Возвращение вора
Материал любезно предоставлен Tablet
Sholom Aleichem
Moshkeleh the Thief
[Мошкеле вор
]The Jewish Publication Society, 2021. 88 p.
«Если большой рост и широкие плечи, стройные ноги и густая копна черных, кудрявых волос — признак красоты, то о нашем герое можно сказать, что он красавец парень» . Этого романтического героя зовут Мошкеле, и он — изгой, но его долгая ссылка за пределы идишского литературного канона наконец‑то завершилась.
Среди новых и значимых литературных переводов с идиша мы обнаруживаем интригующую «новую» для англоязычной аудитории повесть Шолом‑Алейхема «Мошкеле ганев»; название переводят как «Мошкеле вор». Курт Левиант впервые перевел его на английский.
Тоненькая книжка «Мошкеле вор» содержит многие из тех самых мотивов, которые Шолом‑Алейхем позднее развил в рассказах о Тевье. Здесь мы следуем не за многострадальным благочестивым семьянином Тевье, а за заглавным персонажем, вором Мошкеле. Он всякий раз без колебаний бросается в драку, чтобы защитить собратьев‑евреев, пусть те же самые евреи, несмотря на это, считают его отщепенцем, недостойным вступить в брак с их дочерьми.
Да, на уроках иврита Мошкеле мало что усвоил, зато он может разломить надвое железную подкову, словно бейгл. Умеет ездить верхом, как казак, если потребуется, задать кому‑то взбучку, и, сын вора, он и сам искусный вор. Правда, от Мошкеле такого слова не услышишь.
Первые же страницы повести убеждают, что Мошкеле — сам по себе, а община — сама по себе. Он даже разговаривает на другом языке! Ты не карманный вор, а «марвихер». Ты не крадешь коня, а «высвистываешь его из конюшни» . Рассказывая историю Мошкеле, Шолом‑Алейхем использует «смачное» арго идишских воров — и это, по‑видимому, первый известный истории случай появления такого арго в идишской литературе. (Поскольку в книге всего 57 страниц, тем огорчительнее для читателя тот факт, что JPS не стало выпускать двуязычное издание: будь в книге параллельный текст, можно было бы тут же окунуться в сочный язык оригинала.)
«Мошкеле ганев» первоначально публиковали в газетах как цикл рассказов с продолжением, и от этого текст только выигрывает — читается быстро, повествование колоритное, со множеством неожиданных поворотов, увлекающих читателя. Мошкеле просто нельзя не полюбить: этот добросердечный силач всегда стремится поступать как должно, невзирая на свою профессию. Ему даже выпадает на долю удачная любовь и почти счастливая развязка.
Когда рассказы были собраны в книгу, «Мошкеле» приняли хорошо. Шолом‑Алейхем сам был доволен повестью и считал ее важной вехой на своем творческом пути. Так почему же впоследствии ее редко включали в собрания сочинений? Левиант замечает, что Шолом‑Алейхем переведен более чем на две дюжины языков. Его произведения вдохновили необъятный корпус критических работ на разных языках. Однако «Мошкеле» стал источником вдохновения для всего одной англоязычной научной статьи.
«Мошкеле ганева» всего три раза издали на идише, причем один раз относительно недавно — в 1941 году в Москве. Так что речь мы ведем вовсе не об «утерянном» тексте. И, однако, поскольку мы имеем дело с таким чтимым и скрупулезно изучаемым автором, как Шолом‑Алейхем, чьи собрания сочинений тщательно составляют, нельзя не удивляться отсутствию подобного произведения и в каноне, и в поле внимания англоязычной критики.
Левиант пишет в предисловии, что, пока «Мошкеле» не увидел свет в 1903 году, идишских писателей сковывали нормы эйдлкайта (утонченности) и нежелание изображать «тех, кто балансирует на грани благопристойности». Создав «Мошкеле», Шолом‑Алейхем повел идишскую литературу в новом, более реалистическом направлении. Он не только сочувственно изобразил еврейских преступников, но и первым показал, как они изъясняются на их собственном «языке».
