РОМАН ТИМЕНЧИК
Ангелы–люди–вещи: в ореоле стихов и друзей
Иерусалим: Гешарим / Москва: Мосты культуры, 2016. — 832 с.

В декабре минувшего года крупнейшему исследователю русской литературы ХХ века Роману Давидовичу Тименчику исполнилось семьдесят лет. Его работы давно стали филологической классикой и хорошо известны не только специалистам, но и всем, кто интересуется Серебряным веком. Новая книга исследователя объединила статьи разных лет, посвященные в основном 10‑м годам ХХ века, за которыми, собственно, закрепилось понятие «Серебряный век», и рецепции этого периода в последующей русской культуре, эмигрантской в том числе. Книга посвящена памяти Евгения Тоддеса — замечательного историка литературы и близкого друга автора, ушедшего из жизни в 2014 году.

Заглавие показывает «трехэтажность мира, пестуемого культурой постсимволизма, в котором особенно привлекателен… нижний этаж — зрелище того, как тяжесть вещного мира возгоняется в певучую нежность стиховой строки» и отсылает к статье 1922 года, обозначившей ощущение кризиса литературы начала 1920‑х. Вторая часть заглавия «в ореоле стихов и друзей» — цитата из стихотворения Юрия Гельперина, она‑то и задает тон всей книге. Перед читателем не просто сборник научных работ, а личное высказывание о людях, вещах и темах, дорогих Роману Тименчику.

Как следует из предисловия, героями книги оказываются не только люди, известные и забытые авторы, но и предметный мир, а также города. В первом разделе «Ангелы» рассматриваются «Ангелы на Венере» Николая Гумилева и «Степь» Бориса Пастернака (точнее, «монотонная рифма» «хороши / мураши / разрешит / мураши / запорошит / парашют» и ее «вековой прототип» — bereshit). Сюжеты второй главы «Люди и положения» — «Одно из последних писем Блока» (в соавторстве с Г. Г. Суперфином), «Эпизод биографии Мандельштама», «История одной мистификации» (в соавторстве с Ю. И. Абызовым), «Теневой портрет русской поэзии начала ХХ века» (в соавторстве с Ю. М. Гельпериным). Вот что сам Тименчик пишет в предисловии: «Обитатели среднего этажа этой книги (многие из них, впрочем, тянулись к самому уж нижнему — к подвалам и погребам памяти), отбирались на протяжении полувека по признаку незаслуженно недостаточной известности и изученности — сгинувшие рижские авантюристы Оскар Блюм и quasi‑Leo‑Ly, невероятный одессит Петр Сторицын, сонм теней Бродячей собаки и Привала комедиантов, талантливый еврей Гирш Рочко, не упокоившиеся в некрологах Борис Верин, Николай Мазуркевич, Надежда Залшупина, убиенные поэты Санди и Степан Чахотин, незнакомцы московской Незнакомки, состарившийся Александр Браиловский со взором горящим, стушевавшийся надсмотрщик над советскими писателями Марченко, поэт А. Горчаков из Гиперборея и поэт Бен Блориа из Тель‑Авива, а то и вовсе небывшие существа, изобретенные Георгием Адамовичем, Ириной Одоевцевой, Дмитрием Кобяковым или существовавшие только в анонсах несостоявшихся книг». Каждая из статей раздела посвящена конкретной проблеме, но собранные вместе они производят волшебный эффект: картина периода в истории литературы становится объемной, живой. Показательна в этом отношении работа «Теневой портрет русской поэзии начала ХХ века», где на основе названий невышедших в свет книг предпринят анализ образности русской поэзии указанного периода. Обращение к Bibliotheca promissa, по замечанию автора, «позволяет сделать некоторые наблюдения над тенденциями титулатуры в русском литературном процессе начала ХХ века» — эти тенденции, в свою очередь, помогают лучше понять изменения в поэтическом сознании.

Вещи «в поэзии оживают, как в андерсеновской сказке», именно таким, ожившим, изображен предметный мир в предпоследней главе. Но есть еще и места: страны — Испания, Италия, Латвия, отдельные города — Рига, Санкт‑Петербург, Венеция. В статье «Три этюда о русской стиховой венициане» речь идет о поэтической рефлексии Венеции в стихах начала века, в статье «Латвийские топосы и локусы в русском стихе», соответственно, об устойчивых мотивных комплексах (топосах) и городах (локусах). Исследователь, отмечая существование «массивного корпуса русских стихов о Латвии», сосредоточивается на травелогах, то есть текстах, принадлежащих заезжим авторам, среди которых оказываются Мандельштам, Ходасевич, Вера Инбер и другие.

Книга выстроена не как обычный сборник, а по принципу коллекции, о чем автор говорит в предисловии: «потертые спичечные коробки, унизанные равноотдаленно рассевшимися воробьями провода, венецианские безделушки, железнодорожных билетов хрупкие дощечки, унесенные пляжные скамейки на Рижском взморье и кольцо 11‑го трамвая в Межапарке, чайник, тянучки в метро и плеснувший из чашки итальянский кофе на повороте вагона, веера и кастаньеты, треск кинопроектора и пылинки в луче, тянущемся к экрану» — все это оживает и превращается в персонажей, равноценных ангелам и людям.