Жизнь и текст
Материал любезно предоставлен Jewish Review of Books
Michael Fishbane
Fragile Finitude: A Jewish Hermeneutical Theology
Хрупкая бренность: еврейская герменевтическая теология
University of Chicago Press, 2021. — 208 p.
«Жизнь и традиция постоянно взаимодействуют», — пишет Майкл Фишбейн в «Хрупкой бренности». Это вторая по счету работа Фишбейна, посвященная его личным богословским размышлениям после долгой блистательной карьеры историка толкований Библии и самостоятельного толкователя еврейских текстов. В этих книгах Фишбейн описывает, как слова традиции требуют нашего внимания и посредством актов толкования формируют почву, на которой расцветает духовная жизнь.
Но действительно ли в наши дни возможно еврейское богословие? Фишбейн уверяет, что оно возможно, а работа богословов необходима для духовности, культуры и личного развития. Он заявляет, что наши истолкования канонических еврейских текстов неизбежно предопределяются опытом жизни в современном мире. Но выдвинутый им тезис еще решительнее: толкование текстов — животворный источник религиозного сознания и одновременно ключ к нашему бытию в мире . Мы должны, пишет Фишбейн, «пестовать сознание, преданное всесотворяющей жизненной энергии Б‑га в мирской реальности», а еврейский метод достижения этой цели — истолкование.
Фишбейн начинает с поразительного прочтения книги Иова. В ответ на свое дерзкое вопрошание о Б‑ге Иов слышит не банальности, а голос из вихря, ставящий перед ним трудную задачу: ценить каждое тварное существо. Это откровение вынуждает Иова осознать, что не он — центр вселенной, дарует ему новое зрение. В понимании Фишбейна личное преображение Иова задает модель мгновений, когда человек пробуждается, открываясь миру; модель, доступную и современным искателям истины. Мы живем в момент, в некотором роде близкий к ситуации Иова: тут и необъяснимые страдания, и разрыв, и распад, замечает Фишбейн, и из «краха старых идеологий» должно возникнуть что‑то новое. В сердце «Хрупкой бренности» бьется томительное желание услышать коль — голос Б‑га, доступный слуху, но обходящийся без конкретных форм языка. Этот святой голос неумолчен, уверяет Фишбейн, и этот голос продолжает говорить с нами бессчетными разными способами, требуя нашего внимания, посредством постепенного раскрытия всех вещей. «В мире природных явлений Б‑жественный голос как таковой не может быть услышан, но он оставляет после себя след некой невыразимой тайны, духовное эхо некого благоговейного переживания».
Наши реакции на этот голос предопределяются традицией: это она дарует нам язык. Священное Писание как таковое — облеченная в текст реакция на невыразимое откровение; поэтому нам следует «изучать эти канонические описания богословского образа жизни и усваивать их в соответствии как с ценностями и традициями Священного Писания, так и с нашим современным мироощущением». Тем самым мы дополняем традицию новыми, своими личными слоями, облекая мгновения вдохновения и духовного пробуждения в слова и конкретные формы.
В «Зоаре» и последующих трудах средневековые еврейские мистики говорили о четырех уровнях смысла библейских текстов: пшат (прямой контекстуальный смысл библейского отрывка); драш (экзегетический смысл, выведенный из раввинистической традиции); ремез (аллегорический смысл); сод (эзотерический или мистический смысл). Пшат‑Ремез‑Драш‑Сод — так расшифровывается знаменитая аббревиатура ПаРДеС («пардес» буквально значит «фруктовый сад»). Фишбейн воспользовался этой традиционной моделью в своем замечательном «Комментарии к Библии издательства “Джей‑Пи‑Эс”: Песнь Песней» (2015). Так, знаменитый стих «О пусть он целует меня поцелуями (ишакейни) уст своих, ибо ласки твои лучше вина» (Шир а‑ширим, 1:2) Фишбейн комментирует так:
«Пшат… Глагол “ишакейни” выражает волевой акт или желание. В нем звучит сильное желание говорящей — жажда поцелуя… Читатель вовлекается в сокровенную субъективность этой девы и становится, так сказать, партнером, разделяющим эмоции “Песни”. Каждое выражение сокровенных переживаний можно увидеть или услышать. Таким образом, читатель — это всеприсутствующая аудитория, дополняющая всевидящего и всеведущего автора.
