Я изучаю еврейские общины, которых больше нет. Большая часть моего пути в науке — это исследования восточноевропейской еврейской цивилизации, уничтоженной Гитлером и Сталиным. Родился я хоть и в Америке, но спустя неполных 30 лет после Холокоста, так что рос в окружении тех, кто приехал из мира этой цивилизации, и тех, кто пережил ураган геноцида. В 1970‑х, когда я был ребенком, мне было привычно слышать акцент, с которым говорили почти все мои знакомые старики, — идишский акцент. Когда я начал учиться в Общинной школе «Бет Тфило» (ныне Общинная школа «Бет Тфило Даан») в Балтиморе, моими первыми учителями иудаики были люди, выжившие в Холокосте, и их акцент, история их жизни, их идеологические воззрения переносили меня в мир погубленной цивилизации, которая когда‑то сформировала моих наставников, а теперь, через них, формировала меня. Во втором классе моей учительницей была Нехама Спектор, выросшая в Польше, в Ровно (теперь этот город входит в состав Украины) и учившаяся в Вильно в ивритской учительской семинарии «Тарбут» «Тарбут» — еврейская просветительно‑культурная организация, под эгидой которой в период между двумя мировыми войнами была создана сеть образовательных учреждений с преподаванием на иврите в странах Восточной Европы. — Здесь и далее примеч. перев. . Она разучила с нами классическую песню о смерти героя‑сиониста Йосефа Трумпельдора:

В Галилее, в Тель‑Хае, пал Трумпельдор,

За свой народ, за свою землю

Пал Йосеф‑герой…

Опираясь на эти прочные основы, я взялся за воссоздание истории. Вовремя успел выучить идиш — перенять чуть ли не у его последних носителей, выходцев из довоенной Литвы и Польши, перенять, зная, что это подарок судьбы — со мной делились познаниями люди из более не существующего мира. Увы, когда юность миновала и наступил средний возраст, я обнаружил: не только реликты восточноевропейского еврейского наследия, когда‑то окружавшие меня, исчезли, но и большинство моих ровесников и коллег помоложе среди американских специалистов по еврейским исследованиям больше не вдохновляются той исторической переменой, которая придала смысл моей работе, — тем фактом, что за уничтожением народа и религии последовало поразительное возрождение.

Я описываю и исследую религиозную и национальную, обусловленную странами проживания самобытность восточноевропейского еврейства в ее самых разных воплощениях: от диаспорического национализма и идишизма в моей первой книге до раввинистической (контр)культуры в Советском Союзе, которую я исследую сейчас.

Однако сейчас большинство специалистов по еврейским исследованиям, работающих в Америке, преуменьшают тему еврейской самобытности, поскольку главным образом их интересует аккультурация — адаптация к культуре большинства населения и перенимание этой культуры, и в этом разрезе они рассматривают евреев в большей степени как русских и поляков, чем как собственно евреев.

В декабре 2020 года я участвовал по «зуму» в панельной дискуссии в ходе ежегодной конференции Ассоциации еврейских исследований, где обсуждалось состояние еврейской историографии в последние двадцать лет. Один участник отметил, что в первые двадцать лет XXI века наблюдается бум исследований истории антиеврейского насилия. Отвечая ему, я предложил безобидное, как мне показалось, объяснение этого явления. В течение последних двух десятков лет, заметил я, количество насильственных нападений на евреев тревожно увеличилось. В 2000–2005 годах происходила вторая интифада, направленная против еврейского гражданского населения Израиля, отнявшая жизнь у почти тысячи человек. Здесь, в Америке, мы были свидетелями стрельбы в синагогах в городах Питтсбург и Пауэй, а также непрекращающейся череды нападений, в том числе со смертельным исходом, на евреев, у которых, так сказать, «еврейский вид», — мужчин‑ортодоксов.

Это объяснение покоробило одну слушательницу — именитую ученую даму. «Ваши слова свидетельствуют о чрезвычайной сосредоточенности на евреях», — сделала она мне выговор. А затем взялась меня «просвещать», уверяя: те, кто нападает на евреев, считают своей главной мишенью вовсе не евреев. Нет, истинная мишень их ненависти — афроамериканцы. Эти подстрекатели ненависти просто злы на американских евреев за отстаивание прав афроамериканцев. В завершение этой своей лекции она бросила мне вызов. Будь у меня действительно серьезные намерения бороться с антисемитизмом, сказала она мне, я бы открыто стал союзником движения «Жизни черных имеют значение» (BLM).