Я не хочу сказать, что разбираюсь в деталях литературной «жизни после жизни» Шолом‑Алейхема лучше, чем Левиант, но все же считаю, что переводчик слишком мало значения придал тому, что в тексте использовано «воровское арго». Писатель Сандер Гилман в своем классическом исследовании «Еврейская самоненависть» вскрывает глубокие и неблаговидные связи между воровским арго и немецким антисемитизмом. К началу XVIII века христиане, говорившие на немецком, стали воспринимать идиш как язык, в недрах которого и с помощью которого евреи утаивают свою криминальную деятельность. И в воровском жаргоне, и в идише элементы немецкого языка смешивались с элементами иврита и арамейского, а потому в восприятии многих носителей немецкого «язык евреев был языком воров, поскольку евреи были по сути своей ворами».
Ephraim Shoham‑Steiner
Jews and Crime in Medieval Europe
[Евреи и преступность в средневековой Европе
]Wayne State University Press, 2020. 476 p.
Эфраим Шохам‑Штайнер в книге «Евреи и преступность в средневековой Европе» описывает, как различные писатели, поборники еврейского Просвещения, обходили тему еврейской преступности. В одном случае еврейский исследователь средневековых респонсов намеренно вычеркивал упоминания о том, что еврейские и нееврейские преступники действовали сообща: «Если учесть, что в 1870‑х годах шли жаркие дебаты о роли “еврейского языка воров”, вероятно, на тот момент это было благоразумно». Неужели даже спустя несколько десятков лет само присутствие идишского воровского арго в тексте сочли настолько опасным, что решили не включать этот текст в собрания сочинений?
Согласно созданной им же самим литературной мифологии, Шолом‑Алейхем — олицетворение современной идишской литературы. Как мы отметили выше, его в изобилии переводят и широко исследуют, его по‑прежнему любят, причем даже те, кто его никогда не читал. Но такая литературная «жизнь после жизни» Шолом‑Алейхема в современный период делает его одним из самых необычных идишских писателей, поскольку произведения большинства из них не переведены и почти не изучены. Однако сейчас, когда в переводы стали вкладывать больше денег и сил, всплывает больше историй о писателях, которых убрали из современного идишского канона еще раньше, чем сошел со сцены массовый идишский читатель.
Salomea Perl
The canvas
ХОЛСТ
Ben Yehuda Press, 2020. 156 p.
Например, Саломея Перл входила в литературный кружок И.‑Л. Переца в Варшаве. Перец поощрял ее писать рассказы на идише и наряду с другими редакторами печатал ее произведения. Перец пропагандировал — а он был очень влиятелен — ее творчество… до поры до времени. Причина разрыва Переца с Перл до сих пор остается загадкой. Но результат налицо: поскольку некому было привлечь внимание к ее литературному наследию, великолепные рассказы Перл пылились в подшивках газет столетней давности, пока в конце концов Рут Мэрфи не собрала и не перевела их для книги «Холст» — двуязычного издания рассказов Перл, вышедшего в 2020 году.
Иона Розенфельд — еще один писатель, чья литературная «жизнь после жизни» оборвалась как по воле законодателей литературных вкусов, так и из‑за почти полной невозможности найти заинтересованных переводчиков. Розенфельд публиковал свои идишские рассказы, романы и десятки пьес. Он эмигрировал в Нью‑Йорк в 1921 году и много лет печатался в «Форвертс» . В 1935 году редактор «Форвертс» Аб. Кахан, известный своей неуживчивостью, разорвал отношения с Розенфельдом по не вполне ясным причинам. Спустя некоторое время у Розенфельда обнаружили рак желудка, и в 1944 году он умер.
Шолом‑Алейхем
Cобрание сочинений
в шести томах
Том 5.
М.: Художественная литература, 1990.
В этом томе опубликован русский перевод повести «Мошкеле вор».
