Мне девять лет. Как и вся страна, мы смотрим «Долгую дорогу в дюнах» — отличный советский сериал с латышским акцентом, пробивающимся сквозь русскую озвучку. Четвертая серия. Марта с Рихардом возвращаются в оккупированную нацистами Ригу. Впрочем, для них — в освобожденную. В занятой ими квартире Рихард ставит грампластинку, и фоном начинает звучать некий «оперный» голос…

Папа замирает и вдруг кричит: «Йоселе!»

Так я впервые услышал голос и имя «короля канторов» Йоселе Розенблата.

Папа, выросший в доме своего деда‑кантора, знал этот голос благодаря патефону и огромному количеству пластинок, которые хранились у нас на антресоли. Йоселе и Квартин, Арон Лебедефф и утесовское исполнение «Аз дер ребе Элимелех» — в дополнение ко вкусам и запахам гефилте фиш и мацы они были звучанием еврейства.

Это было запрещенное звучание. И потому в сценарии латвийского сериала всё полунамеками:

— Как‑то не по себе. Чужой дом, чужая посуда… А хозяева, может быть, где‑то бродят…

— Уже не бродят, — снова туманно ответил Крейзис.

— Что вы имеете в виду?

— Да вот то… Каждому свое.

…Только со стены прямо на нее смотрели смеющийся, полный радости малыш и счастливая женщина…

Но режиссер решил, что семитских лиц на фотографиях и «йедем дас зайне» недостаточно — нужен еще звук еврейства. И выбрал он безошибочно: Йоселе!

Нацист, услышав еврейскую молитву, пришел в неистовство: «Что ты там поставил? Я надеюсь, тебе не надо объяснять, где хозяева этой квартиры?!» — и разбил пластинку.

Кто из зрителей в 1982 году смог понять, что произошло?..

А в одесской квартире закричал от восторга отец, и девятилетний сын испытал одно из главных переживаний национального чувства в своей жизни.