Те, кто бежали, и те, кто остались: европейские ортодоксы перед лицом Холокоста
Тучи сгущались, и большинство хасидов приняли судьбоносное решение остаться: опасность, которую представляли для души либеральные интегрированные сообщества, пугала их более, чем опасность физическая. Их ребе подогревали этот страх. Однако, как только стали ясны подлинные масштабы угрозы, хасиды готовы были воспользоваться любыми доступными средствами, лишь бы дать своим ребе возможность бежать. И большинство ребе согласились. С мученичеством — предмет, о котором подробно писали и хасид-историк Шимон Хубербанд, и знаменитый ученый, гурский хасид Менахем Земба, — надлежало смириться только если не удалось помочь любимым людям спрятаться или бежать.
![](https://lechaim.ru/wp-content/uploads/2025/01/orthodox.jpg)
Пример отношения хасидов к мученичеству воплощал собой рабби Бен-Цион Хальберштам, Бобовский ребе. Он не раз отговаривал своих последователей уезжать из Польши в те страны, где царила духовно-интеллектуальная «засуха». Правда, когда начались бомбежки, Хальберштам вместе с зятем, рабби Моше Стемпелем, у которого был автомобиль, бежали в Советский Союз. Автомобиль реквизировали польские солдаты, и ребе с зятем продолжили путь во Львов на конной повозке. Вскоре Хальберштам узнал, что его сына, Хаима-Йеошуа, сослали в Сибирь. Ребе предложили переправиться за границу, но он ответил: «Как я могу покинуть то место, откуда еще можно спасти моего сына?» В июле 1941 года, когда в город вошли нацисты, Хальберштам произнес: «Разве можно укрыться от родовых мук прихода Машиаха?»
2 июля 1941 года украинские милиционеры избили ребе во дворе тюрьмы на Лонцкого. Хальберштам после каждого удара спокойно поднимал с земли свой штраймл и вновь надевал его. В конце концов ребе застрелили. Прочим раввинам удалось спастись. Белзский ребе, Аарон Рокеах, глава хасидской общины Белза, сменил имя на «Аарон Зингер», перебрался в гетто в Бохне и в 1943 году бежал через Венгрию в Палестину. Его отъезд представили как необходимость для «полного искупления», которое последует за нынешним триумфом «эгоистической культуры главенства силы». Некоторые верующие осуждали его бегство и впоследствии критиковали нежелание ребе должным образом предупредить венгерских евреев о масштабах нацистской угрозы и падения нравов. Тех раввинов, кому удалось уехать еще раньше, видимо, критиковали в меньшей степени. Когда германские войска вошли в Варшаву, Гурский ребе подался в бега, снял хасидский костюм, надел шапку, как у русского крестьянина, и каждый день перебирался на новое место. К концу 1939 года, благодаря финансовой и дипломатической помощи американских евреев (и, очевидно, Йосефа-Ицхака Шнеерсона), ему удалось через Краков перебраться в Триест. В апреле 1940 года он уплыл в Палестину.
Сам Шнеерсон бежал от нацистов несколькими месяцами ранее, и история его побега причудливее любого вымысла. После того как германские самолеты начали бомбить Отвоцк, Ребе посоветовал учащимся своей ешивы уходить и сам переехал в Варшаву, поселился у рабби Залмана Шмоткина, а после того как его дом разрушили во время бомбежки, перебрался к рабби Йехиэлю-Цви Гурари. Последующее систематическое истребление отвоцких евреев — массовые расстрелы, депортации в Треблинку — в леденящих душу подробностях описано в военном дневнике еврейского полицейского по имени Калель Переходник (он очень ругал евреев за пассивность). Но, как бы то ни было, Шнеерсон проявил активность, посоветовал всем своим ученикам пробираться в Вильну (Вильнюс), тогда столицу независимой Литвы.
