Книжные новинки

Выть с волками?

Валерий Шубинский 26 октября 2025
Поделиться

 

Карл Лёзер
Реквием
Перевод с немецкого Ольги Полещук. Послесловие Петера Графа. М.: Книжники, 2025

Сразу скажем: речь не идет ни о знаменитой книге, ни о художественном шедевре. Тем не менее перевод романа Карла Лёзера, книги довольно скромных литературных достоинств, именно сейчас кажется уместным, а чтение его — небесполезным.

Действие происходит в Германии в первые годы нацистской диктатуры. Евреи постепенно изгоняются из всех сфер «арийской» общественной жизни. В том числе из тех, где прежде имело место их «засилье», — в частности, из симфонических оркестров. Однако это происходит не одномоментно. Например, главный герой романа Эрих Кракау сохраняет свои позиции.

 

Два года назад по инициативе капельмейстера Юнга, с которым они дружны, его пригласили в городской театр. Приглашение вызвало в то время много шума. За исключением газет крайне правого толка пресса поздравляла дирекцию театра с таким приобретением, поскольку имя Кракау было у всех на слуху. Кракау пользовался известностью за пределами страны, он выступал с концертами в европейских столицах, и многие прочили ему блестящее будущее. Поскольку его, музыканта с мировым именем, удалось привлечь относительно небольшому вестфальскому городку, событие это местными патриотами было встречено на ура. И с тех пор ни один концерт, намечавшийся в городе как значительное событие, не мыслился без его участия. Он играл на больших балах, благотворительных мероприятиях и матинэ. Когда в 1933 году случились нововведения и евреи повсеместно лишились своих постов, было с радостью принято к сведению, что Кракау в прошлом фронтовик, и его охотно оставили на прежней должности.

 

Итак, знаменитость, фронтовик, женат на арийке. В первые месяцы и даже годы «нововведений» такому человеку будто бы не о чем беспокоиться; он и не беспокоится особо. Хотя кое‑что тревожное рядом происходит.

 

Всплыло одно воспоминание, примерно годичной давности: репетиция оркестра, один встает, сзади, среди вторых скрипок, и держит речь. Говорит о немецком народе, о единстве, отечестве и убеждениях. Коллеги слушают, некоторым неловко, другие, кажется, теряют терпение. Чего этот человек хочет, к чему он ведет? Какое отношение все это имеет к музыке, к репетиции симфонического концерта? Но человек говорит и говорит. Переходит на вредителей, врагов народа, на евреев. Этот театр, этот оркестр тоже часть великого целого, и нужно позаботиться о чистоте. И, повысив голос, он требует: оркестранты‑евреи должны уйти. После этих громких слов наступает гробовая тишина.

 

После этой речи исчезают два музыканта. Один — поскольку выразил решительное несогласие с оратором. Второй — еврей.

 

Он, Кракау, тогда тоже не хотел больше работать в оркестре, но Юнг и остальные уговорили его, и вот время прошло, а ничего больше и впрямь не случилось.

 

Но удавка затягивается все туже. Вот доктор Шпитцер, друг Кракау, которому тоже вроде как «разрешили работать», но который лишился клиентуры, решает уехать (и в момент отъезда его чудом не арестовывают). Вот другой его друг, Кальтвассер, ариец, соглашается занять место уволенного еврея; Кракау реагирует на это со сдержанной яростью:

 

Разумеется, вы вправе принять то, что вам предлагают. Кто же из нас был бы готов действовать против собственных интересов?.. Это ведь не ваша вина, у вас нет никаких оснований отказываться от этой должности. Какой рыбак выбросит обратно в воду только что пойманную рыбу лишь из‑за того, что ему покажется уродливой чешуя?

 

Мир все больше становится ненормальным. Но чья в том вина? Ведь враги не всегда прирожденные чудовища. Чаще это мелкие люди с комплексами и житейскими недостатками, которых ситуация вводит в отвратительные соблазны.

Скажем, Фриц Эберле, ученик пекаря, виолончелист‑дилетант и по совместительству нацистский боевик, который мечтает попасть в городской оркестр и которому грязноватый журналист Эрик Вендт берется в этом помочь. Помочь попасть на место Кракау. Полуграмотному недоучке — на место европейской знаменитости.

Собственно, так всегда бывает при деспотических режимах определенного типа: посредственности и неудачники, «вторые скрипки», которым при обычном порядке вещей ничего не светило бы, хватаются за внезапно открывшуюся возможность занять место «буржуазных», «неарийских», «подверженных иностранному влиянию» коллег. При этом не стесняясь ни в методах, ни в аргументации:

 

Глубокоуважаемый господин директор! Нижеподписавшийся уже много лет занимается музыкой и в игре на своем инструменте, виолончели, достиг поразительной сноровки. Настоящим письмом он позволяет себе подать заявку на место в городском оркестре. На ваше возражение, что в данное время вакансий нет, я сразу же хотел бы заметить, что в первую очередь нужно рассматривать кандидатуры борцов за национальное дело. Сам я уже много лет участвую в этом движении, и у меня есть связи. Мой учитель Артур Эберле — штандартенфюрер сто первого штандарта, и этим, я полагаю, сказано достаточно. Позволю себе надеяться в скором времени получить положительный ответ. С глубоким уважением, преданный вам Фриц Эберле.

