Летняя выставка для детей и взрослых в московском Еврейском музее и центре толерантности называется «В ожидании чуда» и рассказывает о Марке Шагале через ожившие картины, написанные им самим. Экспозиция открыта до 6 сентября.
«Первое, что увидели мои глаза»
«Мой дорогой Шагал, ты хороший парень, но слишком много говоришь», — заметил однажды Маяковский.
Шагал действительно дружил со словом. Чувствовал его, быть может, даже острее, чем живопись.
Роман «Моя жизнь» написан им в 1922 году в Москве и посвящен родителям, жене, родному городу.
Собственно, родной город — Витебск, Лиозно, дом на Песковатиках — художник всю жизнь и изображал. Кисть Шагала на протяжении его жизни менялась мало. Разве что от сдержанного колорита он переходил ко все более и более ярким оттенкам.
На Шагала, несомненно, повлияли модернистские открытия начала XX века. И тем не менее он смог создать собственный неповторимый язык, а для европейского зрителя сделать понятным локальный мир еврейской идентичности — мир местечка.
В мир головокружительной и очень «ароматной» прозы Шагала погружают зрителя кураторы проекта Ира Дворецкая и Мария Гадас.
За основу взяты фрагменты текста «Моей жизни». Жанр выставки обозначен как путешествие с шестью остановками.
«Чтобы полюбить Шагала, — писал Абрам Эфрос, — надо к нему приблизиться, а чтобы приблизиться, нужно пройти медленный и настойчивый искус проникновения сквозь его твердую оболочку» .
Первую остановку в этом приближении полагается сделать в той точке, где родился Мовше Хацкелевич Сегал, он же Марк Шагал, где проходило детство художника.
В день его появления на свет, по рассказам родителей, на окраине Витебска, позади тюрьмы, вспыхнул пожар. Но главное, ребенок родился мертвым: «Не хотел жить. Этакий, вообразите, бледный комочек, не желающий жить. Как будто насмотрелся картин Шагала. Его кололи булавками, окунали в ведро с водой. И наконец он слабо мяукнул» .
За всем происходящим сверху с интересом наблюдают зеваки: картонные фигуры жителей местечка устроились на потолке…
Экспозиция «В ожидании чуда» — это оживший текст и театральное действо, на которое благодаря художникам Алле Николаевой и Юрию Мелексетяну работают буквально все плоскости и поверхности.
Немного тусклое пространство комнаты наполняют звуки колыбельной Ицика Мангера на идише: «На дороге стоит дерево». Специально для этой выставки известный художник-мультипликатор Лиза Скворцова создала фрагмент с качающейся колыбелью по мотивам знаменитого мультфильма «Колыбельные мира» (2008) студии «Метроном».
Повествование поддерживают живописные холсты, рисунки и печатная графика.
Первая комната начинается с темперы Шагала «Рождество» (1978) из коллекции Шалвы Бреуса. Фоном этому единственному шагаловскому холсту на выставке служит чрезвычайно скромный интерьер: полка, часы, стол с семисвечником. Декорация бедного жилища еврейского семейства, молившего у Б-га дать чуточку счастья, цитирует ранние работы мастера.
Помимо произведений самого Шагала, кураторы сочли возможным включить в проект значительный блок графических работ Натана Альтмана и Григория Ингера — художников, по-своему развивающих сюжеты Шагала, его ироничный и трагикомичный взгляд на окружающее.
По циклу «Мое детство» Григория Ингера, родившегося в местечке близ Умани в 1910 году, можно судить, что детство его было не солнечным, но насыщенным событиями. Всюду, в том числе в листе «Курица на субботу» (1993) — он висит в первом зале, — художник изображает маленького мальчика с огромными черными глазами, большими ушами и немного крючковатым носом. Скорее всего, это автопортрет.
«Что стоит человек, которому нет цены?
Шагал окрылял героев и возносил их над повседневностью. Согласно легенде, а возможно апокрифу, цыганка нагадала Шагалу, что тот умрет в полете. Художник, как известно, умер в одно мгновение, в лифте, поднимаясь на второй этаж в мастерскую.
У Шагала летело все и вся — как косяк блестящих рыб под потолком во второй комнате, где идет рассказ об отце художника.
Многие годы Хацкель Мордухович проработал грузчиком у торговца селедкой, жирного хозяина рыбной лавки. Дверь, ведущая в эту комнату, превращена в элемент декорации.
«Он перетаскивал огромные бочки, и сердце мое трескалось, как ломкое турецкое печенье, при виде того, как он ворочает эту тяжесть или достает селедки из рассола закоченевшими руками» .
Блестящие чешуйки с вечно забрызганной селедочным рассолом одежды так и сыпались во все стороны.
Рыбина с большим добрым глазом и даже рукой — такую фантазию Шагал бы только приветствовал — прикреплена на стене. Ее подвижные чешуйки зритель может шевелить сколько угодно.
Глаза отца Шагала светились тихим серо-голубым светом, но он был суров и скуп на слова. Зато мать, Фейга-Ита Менделевна Чернина, имела дар слова: «большая редкость в бедном предместье».
Быт местечкового существования передан иллюстрациями уроженца Винницы Натана Альтмана к рассказу Шолом-Алейхема «С ярмарки» (1948): «Дядя Пиня танцует», «Часы», «Коллектор», «Сирота Шмулик» из собрания Виктора Горбика.