Американские любавичские хасиды задействовали целую сеть политических связей: в нее входил и сенатор от штата Нью-Йорк судья Филип Клейнфельд, и сенатор Роберт Ф. Вагнер, и госсекретарь Корделл Халл, и члены палаты представителей Адольф Дж. Сабат и Сол Блум, а также судья Верховного суда Луис Брандис, советник Рузвельта Бенджамин В. Коэн и Роберт Т. Пелл, заместитель руководителя отдела Госдепартамента США по европейским вопросам. Пеллу удалось убедить Гельмута Вольтата, отвечавшего за выполнение четырехлетнего плана Геринга , что если нацисты помогут Шнеерсону покинуть Польшу, это способствует нормализации отношений между Германией и Соединенными Штатами (тогда эти два государства еще не воевали между собой). Руководил операцией по спасению Ребе нацистский офицер, еврей-полукровка по имени Эрнст Блох.
Блох отыскал Ребе в Варшавском гетто и уговорил его покинуть Польшу. 1 декабря 1939 года они выдвинулись в Германию. По пути Блох, как мог, усыплял бдительность агентов СС: на все замечания отвечал, что ему приказано отвезти знаменитого раввина в Берлин. В столицу нацистской империи они прибыли две недели спустя. На следующий день Шнеерсон выехал в Ригу. Он поклялся, что «не успокоится, пока не сделает всё возможное для спасения дорогих, любимых ученых, богобоязненных знатоков Торы, столь многие из которых остались в Польше». 4 марта 1940 года Ребе выехал в Швецию, сел на паровой океанский лайнер «Дроттнингхольм» и 18 марта прибыл в гавань Нью-Йорка. Но радоваться рано, предупредил он встречавших, ибо «крики братьев и сестер наших в Польше, в частности, многих учеников ешив преследуют меня, где бы я ни был».
Тем временем в Вильну прибыли тысячи ешиботников, превратив столицу Литвы в новый европейский центр ешив. На деньги, собранные рабби Исааком Мандельбаумом из Глубокого, рабби Самариусом Гурари и самим Шнеерсоном, ученики Шнеерсона продолжали пробираться через границы. К январю 1940 года в виленском отделении «Томхей Тмимим» числилось 43 учащихся. Шнеерсон прислал им письмо, убеждая каждого «не жалея сил, заниматься и молиться с душевным пылом». В итоге Ребе удалось эвакуировать около 250 учащихся ешивы «Томхей Тмимим».
Только 61 учащемуся люблинской ешивы «Хахмей» удалось вырваться в Вильну. Путь, который проделал ешиботник по имени Моше Ротенберг, иллюстрирует тяготы бегства из центральной Польши. Когда начались бомбежки, Ротенберг с братом устремились в Колбель, прошли 89 километров до Парысува, оттуда в Лукув и, наконец, через границу в Вильну. Они немедленно возобновили занятия — вновь посвятили себя делу всей своей жизни. «Несколько дней спустя ешива возобновила работу в качестве места изучения Торы, каждый день проходили уроки, — с нескрываемой гордостью вспоминал Ротенберг. — Ешива вновь жила в соответствии со своим учением и традициями, как в минувшие дни. День и ночь напролет было слышно, как учат Тору».
К ноябрю 1939 года число учащихся ешивы в Вильне и окрестностях существенно увеличилось. Рабби Хаим-Ойзер Гродзенский, фактический глава литовских ортодоксов, отправил Сайрусу Адлеру из Американского еврейского объединенного распределительного комитета («Джойнта») срочную телеграмму с просьбой. «В Вильнюсе сейчас собрались все ешивы, прежде бывшие в Польше, около 2000 учащихся, некоторые женаты и готовятся стать раввинами. Всего учащихся 2100 человек, многие из них очень способные и образованные, — извещал он Адлера. — Вы, уважаемый профессор, известны как человек религиозный, вы благосклонно относитесь к нашим учебным заведениям и сознаете, что, помимо нужд материальных, есть еще и духовные, о которых надлежит заботиться, ибо они дают силу пережить трудные времена». Учащиеся стали получать еженедельное пособие. Главы американского ортодоксального иудаизма организовали «Ваад Хацала» («Комитет спасения») для обеспечения учащихся и преподавателей ешив материальной помощью, визами, билетами на поезда и пароходы; порой деятельность «Ваад Хацала» мешала «Джойнту».