Попробуйте‑ка объяснить жертвам нападений, избитым и искалеченным, что нападение было направлено вовсе не против них — мол, то, что они евреи, не имеет отношения к делу! Возможно, эта дама, удостоенная премий за свои исторические исследования, прибегла к столь нелепому аргументу, так как моя позиция задела ее за живое? Ранее на той же конференции я задал вопрос: «А что, если тенденция сосредоточиваться на обрусевших и полонизированных евреях приводит к широкому искажению целостного опыта восточноевропейского еврейства?» По данным переписи времен царизма (а именно 1897 года), 97% от пяти миллионов евреев в России назвали своим родным языком идиш. Сходным образом в годы Первой мировой войны, по оценке ряда сведущих наблюдателей, среди польских евреев было от 75% до 80% религиозных традиционалистов. И все же в моей области науки самый модный предмет исследования — те, кто стремился к ассимиляции или аккультурации. Хотя истории обрусевших, полонизированных и секуляризованных восточноевропейских евреев, конечно же, следует рассказывать, нам не следует увлекаться ими настолько, чтобы обделять вниманием или предавать забвению те 97%, которые говорили на идише, а также подавляющее традиционалистское (оно же ортодоксальное) большинство. Нам необходимо понять героев своих исследований, исходя из их собственного — глубоко еврейского — мироощущения, а не переделывать их по нашему образу и подобию, то есть по образу людей аккультурированных. В американских академических кругах еврейские исследования стали отражать современные реалии мира американских евреев, где велика доля смешанных браков и подавляющее большинство людей неграмотные — то есть не знают иврита и классических еврейских источников.

Американские еврейские исследования, как и само американское еврейство, претерпевают стремительную «деиудеизацию».

В последние два года этот процесс деиудеизации только ускорился. В апреле 2021‑го Ноам Пьянко, президент Ассоциации еврейских исследований, штаб‑квартира которой находится в Нью‑Йорке, вынужденно ушел в отставку — под давлением совета своей же ассоциации. Чем же он провинился? Поучаствовал в «зуме» во встрече ученых, среди которых был социолог, специалист по американскому еврейству Стивен Коэн — а того молодые исследовательницы обвинили в сексуальных домогательствах. То есть вина Пьянко — так называемая «вина по ассоциации» «Вина по ассоциации» — в политологии обвинение в соучастии в проступках и правонарушениях закона, допущенных организацией, к которой принадлежит данное лицо, или людьми из его круга общения. Такие обвинения используются в целях политической борьбы, в том числе между кандидатами на выборах.
, да и проступок совершен при смягчающих обстоятельствах. Как отметила Рут Вайс, члены Женского кокуса Кокус — в США закрытое собрание фракции в законодательных органах или членов некоей партии (особенно для выдвижения кандидатов на выборные должности); в широком смысле — группа людей, объединившаяся для достижения некоей общей цели. АЕИ, принудившие Пьянко к отставке, уже долгое время ругали Коэна за то, что он предлагает браки между евреями и деторождение как лучший способ долговременного выживания американского еврейства. В глазах критиков Коэна это воззрение льет воду на мельницу капитализма и патриархата, стремящихся решать за евреек, в кого им влюбляться и сколько детей, когда и от кого рожать.

Едва я счел, что ситуация хуже некуда, как произошло кое‑что похуже. В конце мая 2021 года более 220 преподавателей с кафедр еврейских исследований и израильских исследований подписали «Заявление об Израиле/Палестине». Заявление больше походит на манифест палестинцев, чем на заключение компетентных ученых. Историкам положено крайне вдумчиво решать, в какую систему координат поместить то или иное событие. Памятуя об этом, я в особенности ужаснулся первой фразе заявления: «Мы как специалисты по еврейским исследованиям и израильским исследованиям, работающие в различных университетах, на кафедрах и в отраслях знаний, осуждаем государственное насилие, чинимое израильским правительством и его силами безопасности в Газе, выселение ими палестинских жителей Шейх‑Джарры и других районов Восточного Иерусалима и подавление ими протестов гражданского населения на Западном берегу, в Восточном Иерусалиме, еврейско‑арабских городах, а также палестинских городах и деревнях в Израиле».