 

Фрица допускают до прослушивания, но затем ему издевательски сообщают, что, судя по качеству его игры на виолончели, из него получится отличный пекарь. Вендт в ответ начинает газетную кампанию против Кракау. Одновременно он завоевывает доверие его ничего не подозревающей жены.

Музыкант и сам уже понимает, что пора уезжать. Но его концерт (прощальный, о чем никто не знает) срывают штурмовики во главе с их лидером Нольтенсом и с участием Фрица Эберле. Кракау берут под «защитный арест», затем он попадает в страшную «еврейскую клетку» в тюремном подвале. Осталось подобрать обвинение, но тут на помощь приходит Вендт, случайно узнающий о том, что Кракау способствовал побегу Шпитцера… Все это, скажем еще раз, делается руками по большей части самых обычных людей. Не злодеев. Даже не нацистов.

 

Офицер полиции, лишь недавно получивший повышение по службе, врагом евреев не был. Напротив, он считал, что с евреями поступают возмутительно, жестоко и подло. У него самого зять был евреем, о чем он, правда, пугливо молчал: существование такого зятя требовало куда большей осторожности, чтобы не возникало никаких сомнений в его взглядах, ведь при таком положении дел не составляло труда вырыть ему яму при малейшем промахе.

 

Хорошие люди, в том числе директор театра Беркофф, и рады бы вмешаться, но это опасно, и адвокат посоветовал сперва разведать ситуацию, а лучше никуда не лезть… В общем, «вокруг слишком много овец, как видно почитающих за честь, что им разрешили выть с волками».

Да, понятно, как это происходит:

 

И если мы ненадолго отвлечемся от юноши, который, слегка сгорбившись, одиноко тащится по улице городского предместья, и окинем взглядом всю большую страну, то повсюду увидим ту же картину: Эберле и Нольтенсы наступают, Кракау и Юнги шаг за шагом отходят, а Вендты и иже с ними усердно готовят почву. В этой стране дует холодный ветер — ветер, от которого разрывается сердце и стынет кровь. Что же это? Что здесь происходит? Неужели это и правда новое пробуждение, вновь появившееся в душе народа национальное самосознание, о чем возвещают с такой гордостью и рвением? Неужели это действительно не что иное, как естественное устранение чуждых сил и влияний, о чем повсюду пишут?

 

Так все и должно было закончиться. В эту сторону все идет — до 1945 года, разумеется. Но роман написан раньше. И его автор решил пожалеть своих героев и читателей. Поэтому в книге начинаются чудеса. Друзья и коллеги Кракау все же набираются смелости и идут хлопотать за него. И у них получается. Девушка, за которой пытается ухлестывать Эберле, оказывается тайной подпольщицей‑антифашисткой, она спасает жену Кракау. Нольтенс и Эберле в результате хитрого замысла подпольщиков сами попадают в тюрьму.

Очевидно, бежавший в Бразилию немецкий еврей Лёзер рассчитывал, что с хэппи‑эндом книгу легче будет издать. Впрочем, сделать это ему не удалось. Роман был возвращен из забвения и издан в Германии в 2022 году. При этом, судя по редакционному послесловию, «улучшен». Так или иначе, этот непритязательный литпамятник не лишен ценности: он еще раз напоминает нам о психологических механизмах, действовавших не в одной только нацистской Германии и не ушедших в прошлое.

Роман Карла Лёзера «Реквием» можно приобрести на сайте издательства «Книжники»

КОММЕНТАРИИ
Поделиться

The New York Times: Подающий надежды молодой редактор сталкивается с трудной дилеммой

Я хорошо помню фотографии Этель Розенберг, потому что она выглядела как большинство моих немолодых уже родственниц: большие темные глаза, невысокая, кругленькая, как кнейдлах, с просторной сумкой в руке. Чтобы изобразить такую вот женщину, будь то Этель Розенберг или моя тетя Фрида, необузданной секс‑бомбой — в любой книге, — требуется воображение и остроумие, виртуозное мастерство и немалая хуцпа

Садись и пиши!

Лапид демонстрирует еще множество срезов израильского общества, характерных человеческих типов, ситуаций, практик и обычаев. Ей явно хочется рассказать много всего — и желательно подробно, с деталями. Упоминая какого‑нибудь персонажа, Лапид не упустит возможности рассказать о его прошлом, об истории его предков

И все‑таки они пересекаются

Итак, фамильная память у Лотти и Эви по материнской линии — еврейская. И, как это свойственно еврейской памяти о XX веке, полна горя и умолчаний. От этого семейного наследия родители тщательно оберегают своих девочек: никаких разговоров о еврейских предках и вообще о прошлом. Кстати, школа тоже старается: «Правило три, подраздел “б”. Никаких упоминаний религии, расы, национальности, ориентации», — пересказывает Эви отцу школьный устав и тут же настаивает: «Пап, я не еврейка»