К январю 1940 года в 23 ешивах Вильнюса и окрестностей было 2336 учащихся и раввинов, и вдобавок около 1500 участников сионистских молодежных движений. Большинство студентов-хасидов принадлежали к ешивам Любавичей, Люблина и Слонима. Но из легендарных нехасидских ешив восточной Польши учащихся было существенно больше, поскольку эти ешивы располагались ближе к границе. Мирская ешива перебралась в Вильнюс в полном составе — все 273 человека. Учащиеся образовали «замкнутый мир, равнодушный к физическим удовольствиям и материальной нужде, — писал Зерах Вархафтиг . — В ответ на тревожные вести учащиеся лишь глубже сосредоточивались на изучении Талмуда и комментариев к нему».
Летом 1940 года в соответствии с секретным протоколом пакта Молотова-Риббентропа Литва вошла в состав Советского Союза. К тому времени уцелело менее половины учащихся польских ешив, главным образом лучшие из лучших: «Из 5000 бакурим [учащихся] этих ешивот, которые эвакуировали в Литву, в живых остались только 2000 учащихся и 300 человек преподавательского состава. Мы хотели бы подчеркнуть, что это элита еврейского образования и ее необходимо спасти, нельзя допустить, чтобы их число сократилось еще больше. Помимо этих ешивот из Польши надлежит также спасать и литовские ешивот, [в которых] около 500 человек. Следует принять все меры к их спасению, дабы традиция еврейского образования не прервалась». Примечательны приоритеты в этой служебной записке — и не просто приоритеты, а фактически вопросы жизни и смерти. Уникальной интеллектуальной элитой восточноевропейского еврейства считали не студентов и преподавателей медицинских, юридических или технических вузов, а учащихся и преподавателей ешив: именно их надлежало спасать в первую очередь. Отметим также гендерный нюанс: образованных набожных женщин, не считая жен и дочерей некоторых раввинов, а также учениц и преподавательниц «Бейс-Яаков» предполагалось оставить.
Любопытно, что примерно так же ортодоксальный иудаизм воспринимали и нацисты. «Непрекращающаяся эмиграция евреев из Восточной Европы стимулирует непрерывное духовное обновление мирового еврейства, поскольку раввины, учителя Талмуда и пр. происходят главным образом из среды восточноевропейских евреев в силу их ортодоксальных религиозных убеждений, и еврейские организации, действующие в Соединенных Штатах, по их же признаниям, испытывают в них острую необходимость, — так 25 октября 1940 года объясняло Главное управление имперской безопасности запрет на еврейскую эмиграцию. — Более того, каждый ортодоксальный еврей существенно усиливает эти еврейские организации в Соединенных Штатах с их упорным стремлением к объединению и духовному возрождению американского еврейства». Авторы этих строк опасались, что приток эмигрантов побудит американских евреев вступить в борьбу с Германией.
В декабре 1940-го рабби Стивен Уайз попросил Брекенриджа Лонга, сотрудника Госдепартамента США, разрешить 3800 учащимся и преподавателям ешив въехать в Соединенные Штаты. Лонг был явно «ошарашен» и спросил: «Их действительно столько?» Уайз сразу смекнул, что помощи от Лонга не дождаться. «Даже наоборот, — сообщал Уайз своим коллегам, американским евреям, — если с одобрения всего Госдепартамента удастся зафрахтовать судно и посадить на него все 3800 человек, Лонг сделает всё возможное, дабы его потопить. Он наш злейший враг». Президент Рузвельт, в свою очередь, явно опасался, что приток евреев из Восточной Европы приведет к образованию «пятой колонны». Тем временем Шнеерсон получил визы для 156 учащихся и раввинов ешивы «Томхей Тмимим» и пообещал возместить половину их дорожных расходов.
1 января 1941 года новое советское руководство Литвы объявило о том, что все беженцы обязаны принять советское гражданство, иначе их признают «лицами без гражданства»: этот статус означал, что их сошлют в Сибирь. «Джойнт» и «Ваад Хацала» принялись лихорадочно искать возможность раздобыть выездные визы. Шнеерсон осаждал «Джойнт» запросами от имени учащихся и преподавателей своей ешивы. Ротенберг трудился не покладая рук. «С помощью Рабби [Шимона Шалома] Калиша из Амшинова [Мщонува], дай ему Б-г долгой счастливой жизни, мне удалось выправить всем нашим учащимся необходимые документы: японские визы, польские паспорта и т.д., — рассказывал он впоследствии. — А для тех из них, кому помочь таким образом не удалось, мы раздобыли шведские визы и транзитные разрешения на въезд в Китай. Благодаря этому все учащиеся нашей ешивы [из Вильны] выжили — кроме тех двух, кто остался в Вильне».
