Имя Джонатана Сафрана Фоера, получившего мировую известность в 2005 году (полтора миллиона экземпляров первой же книги, перевод на 19 языков), критики связывают с Шолом-Алейхемом, Бабелем и Маркесом. Первые два ожидаемы до незамечаемости. Если персонажей зовут Янкель и Менаша, а дело происходит в 50 километрах от Луцка, куда деваться от упоминания о Шолом-Алейхеме? Если они сладострастны, гуляки, сквернословы и хулиганского склада, понятно, что Бабель неподалеку. Маркес на минуту останавливает внимание: ну да, ну да, полумифы, самодельная магия, сказовая манера — и неконтролируемо промелькнувшая мысль: а я не знал, что Маркес еврей. (Ни на вот столько, успокойтесь, колумбиец и по маме, и по папе!)
По-русски книга вышла в издательстве «Эксмо» в 2005 году под названием «Полная иллюминация» (в лихом переводе В. Арканова), хотя английское Everything Is Illuminated означает также «Все высвечено». В том смысле, что за кого бы люди себя ни выдавали, мы в конце концов видим их нутро: на самом деле они вот кто и цена им вот такая. Незамысловатый сюжет: молодой американец, еврей (по имени Джонатан Сафран Фоер, то есть сам автор книги), связывается с украинским турагентством, которое оказывает услуги таким, как он, — ищущим своих доэмигрантских корней. Конкретно этот хочет найти женщину, которая во время войны, будучи молоденькой девушкой, спасла от немцев его будущего деда. Турагентство, разумеется, халтурное, парень, выделенный в переводчики, говорит на несусветном английском, какового отнюдь не стесняется. Постоянно возникают потешные ситуации — главным образом из-за неприемлемости для американца той практики жизни, которая для наших естественна. И вот эти-то комические коллизии, с одной стороны, максимально контрастно оттеняют, а с другой, помогают справиться с ужасом, накатывающим по мере углубления в прошлое.
…Когда еврей берется за перо, чтобы написать что-то о евреях, его непременно сносит в русло написанного о них прежде. Это может быть рассказ о еврейской жизни самого последнего времени, о 2000-х годах третьего тысячелетия, но первая реакция читателя — узнавание. Близость, если не прямое сходство, с уже известным, когда-то читанным. О, это как в истории о Баал Шем Тове! Как у Менделя Мойхер-Сфорима! Как у Сола Беллоу!
По двум причинам — непосредственного опыта жизни и отражения его в литературе — иначе и быть не может. То, что евреи, сколь бы эмансипированы и ассимилированы они ни были, ориентируются — кто инстинктивно, кто сознательно — на традиции и что эти традиции уходят в древность, — всем известно и давно стало общим местом. Точно так же, сколь бы нов и неожидан ни оказался последний по времени писатель, сколь бы новаторским ни обладал подходом и сколь бы свеж ни был его взгляд на мир, натура и характеры изображаемых им евреев неизбежно будут опираться на уже изображенных. Тридцать лет тому назад, сто лет, пятьсот, тысячу — пока так или иначе не упрутся в изображенных в Библии.
Так-то так, да не совсем. Похожи-то они похожи на тех, которых мы встречали в книгах, написанных прежде, но если новая книга правдива, смела и талантлива, то в ней открывается и неожиданное. Как в нашем случае — в книге «Полная иллюминация». Первая поправка к уже известному возникает в самом типе нынешнего американского еврея. Он узнаваем как еврей — но он узнаваем и как американец. Американская цивилизация в некотором смысле могуча в той же мере, что и римская. Посмотрите, как описаны евреи времен Нового Завета: они и те же, что у Моисея, — и другие. Фоер не делает ударения на том, что он прежде всего еврей, а американец, так сказать, в нагрузку, равно как и на том, что он американец, а еврей вынужденно. Это дает ему преимущество большей свободы от доктрины.
Вторую поправку делает среда, в которую попадает еврей в качестве чужака, — в том случае, если у этой среды достаточно давняя, а главное, разнообразная, история отношений с этим народом. История гонений, погромов, формального, а потом и более органичного примирения, формального, а потом и более искреннего признания равенства. Согласитесь, еврей, занесенный обстоятельствами из тех же Штатов в Гондурас или Кению, не тождествен занесенному в Германию или Россию.
В книге Фоера персонажи часто двоятся и троятся. К примеру, у переводчика тоже есть дедушка. Турфирма назначает его в шоферы тесного вонючего автомобильчика. Этот русифицированный украинец оказывается бывшим жителем местечка, которое ищет герой, стертого с лица земли. Старая женщина, выжившая после уничтожения местечка, рассказывает, как истребляемые евреи взывали о помощи к соседям-неевреям, из окон смотревшим на происходящее. Те всю жизнь были их друзьями и, конечно же, помогли бы, если бы не страх быть расстрелянными на месте. По мере прояснения обстоятельств («иллюминации») выясняется, что под дулом пистолета и дедушка выдал немцам-расстрельщикам своего ближайшего друга-еврея. Он оправдывается — и мы, нынешние, не можем не принять этих оправданий: «Я не плохой человек, — объясняет он. — Я хороший человек, которому выпало жить в плохое время». (По мере развития событий именно он и его внук-переводчик превращаются в персонажей первого плана, вызывая у нас все большую симпатию.)
В точном документальном описании женщины тот страшный день выглядит концом света. «Говорят, что перед концом света должен прийти Мессия», — произносит она. «Но это был не конец света», — возражает он. — «Конец. Просто он не пришел». — «Почему он не пришел?» — «Это и был урок, который мы вынесли из всего происшедшего: Б-га нет. Вон сколько людей в окнах. Ему пришлось заставить от нас отвернуться, чтобы нам это доказать».
Она добавляет: «Эта вещь не из тех, которые можно вообразить. Она случается. После этого нет места воображению».
Такие слова можно встретить у Имре Кертеса, пережившего Освенцим. Наткнуться на них в книге нынешнего тридцатилетнего благополучного американца Джонатана Фоера — удивительно. Не менее удивительно, что миллионы людей из разных стран захотели прочесть их собственными глазами.
(Опубликовано в газете «Еврейское слово», № 401)
