Советский детектив всегда был насыщен лозунгами, всегда был одним из орудий пропаганды. Объективности ради следует заметить, что ваши произведения этим не грешат. Как вам удавалось не соблазниться «легким» путем — ведь он открывал зеленый свет?

Вопрос в полной мере приложим к нашей первой, пробной книге «Часы для мистера Келли». Некоторым авторам так хочется, чтобы их детище было напечатано, что они готовы идти на любые компромиссы, для них все средства хороши. Мы не стали бы этого делать, да от нас это и не требовалось. Нам не приходилось ничего придумывать, мы писали чистую правду, поскольку я был профессионалом, следователем по особо важным делам Петровки, 38. Суть первой нашей книги составило дело, которое я сам расследовал. Мы вывели в ней очень симпатичных нам реальных героев — работников милиции, искренне и истово борющихся с преступниками, с уголовщиной. От партсобраний они старались увильнуть под предлогом оперативной работы, для которой лозунги им не нужны были. Видимо, насыщенность материала жизненной правдой способствовала тому, что нам не предъявили обычной идеологической претензии — «почему не показана роль партии?» Книга понравилась не только читателям, но и критикам. Мы приобрели известность, и это позволяло нам оставаться искренними, не кривить душой. Кроме того, жанр уголовного романа, в котором мы большую часть литературной жизни работаем, давал нам еще одну громадную возможность, недоступную для писателей других жанров. Мы могли критиковать советскую власть устами отрицательных персонажей, излагая таким образом собственные мысли.

Вы любили их, отрицательных героев, больше, чем положительных?

Я бы этого не сказал, но отрицательные герои обычно наиболее удачно получаются, потому что это неординарные люди, люди поступка, острого ума. Те, кто расследуют, страдают некоторой вторичностью — они вынуждены идти по чьим-то следам.

Вайнеры — это авторы, связанные для читателя с милицейским романом. Но вот он открывает новую книгу, «Евангелие от палача», и сразу задается вопросом: «Почему авторы обратились к этой теме, откуда в 70-х годах они узнали столько о “деле врачей” — ведь информация о нем была малодоступной?»

Мы знали о нем довольно много. В начале 70-х у нас было весьма угнетенное настроение, и это привлекло нас к теме. С другой стороны, к нам стало поступать большое количество материалов из диссидентских кругов, в том числе еврейских.

Чтобы в те годы написать этот роман, увидеть события теми глазами, при том отношении, вы должны были существовать в каком-то вакууме.

Мы всегда существовали среди людей и писали криминальные романы о них. К тому времени, когда мы созрели для написания этих двух романов — о преступности советской власти, в частности МГБ, о еврейской проблеме, нам прежняя деятельность надоела, мы от нее устали. Весьма интересная и насыщенная часть нашей жизни окончилась. Мы ощутили себя среди перечисленных проблем настолько, что ни жить здесь, ни терпеть, ни молчать больше не хотели. А говорить не могли и уехать тоже не могли. Жора был корреспондентом ТАСС, причем на правительственном уровне, я — следователем по особо важным делам МУРа. Если бы такая популярная пара заявила о желании уехать, возник бы огромный скандал, нас бы элементарно уничтожили. Мы часто бывали за границей, но без семей. С нашим «обозом» об отъезде не могло быть и речи, а без него — тем более. Тогда было принято решение написать по-настоящему правдивую книгу в стол. И в предыдущих романах мы не лгали — просто некоторые острые углы обходили. Правдивым же нам представлялся разговор во весь голос. Почти пять лет мы этим и занимались, забросив все остальные дела. Чтобы не вызывать подозрений, устраивали читательские конференции, занимались обширной и полезной общественной деятельностью. Написанные за эти годы два больших романа мы зашифровали, микрофильмировали и переслали в Америку с указанием опубликовать после нашей смерти. О том, как мы это делали, можно написать отдельное детективное произведение. Будучи нормальными обывателями, любящими свои семьи, детей, жен и просто жизнь, мы не очень стремились положить голову за идею. Людям нужны были наши книги. Эту задачу мы и выполняли.

Ко времени написания этих двух романов у вас сложилось недвусмысленное представление о советской власти. Почему же вами выбрана именно еврейская тема, «дело врачей», а не что-либо иное?

Я вам отвечу историей из нашей жизни. Однажды мы общались с режиссером-армянином. Отношения с ним у нас были натянутые. Как-то в запальчивости он заявил, что ему трудно говорить по-русски, на что Жора возразил: «Тебе говорить трудно, а нам писать нужно, и, к слову скажу, мы тоже не китайцы».
К слову скажу, мы тоже не китайцы, и если писать книгу о национальной проблеме, то, конечно, надо писать о том, что тебе ближе. Мы — нормальные евреи, даже коэны. На могилах наших предков по отцовской линии изображен символ коэнов. История нашей семьи была записана на пергаментных свитках, и эти свитки наши предки пронесли в древние времена через Испанию, Германию, Польшу, на Украину. Наши прадеды жили в Умани, Первомайске, строго соблюдали еврейский Закон, были честными, порядочными, уважаемыми общиной людьми. У нас в семье говорили на идише, и мы, я и Жора, с детства знаем этот язык, что в наше время не так распространено. Мы о евреях знаем все, нам и карты в руки писать о народе, к которому принадлежим, и его трагедию воспринимаем как собственную. Хоть мы и не прошли через концлагеря и не претерпели «дела врачей», все остальное касается нас, как и всех других евреев. Вот почему еврейская тема не явилась для нас академической — она была для нас глубоко личной. Вообще, история евреев — явление уникальное, обращение к ней не должно удивлять. Тем более это касается нас, изначально владевших достаточно обширной информацией по данной теме. Когда же было принято решение писать эти свои романы, мы стали интенсивно, хотя и крайне осторожно, собирать дополнительную информацию.

