и «Песенки про мамонтенка». «Что тебе снится, крейсер “Аврора”», «Улыбка», «Голубой вагон»... Но ни одной песни, написанной к партийному съезду, ни одной юбилейной. На общем фоне — настоящий феномен.

Одной из самых удачных придумок Арбитмана оказалась история про то, как Сталин во время Потсдамской конференции предлагал Трумэну поделить Луну. Эта байка из «Истории советской фантастики», вышедшей под именем доктора филологии Рустама Святославовича Каца, пришлась по душе конспирологической общественности и стала основой нескольких документальных фильмов (один из которых вышел аж на телеканале «Россия»), десятков газетных статей и бесчисленных обсуждений на интернет‑форумах.

Он ощущал себя не только исследователем, биографом, публикатором (хотя и это все умел замечательно), но и хранителем памяти. Рыцарем, оберегающим сюзерена от клеветников, недобросовестных мемуаристов, халтурящих диссертантов. Он любил не только самого Эренбурга, но и его близких, друзей: ту же Полонскую или Овадия Савича, о котором мы с ним много говорили. И этот «эренбургоцентризм», это пожизненное служение вызывали восхищение. Им повезло друг с другом: рыцарю с сюзереном, сюзерену с рыцарем.

Даже готовя первую в СССР выставку Марка Шагала, с которым ее когда‑то познакомил директор Лувра и с которым она — и с его дочерью Идой и с женой Вавой — многократно общалась, Антонова едва ли радовалась, что повесит на стенах музея не просто работы художника‑еврея, но еврейское искусство. Однако так ли это важно, раз выставка состоялась. Да, скрипач Шагала и мадонна Рафаэля были для нее равны — ей было достаточно любить их за талант авторов и воспринимать как искусство, ради которого она жила.

Жванецкий был настоящий еврейский юморист — и любой его монолог или диалог всегда сводился к разговору о смысле жизни. О духе и плоти, о любви и счастье, о болезнях и смерти. В самой простой шутке были откровение, философия, мудрость. И даже в длинном лирическом монологе, на грани горечи и разочарования, угадывалось в конце извечное еврейское ихье беседер — все будет хорошо.

Он поставил себе цель сохранить остатки еврейского прошлого Острога и многих других местечек Украины. Бывшее еврейское кладбище, превращенное советской властью в парк развлечений, Григорий сумел оборудовать в еврейский культурно‑исторический заповедник. На могиле Махаршо он воздвиг усыпальницу, из обломков мацев соорудил пантеон. В многочисленных личных беседах он говорил мне: «Я никому не позволю забыть, что на протяжении столетий здесь жил народ — жил и творил, веселился и страдал, и земля эта пропитана его кровью. Пока я могу, я буду делать всё, чтобы сохранить эту память».

Главной Мишиной проблемой была фамилия. Советский писатель мог быть евреем, но он точно не мог иметь откровенно еврейскую фамилию. Миша походил по редакциям, наслушался комплиментов, которые всегда предшествовали отказам, и решил фамилию сменить... Как я удивился, узнав, что Миша решил стать Ясновым! Дело в том, что Михаил Яснов в то время был председателем Верховного совета РСФСР — не последним человеком в государственной иерархии.

Возможно, его самая известная работа — «I ♥ NY», логотип, ставший определяющим для мировой еврейской столицы № 2. Первоначально разработанный для городской туристической кампании 1977 года, он стал международным стандартом для чего угодно: от футболок до кофейных кружек и наклеек на бампер. «Я поражен тем, что случилось с этой маленькой, простой идеей», — сказал Глейзер в 2011 году.

«Я тунисец, но принадлежу к французской культуре. Я тунисец, но еврей, а это значит, что я политический и социальный изгой. Я говорю на языке страны с акцентом и эмоционально не имею ничего общего с мусульманами. Я еврей, который порвал с еврейской религией и гетто, который не знает еврейской культуры и ненавидит средний класс. Я беден, но отчаянно стараюсь не быть бедным, и в то же время я отказываюсь принимать необходимые меры, чтобы избежать бедности, будучи уроженцем колониальной страны, евреем в антисемитской Вселенной, африканцем в мире, где господствует Европа».

Казалось, Дима пребывал в каком‑то другом, не нашем пространстве. Он был органичным и цельным человеком, «надо» и «хочется» жили в нем вместе. Так любил страну, что готов был идти до конца. Так самоотверженно жил, что готов был погибнуть. «Несокрушимая скала» была его третьей войной в Газе. Мы очень боялись, когда армия вошла в сектор. Но Дима обещал скоро вернуться...

Меня зовут Феликс Дектор. Фамилия — от мамы, имя — в честь палача. Но вообще «Феликс» на латыни значит счастливый. Мне 84 года. У меня пятеро детей, восемь внуков и правнучка. Я родился в Минске, провел детство в Витебске, попал в детский дом на Украине, был эвакуирован в Сибирь, окончил школу и университет в Вильнюсе, Литературный институт в Москве. Я был успешным переводчиком с литовского, членом Союза советских писателей, имел автомобиль и собственный двухэтажный дом в легендарном «Поселке художников» в Москве. 2 марта 1976 года, мне было тогда 46 лет, я начал новую жизнь — я уехал в Израиль.