Сотни учащихся и преподавателей ешив получили транзитные визы от японского вице-консула Тиунэ Сугихары. Следует отметить несколько аспектов этой примечательной главы истории. Во-первых, эту операцию организовали, дабы спасти учащихся ешив не от германских, а от советских властей. (Нацисты вошли в Литву лишь через полгода.) Многие опасались, что учащихся ешив сошлют в Сибирь в наказание за то, что после большевистской революции они бежали в Польшу. Кроме того, американское руководство предвидело, что советская власть ликвидирует все ешивы, которые «почти два века были сокровищницей достижений еврейской культуры» и выпускали «специалистов во многих областях знания», как светских, так и религиозных.
До самого своего увольнения 31 августа 1940 года Сугихара, вопреки воле руководства, выдал евреям около 3500 японских транзитных виз. Сначала беженцев посылали в Японию, в Кобе, но международный сетлмент в Шанхае оказался предпочтительнее. Всего удалось спасти около 1000 учащихся и преподавателей ешив, а также членов их семей, хотя данные статистики, к сожалению, очень разнятся. Благодаря действиям, предпринятым Шнеерсоном и рабби Элиезером-Йеудой Финкелем, директором Мирской ешивы, их учащиеся стали первыми кандидатами на получение американских виз. Шнеерсон отправил в «Джойнт» список из 51 уцелевшего учащегося «Томхей Тмимим», а также длинный список «раввинов и выдающихся деятелей, остающихся в занятой нацистами Польше, кого жизненно необходимо оттуда вывезти». В этот список попали многие ученые, причем не только хасиды. Шнеерсон обратился к Элеоноре Рузвельт. Вряд ли его хлопоты принесли сколько-нибудь существенные результаты. Хабадникам оставалось утешать себя тем, что в числе бежавших были и «лучшие учащиеся знаменитой любавичской ешивы, люди редких талантов, которые, Б-г даст, возродят нашу ешиву на высшем уровне».
Тех, кому не удалось выбраться из Вильнюса, постигла судьба сродни той, которая ждала ешиботников в Польше, оккупированной нацистами. Уже в ноябре 1939 года остававшиеся в Люблине 45 учащихся «Ешиват Хахмей» были арестованы или расстреляны. Но они не сдались без боя: некий нацистский офицер признавался, что их отряд встретило «неожиданное и упрямое сопротивление большой группы еврейских молодых людей с бородами и пейсами, в длинных кафтанах. Эти молодые люди забаррикадировались в просторном здании ешивы, где прежде учились, и стреляли в германских солдат из окон и отверстий в стенах».
Нацисты реквизировали здание ешивы и предположительно сожгли большую часть ее знаменитой библиотеки. «Мы особенно горды тем, что нам удалось уничтожить талмудическую академию, слывшую лучшей в Польше, — хвастался в 1941 году репортер нацистской молодежной газеты Frankfurter Zeitung. — Мы вышвырнули обширную талмудическую библиотеку из здания, отнесли книги на Рыночную площадь и там подожгли. Костер горел двадцать часов. Толпившиеся вокруг него люблинские евреи горько рыдали, их вопли практически заглушали наши голоса. Мы позвали военный оркестр, и радостные крики солдат перекрыли еврейские вопли». Однако в первые месяцы оккупации многие ценные книги удалось спрятать в домах горожан, перенести на хранение в библиотеку имени Иеронима Лопацинского или тайком переправить за границу. Книги со штампом знаменитой библиотеки обнаруживают по сей день.