Что значит осторожно? Как в те годы можно было собирать такого рода информацию?

Я и Георгий — прежде всего юристы. Это значит, что мы должны уметь профессионально разговаривать с людьми. Нам доводилось беседовать, например, с одним из главных персонажей «дела врачей» — генералом МГБ, которому удалось уцелеть после 1953 года. Если бы он и его друзья могли в какой-то мере представить себе, во что выльются наши душевные беседы, они бы нас просто пристрелили. Уверен, что огромного искусства требует не только изложение материала, но и, пожалуй в первую очередь, его сбор. Мы, по-видимому, обнаружили какие-то способности, сумели собрать много материала, даже не весь удалось использовать. Не забудьте, что это все-таки не документальное повествование, а роман, в который необходимо ввести и долю художественного вымысла.

Автор должен вложить в каждый персонаж кусочек своей души. Как вам удалось создать и даже наделить некоторым, пусть отрицательным, обаянием образ Хваткина, антисемита, задумавшего уничтожить евреев?

Хваткин не антисемит, не русофоб. Он — враг человечества, как всякий нормальный эмгэбэшник, особенно такого ранга, как он, представитель той особой породы, которая не против евреев, русских или негров, — она против всех людей. Люди этой породы — дьяволы, Сатана в человеческом обличье. В романе есть слова о том, что мать Coco Джугашвили хотела, чтобы сын стал священником, а он приобрел довольно редкую профессию Дьявола.

Искусство литератора, как и актера, это прежде всего способность перевоплощаться. Писателя вряд ли ожидает удача, если он, создавая образ за письменным столом, не влезет в шкуру персонажа, со всей полнотой, ему доступной по его информированности, и т.д. Мы познакомились со многими людьми, которые явились обобщенным прообразом Хваткина. У нас был и по сей день живой человек, ставший основой образа, человек со своими интеллектуальными и моральными качествами. Он не полковник, но надеть на него погоны полковника уже труда не составляло.

Читая романы, о которых мы говорим, понимаешь, что такое невозможно выдумать. У меня, например, возникал вопрос: «А что здесь вымышлено?» И на этом фоне вызывает удивление совершенно нереальный персонаж: Мангуст. Реален ли факт прибытия в Москву 70-х мстителя за «дело врачей», задумавшего наказать советского Эйхмана?

Я вам отвечу чисто по-еврейски — вопросом на вопрос. Вы упомянули дело Эйхмана, вероятно, знакомы с подробностями его похищения и суда. Если это было возможно…

Да, но его искали в Аргентине. А вы в «Евангелии от палача» подчеркиваете, что Россия советская даст фору гитлеровской Германии.

Совершенно правильно, но не забывайте, что действие романа происходит уже после Сталина, после хрущевской либерализации. Уже все стало снова закручиваться, но это не было «бериевщиной». Эти эпохи нужно различать — между ними было много общего, но и много разного. Уже существовало понятие «общественное мнение», реакция средств массовой информации в мире и т.д. — другими словами, существовала масса тонкостей, радикально отличавших ситуацию 60-70-х годов от ситуации сталинского периода. Поэтому и теоретически, и практически существовала возможность приезда в Россию агента Бюро Визенталя для сбора определенной информации. Более того, в недрах КГБ возникали подобные разработки — не уголовные дела, которые дошли до суда и таким образом стали официальными документами, а оперативные разработки, когда тот или иной человек подозревался в подобного рода деятельности: он приехал не взрывать электростанции, срисовывать план завода, а собирать информацию о военно-коммунистических преступниках. Это и позволило нам ввести такой персонаж.

Тем не менее, как вы справедливо заметили, вопрос, ощущение вопроса возникает. Мы предвидели его как у читателя, так и в будущем у зрителя. (Дочь Аркадия Вайнера Наталья тогда привезла из Нью-Йорка официальное предложение ABC о создании совместно с Останкино многосерийного телефильма по роману. — Б.Г.) Поэтому мы применили очень сложный и изощренный художественный прием: Мангуст в некоторых позициях романа сливается с Истопником — явно мистическим персонажем. И в финале может возникнуть вопрос: «А не является ли Мангуст плодом воображения Хваткина?»

Тогда возможен и такой вопрос. Мангуст убит или его не было вовсе, а Хваткин существует. Он существует, а все остальное мистично. Он есть сейчас?

Да, есть. Не как герой романа, а как персонаж всего этого общества. Можно подумать, что Истопник — больная совесть Хваткина, но у Хваткина нет совести вообще. Следовательно, Истопник — совесть общества. Это относится и к Мангусту, хотя здесь совесть уже не только рефлексирующая, думающая, но и действующая, наказующая, преследующая. Мангуст убит, но на его место встают Лангуст, Гангуст, Бангуст — пятый, пятнадцатый, пятидесятый. Всех их не убьешь…