Недвусмысленно обвинив в этих столкновениях Израиль, эти ученые затем дали понять, что львиная доля их сочувствия предназначена палестинцам: «Мы разделяем и осознаем боль жителей Газы, которые в результате израильских бомбежек потеряли и продолжают терять родных, жилье, имущество, свой бизнес, культурные учреждения, медицинские учреждения и гражданскую инфраструктуру, боль палестинцев на Западном берегу, потерявших близких из‑за стрельбы, которую вели силы безопасности». Только напоследок скрепя сердце они «признали боль, страх и гнев израильских евреев и палестинских граждан Израиля, потерявших близких и жилье в результате неизбирательных, не имеющих никакого оправдания ракетных ударов ХАМАСа».

Сионистский эксперимент и Государство Израиль в целом, уверяли эти ученые, укоренены в «колониальной парадигме поселенцев», которая дала начало «несправедливым, устоявшимся и нежизнеспособным системам превосходства евреев, сегрегации по этнонациональному признаку, дискриминации и насилия в отношении палестинцев». Правда, авторы заявления признали из вежливости многообразие и кипучую энергию израильской еврейской культуры, но заключили, что сам проект еврейского государства как таковой нелегитимен: «Более того, израильская культура, общество и политика продолжают развиваться и на землях, палестинское население которых, составлявшее большинство, государство выселило, земельные участки этого населения конфисковало, а его возвращению во время и после войны 1948 года воспрепятствовало, и на землях, которые оно начиная с 1967 года оккупировало и заселило». Среди тех, кто подписал это заявление, была и именитая ученая дама, которая несколькими месяцами ранее на меня наседала. Это заявление мощно выразило логику ее рассуждений — стремление к выворачиванию ситуации наизнанку.

Без малого пятьдесят лет назад советская пропаганда попыталась изменить имидж сионизма — изобразить его не как национальное освободительное движение самого гонимого на свете народа, а как олицетворение колониализма белых расистов. Можно сказать, что под влиянием событий лета 2020 года эта советская клевета объединилась с риторикой осуждения американского «системного расизма», чтобы провести этакий ребрендинг — объявить Израиль символом превосходства белой расы (вопреки тому факту, что более 50% еврейского населения Израиля происходит с Ближнего Востока). Прогрессивные левые евреи — а их полно среди американских специалистов по еврейским исследованиям — употребили позаимствованный у нацистов термин, чтобы охарактеризовать сущностный грех, каковым им представляется существование еврейского национального государства: а именно словосочетание «превосходство евреев». Таким образом, следуя традиции целых поколений антисемитов, многие мои коллеги по еврейским исследованиям отождествили евреев с самым чудовищным грехом своей эпохи, а в результате поменяли местами убийц с жертвами и объявили, что в ненависти и насилии, которые обрушиваются на евреев, сами же евреи и виноваты. Один даже имел наглость написать в фейсбуке Принадлежит компании Meta, признанной экстремистской организацией и запрещенной в РФ.
: «Израиль über Alles»! «Превыше всего» (нем.).

Прямым стимулом для «Заявления об Израиле/Палестине» было молчаливое согласие ученых на ту же сделку по принципу «вы нам — мы вам», которой требуют от евреев со времен еврейской эмансипации во время Великой Французской революции: допущение в политический и культурный мейнстрим взамен на отречение от еврейского национального партикуляризма. В академических кругах естественным следствием этой тенденции стала деиудеизация научной работы. А процессу способствует тот факт, что часто у самих специалистов довольно туго с еврейской ученостью. Когда до 80% нынешних американских специалистов по еврейским исследованиям не в силах свободно читать ивритские источники, стоит ли удивляться, что они переняли у прогрессивных левых неприятие сионизма и Израиля — дескать, это «колониализм поселенцев», выселивших «коренное население»? Если бы они удосужились выучить иврит, то, возможно, давно бы взялись изучать тех евреев, которые три раза в день молились о возвращении в Сион, а не ту аккультурированную элиту, которая искала себе родину в России, Польше, Германии и Франции.

Жаль, что эти мои коллеги никогда не встречались с моей учительницей миссис Спектор. Знакомство с женщиной, которая, живя в Польше, выучилась бегло говорить на иврите и считала своей родиной Землю Израиля, могло бы пошатнуть их заемные представления о евреях как о колонизаторах‑узурпаторах. То, что я учился у таких людей, склоняет меня к мнению, что чувства миллионов евреев (лишь горстка которых выжила и смогла стать свидетелями создания Государства Израиль) выражают слова из Нобелевской речи Ш.‑Й. Агнона в 1966 году:

«В результате исторической катастрофы, когда римский император Тит разрушил Иерусалим и Израиль был изгнан из его страны, я родился в одном из городов изгнания. Но я всегда сознавал себя уроженцем Иерусалима».