Драш… В центре любви завета стоит гора Синай, классическое место откровения, слова которого, точно поцелуи: скрепляют узы, которым должны быть верны все поколения… Возглас “ишакейни” (“Пусть Он целует меня”) — голос всех молящихся и каждого молящегося (ибо эта задача — индивидуальная и коллективная), горячо жаждущего поцелуев (нешикот) Торы… Этот духовный процесс каждое мгновение обновляет завет, заключенный у Синая.
Ремез… Духовная самореализация — всегда нечто частичное и фрагментарное. Честный искатель истины знает, что цель — установить контакт с какой‑нибудь модальностью великой Б‑жественной тайны — с чем‑то “из” или “от” этой тайны — с чем‑то, что остается сокрытым и иным (“принадлежащим Ему”), даже если дерзаешь воображать эту связь в категориях познаваемого и человеческого (“уста”)… Поцелуй символизирует желанное вливание божественной реальности в человеческое “я” — жажду духовного преображения. Это миг встречи, которая велит всем речам умолкнуть.
Сод… Духовные поиски начинаются с сильного томительного желания, признаки которого — отсутствие и инаковость (признаком таковых служит ивритское местоимение третьего лица). Это жажда контакта с Б‑жественным, а символ этого контакта — поцелуй. Поцелуй, понимаемый в духовном смысле, есть совливание дыхания или духа, происходящее между одним существом и другим».
«Хрупкая бренность» расширяет четырехчастную модель толкования, предлагая ее как метод, позволяющий услышать Б‑жественный голос и постичь смысл не только канонических текстов, но и личного опыта. Возможность такого применения модели отражает понимание Фишбейном сотворения и откровения как параллельных самораскрытий Б‑жественного, причем оба самораскрытия требуют истолкования человечеством.
Для Фишбейна богословие пшата — признание того, что мы, будучи бренными и облеченными в плоть существами в физическом мире, окружены множеством явлений реального мира, которые требуют нашего внимания и приглашают истолковывать их.
Но также мы существа общественные, а это относится к сфере драша, который законоучители Талмуда классического периода применяли для строительства общины. Фишбейн намекает, что даже сама Тора — своего рода драш, текстуальное свидетельство о невыразимом — и нескончаемом — событии. Современные читатели и экзегеты, такие как Фишбейн, руководствуются мышлением законоучителей Талмуда классического периода и их благоговением перед Священным Писанием, обращаясь к ним как к образцу верности канону, но выдвигая новые идеи и применяя язык к Б‑гу, Который остается выше слов.
Поиски «выражения индивидуального» происходят в сфере ремеза, являющейся также пространством аллегорических, метафорических и философских истолкований. На это путешествие внутрь себя определяюще влияют как тексты нашей традиции, так и «социальные претензии или существование других существ». Конечно, эти категории страдают определенной расплывчатостью, и ремез — ведь он расположен между массивом драша и сокровенными тайнами сода — в некотором роде недостаточно развит. Что ж, такой двойственности, пожалуй, можно ожидать, однако, как напоминает нам Фишбейн, мы не призваны посвящать себя исключительно одному из этих уровней смысла.
Четвертый уровень, сод, — сфера мистицизма. Подобно Иову, мы оказываемся лицом к лицу с вихрем таинственной сложноустроенности, окутывающим некое невысказываемое единство: «На границе речи и молчания мы ощущаем великую тайну творения в глубинах Б‑годанного бытия». Традиционные источники из корпусов каббалы и хасидизма — наши проводники при обнаружении тайн, залегающих под текстами и обрядами, образующими фундамент традиции; но это начинание — нечто большее, чем чисто интеллектуальный труд; современные духовные искатели должны открыть свои сердца изумлению перед творением.