Выпускник люблинской ешивы Хирш-Мелех Талмуд попытался осмыслить трагедию, обрушившуюся на евреев. В письме своему соученику от 28 июля 1942 года — обитателей люблинского гетто тогда уже депортировали в Белжец — Талмуд признавался, что традиционного объяснения о каре Г-сподней явно недостаточно, учитывая ту бездну, «в которую ввергли тысячи наших собратьев». Во втором письме Талмуд описывает транспорты жертв, проходящие мимо «подобно овцам, набитые мужчинами, женщинами и детьми». Одних после селекции пошлют на «непосильные работы, которые сокрушают тело, коверкают душу и в конце концов губят». Другие отправятся «в страшных муках прямиком в тень смертную , а прах их развеют по ветру». Б-г, очевидно, хранит лишь немногих избранных «праведников», ведь ребе Кракова и местечка Бояны, Моше Фридману, духовному вождю люблинской ешивы, удалось бежать. Но тогда почему рабби Йеошуа Боймеля из Опочно, «прекрасного человека, воплощение нравственности, праведности и соблюдения всех обрядов», послали на смерть, почему других великих ребе и рабби согнали в Варшавское гетто? Быть может, перед приходом Мессии? Нет, скорее, Г-сподь забыл о евреях, бросил их на произвол судьбы. После того как самого Талмуда депортировали в Майданек, он, по словам очевидца, заключил: если Мессия так и не придет, «это знак того, что на небесах ничего нет». Правда, по словам другого очевидца, Талмуд по памяти составлял религиозные календари и раздавал их узникам Майданека.
Некоторые ешиботники ухитрялись продолжать изучение Торы в гетто, подобно древним мудрецам в эпоху римских гонений, занимавшимся тайно, под страхом смерти. Шимон Хубербанд описывает молодых гурских хасидов, которые сохранили свои «шелковые шапочки, кипы, бороды и пейсы», отказывались от пайки хлеба, чтобы избежать принудительных работ, и при поддержке родственников и общины возобновили полноценные занятия. Отнюдь не все из них пылко тянулись к знаниям: так, пятьдесят молодых гурских хасидов, члены общины из дома №9 по улице Мила, агрессивно клянчили подаяние, воровали, занимались вымогательством и устраивали нищенские пиры, на которых пели нигуним, плясали и выпивали. Брат Гурского ребе, рабби Моше Бецалель, умолял их перестать «пренебрегать Торой, порочить честь Торы и хасидизма, унижать достоинство моего благочестивого брата, нашего учителя», напоминал беспутникам, что «основа всех основ — укрепление прилежного изучения Торы». Прочие общины не вызывали таких нареканий.
Это вовсе не значит, что все молодые люди вели себя как учащиеся ешив. Некоторые во время войны, по словам Хубербанда, «свернули с прямого и узкого пути, перестали быть соблюдающими хасидим». «Многие погибли, часть уехала в сельскую местность, кому-то удалось устроиться на работу, оставаясь при этом соблюдающими хасидами». А кто-то стал осведомителем гестапо.
«Носна, молодого хасида лет двадцати двух, внука известного рабби С., отличали три признака: борода, длиннополый хасидский кафтан и… гестаповские сапоги», — писал Хубербанд. Йосеф Эрлих, «Йоселе Капота», как его прозвали из-за длинного хасидского сюртука, печально известный агент гестапо, регулярно молился в штибле Трискер ребе, рабби Менахема-Нахума Тверского. «Он явился в просторном талесе с широким воротником, расшитым серебром, — недоуменно отмечает Хубербанд. — Его вызвали к Торе, он пожертвовал 50 злотых. Вечером перед праздником [Шавуот] он послал Ребе 200 злотых и попросил благословения».
Хубербанд насчитал в Варшаве «лишь немногим более 200 ешиботников, которые полноценно изучали Тору», в основном это были дети богатых родителей или те, кому помогали более состоятельные соученики, те, кто обедал в бесплатной столовой для изучающих Тору, расположенной в доме №221 по улице Генша. Однако в служебной записке «Джойнта» от 5 февраля 1942 года сказано, что Попечительский комитет для изучающих Тору обеспечивает ешиботникам из Варшавского гетто 700 обедов и 1200 шабатних трапез. К сожалению, надолго этой помощи не хватило. «Вследствие трудностей, которые претерпевает еврейская община в целом и ортодоксальные евреи в частности, — констатировали авторы служебной записки, — попечительский комитет переживает серьезный кризис».
