Материал любезно предоставлен Tablet

Мы уже знакомы с Опперманами. Признаем мы это или нет, возможно, мы даже похожи на них. Вот старший брат Густав — сибарит и сноб, литературовед‑дилетант, интеллектуал, член всех лучших клубов, забавляет друзей своей коллекцией антисемитской литературы и «для смеха» читает «Майн кампф». Вот серьезный и нервный Мартин, управляющий семейным мебельным бизнесом, благодаря ему Густав может покупать себе машины и костюмы, а вот Лизелотта, жена Мартина, прусская аристократка; их обожаемый сын Бертольд лучше всех в классе успевает по истории и литературе — по крайней мере, до тех пор, пока на место прежнего учителя гуманитарных дисциплин в его элитарной берлинской школе не назначают приверженца национал‑социализма. Вот мудрая сестра Клара, ее муж — еврей из Восточной Европы, но с французской фамилией, парвеню, банкир и торговец недвижимостью, обзаведшийся американскими связями, а вот их сын Генрих, он учится вместе с Бертольдом, но в отличие от него любимец класса и звезда футбольной команды; вот Эдгар, ухо‑горло‑нос, усовершенствовавший передовую хирургическую процедуру, вот Рут, его дочь‑подросток, ее сионистский идеализм вечно всех изумляет (но чаще конфузит); а вот любовницы, друзья, коллеги, адвокаты, слуги, подчиненные, лояльные и нелояльные, завидующие и обожающие, эгоцентричные и бескорыстные — все они составляют массовку вышедшего в 1933 году романа Лиона Фейхтвангера, названного по фамилии семьи В переводе на русский роман вышел в 1935 году под названием «Семья Оппенгейм». — Здесь и далее примеч. перев.
.

Описывая события с той скоростью, с которой разворачивается действие, Фейхтвангер, знаменитый писатель, лишенный гражданства Веймарской республики в ту пору, когда по счастливому стечению обстоятельств отдыхал в Провансе (в конце концов он перебрался в Лос‑Анджелес), за считаные недели создал симфоничный и даже размеренный поворот классического сюжета немецкого романа об «упадке семьи» (представьте себе «Будденброков» при нацистах). Судьбы членов семьи Опперман показаны начиная с осени 1932 года — празднования 50‑летия Густава — и далее до поджога рейхстага Считается, что это событие, произошедшее 27 февраля 1933 года, стало поводом для ограничения гражданских свобод и начала репрессий против немецких коммунистов и социал‑демократов.
и принятия первых нацистских расовых законов; потом с помощью свидетельств и тайком переданных писем Фейхтвангер пропускает несколько лет и переносит нас в будущее: оно окажется еще хуже, чем способен себе представить даже такой на диво прозорливый писатель.

Практически одновременно роман перевели и издали в Англии, где Фейхтвангер надеялся вызвать антинацистские настроения. Увы, попытки Фейхтвангера оказались немногим успешнее, чем запоздалые потуги его персонажа Густава стать шпионом и журналистом. В романе один из его более прагматичных товарищей по зарождающемуся сопротивлению произносит эпитафию: «Он лишь видел то, что есть, но не умел сказать, что нужно делать» Л. Фейхтвангер. Семья Опперман. Здесь и далее цитаты даны в переводе И. Горкина. . Однако «Семья Опперман» тем не менее стала своего рода бестселлером, ее перевели на десять языков, всего было продано около 250 тыс. экземпляров (немыслимо много по меркам современного книгоиздания). Но, как отмечает Джошуа Коэн в предисловии к новому изданию, «пример Фейхтвангера показывает нам, что искусство способно бросить вызов силам у власти, и с “большой силой”, но тем не менее не повлиять на политику».

Да и на литературу тоже — по крайней мере, сколь‑нибудь продолжительно. После первого успеха «Семья Опперман» так и не стала для американских евреев частью канонического послевоенного списка книг о Холокосте или обстоятельствах, предшествовавших Второй мировой войне; впрочем, после войны этот очень немецкий роман с его зваными ужинами, рафинированной иронией и оживленными философскими спорами персонажей об «идеализме» и «прагматизме» тоже не стал каноническим.

Его нынешнее возрождение — роман вышел осенью 2022 года под эгидой McNally Editions (недавно созданное издательское подразделение сети независимых книжных магазинов McNally Jackson) — вызывает совсем другие вопросы относительно того, как его встречает публика. Многое в романе Фейхтвангера, что когда‑то казалось новым, важным, скандальным, ныне вызывает у нас ощущение дежавю. Даже если мы не читали «Семью Опперман», мы читали какие‑то ее вариации. Мы знаем, что будет с персонажами, раньше автора и самих персонажей. Неспособность мира хранить преданность девизу «Никогда больше» ныне яснее прежнего: так к чему нам очередная история европейских евреев накануне их уничтожения?