«Взятые в совокупности, — пишет Фишбейн, — эти четыре уровня истолкования помогли сформулировать лестницу религиозного или духовного развития, где каждый последующий уровень впитывает истины предшествующих, образуя из них динамическую синергию». Невзирая на неизбежную метафору лестницы, ПаРДеС Фишбейна — пожалуй, скорее спектр, чем иерархия. В этом его подход к духовным размышлениям подобен многочисленным, одновременно работающим слоям человеческого сознания, а также многоголосному библейскому тексту.
Хотя «Хрупкая бренность» черпает из двух философских традиций — раввинистической и западной, на истолкования Фишбейна часто влияют концепция из классической каббалы (понятие всеобъемлющей Торы, существовавшей прежде сотворения мира) и хасидские мыслители, старающиеся пробудить читателей, чтобы те занялись дерех а‑авода — духовной работой в этом мире, которой дает толчок встреча с каноническим текстом. В терминах Фишбейна опыт сода возвращает нас к этическим требованиям пшата, когда «мы осознаем, что не можем забросить свою конкретную жизнь и должны вести свой духовный поиск в конкретных обстоятельствах своего опыта, языка и общины».
Мицвот — это призывы «Внимание!», акты, возвращающие нас к центральным вопросам и духовно пробуждающие, а заодно связывающие нас с общиной. Но, настаивает Фишбейн, нельзя допускать, чтобы приверженность нормативной еврейской практике вытесняла из мицвот животворный дух энергии. «Нормы могут дать нам общую структуру, — утверждает Фишбейн, — но в условиях замысловатых сложностей жизни требуются видоизменения». Б‑г не повелевает в буквальном смысле, но мицвот следует понимать как вдумчивые отклики на повелительный Б‑жественный зов. Проницательные читатели расслышат здесь отголоски знаменитого диспута «Строители» между Францем Розенцвейгом и Мартином Бубером, причем Фишбейн предполагает, что формальные законы можно вновь преобразовать в заповеди, если подойти к ним как к образу жизни, а не как к абстрактному закону.
«Хрупкая бренность» — книга о глубоко личном богословии, написанная от всего сердца, уделяющая большое внимание вопросам личной преданности Б‑гу и внутреннего мира.
Тем не менее Фишбейн (а его собственную духовную жизнь предопределило участие в деятельности «Хавурат шалом» в Сомервилле в конце 1960‑х, когда он был аспирантом Брандейского университета) лично твердо убежден в необходимости живой общины и традиционного соблюдения обрядов. Он считает, что творческое богословие должно стремиться к «построению (или укреплению) некого общего этического или духовного воззрения».
«Хрупкая бренность» — весьма значительный вклад в практику и теорию еврейской духовной жизни. В 1975 году Фишбейн написал:
«ПаРДеС сам по себе был программой или стратегией чтения и истолкования в глубочайшем смысле. Он позволял читателю различать в Библии разные уровни смысла, не принуждая отбрасывать ни один из них. Мы, современные люди, никак не в меньшей степени сталкиваемся с необходимостью концептуализировать множественную динамику герменевтической задачи».
Спустя без малого полвека Фишбейн сдержал обещание применить ПаРДеС как «стратегию чтения и истолкования в глубочайшем смысле» к заковыристым задачам современного иудаизма. Он предложил концептуальную структуру современного еврейского богословия и практики. «Хрупкая бренность» — непростой для понимания труд, многого требующий от своего читателя, но в то же время он является меират эйнаим — проливает свет на истину и открывает людям глаза, побуждая читателей пробудиться и взяться выполнять задачу, поставленную перед евреями и вообще перед человечеством: задачу прожить свою жизнь в присутствии священного.
Оригинальная публикация: Life and Text
«Если человек бескорыстно изучает Тору, Всевышний открывает его глаза…»
От Маккавеев до Мишны. Сектантское и нормативное
