ФИЛИП РОТ
Призрак писателя
Перевод с английского В. Пророковой. М.: Книжники, 2018. — 235 с.

Филип Рот, классик американской (американско‑еврейской, если угодно) литературы, известен как мастер как‑бы‑реалистической прозы, то есть книг, в которых успешно имитируется реализм XIX века, а модернистская условность и субъективность действия успешно скрываются. Сейчас к русскому читателю приходят те его тексты, в которых эта условность выходит на поверхность. Это книги о написании книг, в частности романы об авторском альтер эго Натане Цукермане.

Сюжет романа поначалу элементарен: успешный молодой прозаик приезжает в дом к старшему коллеге Эммануэлю Исидору Лоноффу. Он недавно поссорился с отцом и начинает испытывать к Лоноффу сыновние чувства. В доме Лоноффа он, кроме его верной жены Хоуп, встречает его ученицу, молодую писательницу Эми Беллет. Читатель может оценить тонкие сюжетные и стилистические реминисценции (не случайно упоминаются Мелвилл, Готорн, Толстой и — это особенно уместно — Генри Джеймс). А заодно поискать прототипов строгого, сдержанного, почти аскетичного Лоноффа и его антагониста, плодовитого гедониста Феликса Абраванеля (Сол Беллоу и Норман Мейлер?).

Первоначально ткань тонкой литературной игры разрывается незаметно: Цукерман рассказывает об обстоятельствах своей ссоры с отцом. Тот недоволен, что сын использует в качестве основы для рассказа колоритный эпизод из истории семьи. Не потому, что он позорит свою семью, а потому, что позорит вообще всех евреев перед гоями. Цукерман возводит генеалогию обоих своих предшественников, Лоноффа и Абраванеля, к Бабелю; но с точки зрения ньюаркского обывателя писать о еврейской жизни с раскованностью «Одесских рассказов» нельзя. Бесконечный, пошлый и унизительный страх перед чужим мнением — это страх перед собой, своей жизненной плотью, своей органикой. И это обосновывается, что особенно мучительно и особенно пошло, недавним опытом Холокоста (который для американских евреев — абстракция). Упоминается и дневник Анны Франк.

Упоминается не случайно. Ибо дальше оказывается, что Эми Беллет (которая — как случайно узнает Натан — пытается соблазнить своего учителя и увести от поднадоевшей жены, в чем, впрочем, терпит неудачу; достаточно тривиальная история…) выдает себя (Лоноффу) за чудесно спасшуюся Анну Франк.

«Я пряталась от ненависти, от тяги ненавидеть людей так, как люди ненавидят пауков и крыс. Мэнни, мне казалось, что меня освежевали. Будто бы с половины моего тела содрали кожу. С половины лица — и теперь до конца моей жизни все будут пялиться на меня с ужасом. Или же будут пялиться на другую половину, неповрежденную; я представляла себе, как они улыбаются, делая вид, будто ободранной стороны нет, общаются с другой стороной. Я слышала, как ору на них, видела, как поворачиваюсь своей жуткой стороной к их нетронутым лицам, чтобы они по‑настоящему ужаснулись.“Я была красивой! Я была неповрежденной! Я была солнечной, живой девочкой! Смотрите, смотрите, что со мной сделали!” Но на какую сторону они ни смотрели бы, я все равно кричала: “Смотрите на другую! Почему вы не смотрите на другую?” Вот о чем я думала по ночам в больнице. Как бы они на меня ни смотрели, как бы со мной ни разговаривали, как бы ни пытались меня успокоить, я так навсегда и останусь наполовину ободранной. Я никогда не буду молодой, никогда не буду доброй, никогда не успокоюсь, никогда никого не полюблю, я буду ненавидеть их всю жизнь. Так что я взяла это милое имя…»

Лонофф не верит Эми, хотя не сомневается в ее искренности. Верить ли нам? Через мгновение выяснится, что вся история с Эми‑Анной — фантазия Цукермана. Никто ни за кого себя не выдает. Ассоциация между Анной и «удивительной девушкой» (впрочем, что в ней особенно удивительного?) порождена сознанием молодого писателя, может быть, абсурдным чувством вины, порожденным ссорой с отцом. Образ восставшей из ада Анны дважды закавычен, но он реален: те призраки Холокоста, которыми родители Натана обосновывают свои мещанские страхи, в самом деле присутствуют в мире 1950‑х, даже в воздухе Нового Света — по ту сторону стилистических игр и тонких «генри‑джеймсовских» взаимоотношений американо‑еврейских беллетристов.