Вальтер Беньямин Вальтер Беньямин (1892–1940) — немецкий философ, теоретик культуры, литературный критик и переводчик.
 — сейчас его знают куда лучше, чем его современника Фейхтвангера, — в статье о романе Гете «Избирательное сродство» предложил различать материальное содержание произведения (то, что мы ныне зовем информационным содержанием) и истинное содержание, проистекающее из материального, — трансцендентный элемент произведения, благодаря которому оно живет еще долго после того, как было создано, и остается понятным потомкам, в том числе и за пределами пыльных хранилищ научных знаний. Это один из способов понять, что такое классика.

Истинное содержание «Семьи Опперман» почти век спустя после изображенных событий по‑прежнему глубоко тревожит. Стоит нам выбраться из тумана своего всезнайства, и роман Фейхтвангера читается как убедительный пример того, как умирают определенная культура и образ жизни: так же, как, по словам Ф. Скотта Фицджеральда, мы разоряемся — «постепенно, затем внезапно». Все мысли Опперманов, их краткосрочные решения, их представления совершенно разумны — они и впрямь кажутся весьма дельными, учитывая их окружение и ту роль, которую избрал каждый из них. Семья обречена из‑за своих успехов и неспособности отделить себя от примет успеха, который они заслужили и которым наделили их различные институты. Роман — антропология или социология, но никак не сатира.

Фейхтвангер не без причины разбил роман на эпизоды в школе, на работе, в клинике и литературном мире. Когда Бертольд говорит новому классному наставнику, нацисту: «Я такой же настоящий немец, как и вы» и отказывается извиниться за то, что Гутенберг (как утверждал Бертольд) сделал для Германии больше, чем Арминий (он же Германец), псевдомифический вождь восстания германцев против Цезаря; когда Густав отказывается верить, что «шестьдесят пять миллионов немцев перестали быть культурным народом оттого, что они не зажимают рта нескольким дуракам и негодяям»; когда Мартин пытается договориться с чванливым гоем, который хочет отнять у него фирму; когда Эдгар говорит, что «не существует медицины немецкой или медицины еврейской, существует наука, и больше ничего», и продолжает продвигать «уродливого, запуганного» доктора Якоби, родом из гетто; все это привычки институционального мышления, от них не избавиться в одночасье, даже если это час накануне назначения Гитлера рейхсканцлером.

И если скромные шахматные ходы, которые делают Опперманы перед лицом надвигающейся мировой катастрофы, кажутся нам наивными, значит, мы сами точно так же наивны. Можно верить в то, что «раса — понятие ненаучное», что «рынки сами себя регулируют», что фразу «все люди созданы равными и наделены их Творцом определенными неотчуждаемыми правами, к числу которых относятся жизнь, свобода и стремление к счастью» Декларация независимости США, перевод О. А. Жидкова. , можно по справедливости применить ко всем гендерам; мы можем даже верить в неотчуждаемость прав. Мы можем говорить: «Мы — государство законов», мы можем верить, что качество нашей работы важнее, чем клеточки, которые мы отмечаем в анкетах переписи населения, или цвет нашей кожи. Мы можем считать, что наши ученые степени гарантируют нам свободу слова без последствий, что федеральный резерв не позволит экономике сбиться с курса, мы возмущаемся, искренне возмущаемся, когда узнаем, что уполномоченные Верховного суда обманывают сенатские комитеты и те, кто сегодня клянется блюсти конституцию, завтра станут для нее угрозой. Мы можем думать, будто наши политические враги — или просто те, кто хочет занять наши рабочие места, кто завидует нашему положению в обществе, — слабоумные, жестокие, самовлюбленные, истеричные варвары, незрелые, психически неуравновешенные, невежественные и полные ненависти. Однако же мы верим, что и впредь все будет по‑старому, статус‑кво почти не изменится, а если нас и ждут неожиданности, то не страшнее пробитого колеса.

Фейхтвангер дружил с Брехтом, в молодости написал в соавторстве с ним несколько пьес, однако в «Семье Опперман» он прибегает к методу прямо противоположному, нежели тот, который избрал крестный отец активного авангарда, вторгшегося в литературу XX века. Вместо дистанции, потрясения и остранения Фейхтвангер приводит нас в уютные интерьеры, где принимают решения, ломающие жизнь. «Семья Опперман» показывает, как вымирание ощущается изнутри. Традиции, некогда сохранявшие жизнь, передававшиеся из поколения в поколение, уже не действуют. Все, что, по вашему, должно было обеспечить вам успех, на деле сокращает ваши шансы выжить. Новости из 1933 года по‑прежнему новы — если мы знаем, как их слушать.

Оригинальная публикация: ‘The Oppermanns’ Brings Us Some Bad News From 1933