Пока Розенфельд был жив, у него было много читателей, он оставил после себя обширное наследие. Тем не менее до последнего времени на английский ничего не было переведено, за исключением пары рассказов. Но в 2020 году Рейчел Майнс издала сборник переводов под названием «“Соперники” и другие рассказы». Майнс была стипендиатом Идишского книжного центра в категории «перевод», и «Соперники» — отличный пример того, что вложения в труд переводчиков приносят прекрасные дивиденды.
Рассказы Розенфельда не для слабонервных. По словам Майнс, в свое время Розенфельд был признан первопроходцем психологического реализма в идишской литературе. Жестокое обращение с детьми, изнасилования и самоубийства — все это занимает в его прозе заметное место. Пока я осиливала «Соперников», мне пришлось напоминать себе, что эти рассказы задумывались не для чтения подряд: их следовало переваривать с осторожностью, каждый по отдельности, с перерывами. И, хотя обычно я не принимаю сторону непредсказуемого Кахана, его неприязнь к тягостной беспросветности Розенфельда я могу понять.
Jonah Rosenfeld
The Rivals and Other Stories
[«Соперники» и другие рассказы]
Syracuse University Press, 2021. 256 p.
В этих рассказах не бывает счастливых развязок. Но, несмотря на всю их мрачность, несложно вообразить, что у читателей его рассказы находили отклик: они испытывали облегчение от того, что их собственные тайные муки отражены и отображены сочувственно. Например, в «Мазл тов» молодая супружеская пара ищет способ сделать аборт. На протяжении повествования женщина спускается в пучину ужасной физической и душевной боли, а тем временем в соседней комнате муж забывает обо всем, коротая вечер за игрой в карты с посредником, устроившим аборт. Об этом почти невыносимо читать. Но страдания женщины прописаны настолько достоверно, что читатель не может покинуть ее, пусть даже муж бросает ее одну.
Жизнь персонажей Розенфельда отягощена не только их бедами, но и состоянием евреев в современную ему эпоху: они зависли — что крайне неудобно — враскорячку между еврейским и нееврейским мирами — миром обязанностей и миром выбора. Их неотступно терзают новые желания. В «Соперниках» вновь и вновь всплывает тема: персонажи, которые чего‑то жаждут (еды, секса или впечатлений), а получив возможность утолить жажду, только что не сходят с ума от нерешительности. Именно в таких сюжетах проявляется тончайшее мастерство Розенфельда: сестра — старая дева — вместо того, чтобы съесть, закапывает спелую сочную грушу — уж слишком прекрасен этот подарок; у подмастерья, пришедшего к хозяину на Песах, рука не поднимается взять «хотя бы один орешек» — до того он ошеломлен предложением присоединиться к трапезе и своим желанием ее отведать.
На первый взгляд, Шолом‑Алейхем и Иона Розенфельд рисуют бесконечно далекие друг от друга картины жизни. Мир Шолом‑Алейхема — теплый, полный жизни: примером тому наш герой, Мошкеле вор. Как пишет (в другом контексте) Эфраим Шохам‑Штайнер, «преступность служит наглядным примером самостоятельности и жизненной силы, что не вяжется с беспросветно пессимистическим описанием угнетенного и бессильного меньшинства». Когда дочь богатого купца Хаима Хосида похищают и увозят в монастырь, его зятья «в шелковых картузах» все как один оказываются на поверку размазней. И только у Мошкеле вдосталь жизненных сил, чтобы предпринять решительные действия и вернуть заблудшую дочь из монастыря.
Розенфельд заглядывает в глубь человеческой души — в мир холодный и беспросветный, где нерешительность приводит к страданиям, а решительные поступки — лишь к трагедии. Но оба писателя пытаются найти выход из нового состояния — состояния, когда перед ними стоит озадачивающий и порой невозможный выбор. Шолом‑Алейхем и впрямь ошарашивает читателя, завершая историю Мошкеле неоднозначной концовкой, от которой нам не по себе. Возможно, нам не по себе не только потому, что повествование не разрешается ничем, но и потому, что в нем дан намек на новый мир свобод для евреев, где ни один выбор в итоге не оказывается верным.
Оригинальная публикация: Return of the Thief
Бел Кауфман. Автор великой книги
Шолом-Алейхем в лицах