Шолом-Алейхема, в том числе его повесть «Мальчик Мотл», иллюстрировал и Ингер. Книжная иллюстрация была неплохим способом заработка.
Акварель Григория Ингера «Мы в Вене, или Я уверен, что все принимают нас за немцев» соседствует с его гуашами из цикла «Мое детство»: «Тетя Эстер» и «У забора».
«Мой грустный и веселый город»
Город, где рос Шагал, возникал даже в его работах, посвященных Парижу.
И даже в росписи плафона парижской Гранд-опера (это был заказ Шагалу от министра культуры Франции Андре Мальро 1964 года) угадываются очертания знакомых домиков…
«Плетни и крыши, срубы и заборы и все, что открывалось дальше, за ними, восхищало меня.
Цепочка домов и будок, окошки, ворота, куры, заколоченный заводик, церковь, пологий холм заброшенного кладбища. Все как на ладони, если глядеть из чердачного окошка, примостившись на полу» .
Алла Николаева и Юрий Мелексетян смастерили и поставили на невысокий подиум картонный городок Шагала — пространство, заполненное волшебством и узнаваемыми персонажами.
Вот в окне поэт с перевернутой головой, вот на крыше скрипач, вот корова с зонтиком. Точно такая же, но без зонтика, на цветной литографии Шагала «Деревня» (1977) из коллекции Altmans Gallery.
Кроме нее на стенах комнаты пара рисунков Натана Альтмана к рассказу «С ярмарки»: «Первая любовь», «Родной город» и совсем ранняя его работа «Старое кладбище».
«Такая печальная бормочет что-то. А может, улыбается в траву»
Трогательно и даже с состраданием Шагал описывал кобылу, стоявшую рядом с ним с опущенной мордой. Вспоминал о жестоком убийстве коров, о шкурах, висящих точно распятые мученики.
И хотя в романе «Моя жизнь» отдельной главы, посвященной животным, нет, достаточно всмотреться в работы художника, чтобы понять, сколь важен для него живой мир.
Жители этого мира — курицы, петухи, коровы, лошади, рыбы — превратились на выставке в героев теневого театра, устроенного художниками проекта для маленьких зрителей.
Театру аккомпанируют изображения животных и людей в пастелях Альтмана к рассказам Шолом-Алейхема «Заколдованный портной» и «Мафусаил», а также в иллюстрации «Я и Минни» Григория Ингера из «Мальчика Мотла».
Шагал однажды признался, что для него как для художника «корова и женщина равнозначны — на картине они всего лишь элементы композиции. В живописи образы женщины и коровы различаются по пластике, но поэтическая ценность этих образов может быть одинаковой» .
«Подо мной Париж. Мой второй Витебск»
Благодаря финансовой поддержке известного адвоката Максима Моисеевича Винавера в 1910 году Шагал оказался в Париже. Снял студию в сквере возле боен Вожирар.
Какого размера была эта мастерская, неизвестно. Но попытка ее реконструкции, с небольшим мольбертом и шкафом, сделана в экспозиции нынешней выставки.
Известно, что Шагалу в ту его первую поездку очень хотелось вернуться обратно в Россию. Все вокруг было чужим. «Только огромное расстояние, отделявшее мой родной город от Парижа, помешало мне сбежать домой тут же, через неделю или месяц. Я бы с радостью придумал какое-нибудь чрезвычайное событие, чтобы иметь предлог вернуться. Конец этим колебаниям положил Лувр» .
Год назад он познакомился с Беллой Розенфельд, дочерью зажиточного купца, занимавшегося торговлей ювелирными изделиями. Девушка была невероятно образованной и свободной для своего времени. Училась на Высших женских курсах Герье в Москве.
В экспозиции, в импровизированной мастерской, присутствует портрет Беллы, которая в 1915 году станет Беллой Шагал. Она будет неизменно парить на его картинах, одетая в белое или черное, озаряя путь в искусстве.
Для Шагала Белла всегда была ориентиром. Ее скоропостижная смерть в 1944 году после осложнений от гриппа заставила потрясенного художника на целый год оставить занятия живописью и все холсты в доме повернуть к стене…
Мы видим цветные литографии Шагала «По воскресеньям», «Мать и дитя у Эйфелевой башни» (1954), «Лев и десять заповедей» (1962).
Дверь шкафа открывается, приглашая в тесное помещение парижского кафе: на выбор, La Rotonde или La Couple, где Шагал был завсегдатаем.
Волшебство цирка
Шагал обожал акробатов, канатоходцев, клоунов. Они прочно обосновались в его мечтах — их размалеванные лица, пестрые костюмы.
Художник, который до седых волос оставался ребенком, часто ходил в цирк. Он был близок ему своим колоритом и тем, как в цирке нарушались законы гравитации, как могло происходить то, что в обычной жизни невозможно.
Финальная комната экспозиции в Еврейском музее — с гигантской фреской на тему цирка, имитацией цирковой гримерки с масками, которые можно примерить, — конечно, самая яркая. Равно как и ее апофеоз со взлетевшим от счастья городом — сбывшейся мечтой Шагала, который писал: «Я не хочу быть похожим на других, я хочу видеть мир по-своему».
МоМА по-тихому вернул картину Шагала
Из истории портрета отца Марка Шагала