Если бы не сознание того, что Святая земля для нас родная, а наш народ был изгнан и томительно стремился вернуться на родину, сегодня вообще не существовало бы национальной культуры, языка и гражданского общества Израиля — а они есть и, более того, расцветают. Именно это позволило олим Репатриантам (иврит). из Марокко, Йемена, Эфиопии и России так быстро сплотиться, чтобы стать израильтянами. Хорошо бы, чтобы поразительный успех этого эксперимента охладил пыл отрицателей еврейской национальной самобытности, объявляющих, что это не более чем «сконструированная», «изобретенная» идентичность.

Я мучительно гадал: «Какие университеты и люди составляют мое научное сообщество теперь, когда столько моих коллег присоединились к войне против Израиля?» Я с признательностью воспринял тот факт, что Джаррод Тэнни, адъюнкт‑профессор еврейской истории в Университете Северной Каролины, создал Сионистскую сеть еврейских исследований. Я охотно подписал заявление, в котором она дала отпор демонизации Израиля со стороны американских преподавателей еврейских исследований. И все же тот факт, что под заявлением Тэнни подписалось значительно меньше преподавателей, чем под «Заявлением специалистов по еврейским исследованиям об Израиле/Палестине» (а сбор подписей шел медленно), указывает: Сионистская сеть еврейских исследований отражает мнение меньшинства американских специалистов по еврейским исследованиям, идет, так сказать, против течения, господствующего в этой области науки. В этих обстоятельствах мой друг и коллега Стивен Файн, директор Центра израильских исследований в Ешива‑Университете, подал идею направить группу докторантов Ешива‑Университета на Всемирный конгресс еврейских исследований в Иерусалиме. С 1950‑х, раз в четыре года, Всемирный конгресс еврейских исследований проводит в кампусе Еврейского университета международную конференцию. Спонсированием участия своих докторантов во Всемирном конгрессе мы выказали бы Израилю свою поддержку, а также признали бы себя приверженцами такого подхода к еврейским исследованиям, который ставит на центральное место иудаику, — подхода, который в Израиле, что неудивительно, прекрасно развит.

Заседания Всемирного конгресса, на которых я присутствовал, продемонстрировали, как ученые могут одновременно практиковать «чрезвычайную сосредоточенность на евреях» и чрезвычайно скрупулезные научные методы. С самого начала конференции стало очевидно, что в Израиле еврейские исследования — дело общенациональной важности. В первый вечер к участникам обратился с речью президент Израиля Ицхак Герцог. Он говорил о связи между скрупулезными научными еврейскими исследованиями и еврейской идентичностью, начав с Германии в XIX веке, когда наша область науки появилась впервые, и дойдя до ее расцвета в сегодняшнем Израиле. Профессор Моше Идель, выдающийся исследователь еврейского мистицизма и нынешний президент Всемирного конгресса, говорил о том, что в Израиле тематика еврейских исследований расширилась на такие прежде малоизученные предметы, как мистицизм, фольклор и еврейские языки диаспоры. Такие израильские ученые, как Идель, воспринимают еврейские исследования как живое наследие своего государственно‑национального сообщества. Эту мысль упрочила экскурсия по Музею Израиля: туда повели всю нашу группу из Ешива‑Университета. Во всех экспозициях Музей Израиля помещает еврейские обрядовые предметы — такие, как меноры и парохет, — чтобы заострить внимание на общем религиозном наследии еврейского народа в диаспоре. Среди остатков синагог, сохраняемых в музее, — там представлены разные эпохи и страны, от Суринама раннего Нового времени до Германии ХIX века, — я понял, что Музей Израиля рассказывает историю тех евреев, которые из поколения в поколение и в любой точке планеты старались всеми силами сохранить свою еврейскую самобытность и передать ее следующему поколению. И на меня снизошло прозрение: в конечном счете это и есть история всего Государства Израиль и его еврейской национальной общины во всем ее разнообразии и сложноустроенности. Скрупулезное научное исследование этой самобытности во всех ее конкретных формах и воплощениях — именно эту миссию еврейские исследования должны выполнять во всех странах, а в нынешней ситуации чаще всего выполняют в Израиле.