Другую благотворительную организацию создали трудами рабби Йосефа Кёнигсберга и рабби Менахема Зембы совместно с «Джойнтом» и юденратом после массовой депортации лета и осени 1942 года. На торжественном открытии — оно состоялось на восьмой день Хануки — Земба сравнил учащихся с кувшинчиком масла, найденным маккавеями в древнем Храме. Масло было настолько чистым, что могло «осветить весь мир». Благотворительная организация также финансировала ешивы в бункерах рабби Лейба Ландау и рабби Арье-Цви Фрумера, бывших руководителей люблинской «Ешиват Хахмей». «Евреи скрывались в бункерах и убежищах, в погребах и на чердаках, и, невзирая на холод и страх, глубоко, истово изучали Тору, — вспоминал Гилель Зайдман. — Они игнорировали эту прискорбную действительность, воспаряя к духовным высотам Торы и страха Божьего».
10 января 1943 года Зайдман побывал в бункерной ешиве Ландау в доме №35 по улице Налевки. Пройдя лабиринтом подвалов, чердаков, через камин, спустившись по веревочной лестнице в погреб, Зайдман очутился в гигантском бункере, где был и свет, и газ, и вода, и приспособление для утилизации отходов, а также запасы пищи и электроэнергии. Он познакомился с обитателями бункера, среди которых предположительно был и Шимон Пулман, дирижер оркестра гетто. Возможно, они планировали дать концерт в честь Зайдмана? Но вместо классической музыки он услышал «очень знакомую, родную мелодию: распевное чтение Талмуда».
Во втором помещении Зайдмана встретило зрелище, напомнившее ему «описания мудрецов, изучавших Тору в пещерах» в пору гонений: «За длинным столом перед открытыми Талмудами прилежно занимались двадцать студентов ешивы — сосредоточенно, с большим рвением. Лица их были бледны, глаза горели нездешним огнем. Большинство остались совсем одни, без родителей и родственников, даже без своего раввина. Но у них был один раввин, а именно Колобейлер ребе, рабби Йеуда-Лейб Ландау, знаменитый директор люблинской «Ешиват Хахмей», он дважды в неделю давал им уроки Кодашим. Жаль, что сегодня его здесь нет. Он работает с тридцатью учащимися на улице Мила, там он трудится денно и нощно».
Зайдману рассказали, что нерелигиозные евреи сперва «относились с неодобрением к фанатичным юным хасидам, не пожелавшим даже отказаться от пейсов и еврейских головных уборов». Теперь же взирают на них с восхищением. «По крайней мере, они знают, за что терпят муки», — признался один из нерелигиозных евреев.
Содержание дневника Зайдмана вызывает вопросы, и приведенный выше отрывок — один из самых спорных. Пулмана убили в августе 1942 года, во время массовой депортации. И как-то не верится, что люди нерелигиозные признавали справедливость хасидского мировоззрения. Однако такие же бункеры, оснащенные всем, чем можно, описывал и Александр Донат. Проекты некоторых разрабатывали профессиональные инженеры. В этих бункерах были «койки в несколько ярусов, вдоволь воды и продуктов, электрическое освещение и даже радиоприемники», а попадали в них «по соединяющим дома переходам между комнатами, квартирами, лестницами, подвалами и чердаками». Донат сравнивал гетто с «гигантским ульем».
Рассказы Зайдмана о подпольных школах для девочек «Бейс-Яаков» намного правдоподобнее. «Голодные, замерзающие, не имеющие ни учебников, ни средств к существованию, педагоги и дети черпали силы друг в друге, — вспоминает Гута Штернбух, учительница «Бейс-Яаков». — Мы обращались, скорее, к душе и сердцу девочек, чем к их разуму». Штернбух проводила занятия для «сотен девочек» в частично разбомбленном доме.
«Мы поднимались по веревочной лестнице на два марша, и, хоть нам было страшновато, но, очутившись наверху и втянув за собой лестницу, мы чувствовали себя так, будто попали в зачарованный, защищенный мир, где нас никто не достанет, — писала Штернбух. — Мы были как королевы, свободные, далекие от страшной действительности гетто».
Оригинальная публикация: Those Who Escaped, and Those Who Remained
![](https://lechaim.ru/wp-content/uploads/2025/01/27_0-400x300.jpg)
Благодарение Б‑гу в Аушвице
![](https://lechaim.ru/wp-content/uploads/2024/08/8-6-24-yitz-praying-NYJW0-400x300.jpg)
Как один из Тверских написал книгу о 300-летней истории раввинской династии
![](https://lechaim.ru/wp-content/uploads/2024/08/bakery0-400x300.jpg)