Стоя под деревянным потолком воссозданной синагоги из Баварии, я понял, что обрел свое академическое сообщество среди израильских сверстников и коллег. У них такая же миссия, как у меня, — исследование глубоко‑еврейских идентичностей предыдущих поколений евреев, отраженных как в письменных текстах, так и в устной традиции. Именно тех идентичностей, которые слились в органичное целое, представляющее собой еврейскую идентичность в сегодняшнем Израиле.

Сто лет тому назад одной из коронных сионистских парадигм было шлилат а‑галут — отрицание диаспоры. Выдвигалась идея, что новая еврейская идентичность возникнет только через изживание старой идентичности. Однако сегодня израильская еврейская идентичность возникла не как отрицание диаспорического еврейства, а скорее как его апофеоз во всем его многообразии.

Поскольку я много лет изучал евреев Вильно, прозванного «Иерусалимом Литвы», я чувствую, что его дух продолжает жить в сотнях ешив и синагог сегодняшнего Иерусалима. А также — в Национальной библиотеке Израиля (она сейчас размещается в кампусе Еврейского университета в Гиват‑Раме, но скоро должна перебраться в здание попросторнее неподалеку). Документальный фильм «Виленские партизаны» (1986) начинается с того, что великий ивритский поэт Абба Ковнер — он сам был партизаном — стоит над макетом виленского шул хойфа (внутреннего двора синагоги), изготовленным по его чертежам для тель‑авивского Музея диаспоры (теперь он называется Музеем еврейского народа). Описывая различные синагоги и дома учения в шул хойфе, Ковнер немного помолчал, когда завел речь о Библиотеке Страшуна, созданной на основе огромного личного собрания Матитьяу Страшуна — виленского ученого мужа, жившего в XIX веке. В ее залах, «возможно, в последний раз», — раздумчиво, с сожалением сказал Ковнер, — сидели бок о бок и стар и млад, и верующие и секулярные, объединенные общей страстью к еврейской учености.

К счастью, жизнь подтвердила, что Ковнер ошибался. Оказывается, этот дух экуменизма продолжает жить… в Национальной библиотеке Израиля. Войди в зал рукописей и архивов — увидишь молодых секулярных израильтян, сидящих бок о бок с престарелым раввином в инвалидной коляске. Число харедим, которые регулярно посещают библиотеку, тоже растет. В ней повсеместно царит теплая, товарищеская атмосфера, и свой вклад в нее вносят не только ученые и библиотекари, но и прочий персонал. Уже через несколько дней стал называть запросто, по именам, не только библиотекарей, но и охранников. Мостиком между приезжими учеными и сотрудниками библиотеки частенько становится традиция еврейских текстов. Я спросил одного охранника, согласится ли он несколько минут посторожить мой компьютер. А он с озорной искоркой в глазах парировал: «Ма ата хошев, ше ани шомер инам?» («Вы что же, подумали, что я бесплатный охранник?») Так он шутливо апеллировал к тексту мишны из «Бава мециа» о разнице между сторожем, которому не платят, и сторожем, нанятым за деньги. Сценка из серии «Такое возможно только в Израиле»: рядовой израильский гражданин нашел параллели между своей работой и талмудическим спором.

Еще один уроженец Вильно, идишист Макс Вайнрайх, дал идишу знаменитое определение «ди шпрах фун дерех ашас» — «язык пути Талмуда». В начале своего научного пути Вайнрайх поддерживал версию о секулярном происхождении идиша, но после Холокоста кардинально изменил позицию. Он уверял, что самобытность идиша обусловлена его происхождением из бейс мидраша (дома учения) и его талмудического языка. Сегодня роль «ди шпрах фун дерех ашас» играет уже не идиш, а скорее современный иврит, в ходе развития естественным образом впитавший библейские и талмудические пласты языка и знания, благодаря которым сохраняли самобытность все еврейские цивилизации — хоть в Польше, хоть в Йемене.

После конференции я покинул родной дом своего народа — Израиль — и вернулся в родной дом моей научной деятельности — Ешива‑Университет. Уезжал я с чувством гордости за то, что могу объясниться на обоих «шпрах фун дерех ашас» — на классическом и современном, и с еще большим чувством гордости тем, что принадлежу к научному сообществу, изучающему еврейское прошлое и настоящее на этих языках и в разрезе этой самобытности.

Оригинальная публикация: The Demise of Jewish Studies in America—and the Rise of Jewish Studies in Israel