Тамар, Елена и честолюбие любви
Материал любезно предоставлен Jewish Review of Books
В романе «Иосиф и его братья» Томас Манн описывает женщину, которая «сидела у ног Яакова, богатого историями старика, в дубраве Мамре, что в столичном Хевроне или поблизости от него»:
«Они часто сидели на этом месте — будь то в волосяном доме, у входа, там же, где отец когда‑то сидел со своим любимцем и тот выманил у него разноцветное покрывало, будь то под деревом наставленья или у края соседнего колодца, где мы впервые, при луне, встретили этого хитрого мальчика и где, как мы видели, опираясь на посох, с тревогой искал его глазами отец. Почему же это, здесь ли, там ли, сидит с ним, подняв к нему лицо, женщина и слушает его речь? Откуда взялась женщина, молодая и строгая, которую так часто можно увидеть у его ног, и что же это за женщина?»
Эта женщина — Тамар (Фамарь) — описана в Библии крайне скупо, если учесть, что она сыграла необычайную и крайне нестандартную роль в семейной саге, которая содержится в книге Берешит, да и в истории Израиля. Тамар — мать Переца, а следовательно, праматерь Давида и в конечном счете, по линии Давида, — Мессии. Однако к материнству она приходит не сообразно общественным нормам — не в браке, а благодаря чрезвычайно бесстыжему поступку: она обольщает своего свекра Йеуду, замаскировавшись под блудницу. Это так переполошило законоучителей Талмуда, что их комментарии к ее поведению — во многом мидрашная благовидная версия, маскирующая правду.
Образ Тамар — грандиозное достижение Манна: писатель не только сорвал покров с того, что законоучители Талмуда завуалировали повторно, но и раскопал кое‑что фундаментально важное, запрятанное в самом библейском тексте: глубинный мотив поступков Тамар.
Манн пишет: «Самое себя хотела она вставить — и с поразительной решимостью вставила — в большую историю, в величайшее бытие, от которого, узнав о нем от Яакова, не давала отставить себя, чего бы ей это ни стоило». Иными словами, Тамар не только соблазняет, но и сама соблазняется шансом войти в национальную историю Израиля — историю, которую она узнала, сидя у ног Яакова.
Смущает ли наш душевный покой идея, что праматерь Давида по собственному почину вставила себя в исторический нарратив? По‑моему, да, и, думаю, именно это беспокойство — глубинная причина того, что раввинистические комментарии к истории Тамар столь усердно вуалируют истинную натуру ее героини.
Хотя и комментаторы, и Томас Манн не поленились прояснить происхождение Тамар, в библейском тексте она не удостоилась ни родословной, ни даже этнической принадлежности. Сказано лишь, что Йеуда выбрал ее в жены Эру — старшему из сыновей, которых родила Йеуде его жена‑хананеянка, Шуа . Все, что мы знаем об Эре, помимо того, кто были его родители и на ком он женился, — его неудачи и изъяны: он был бездетен и нечестив, и Г‑сподь умертвил его за нечестивость. Тогда Йеуда отдал Тамар в жены своему второму сыну, Онану, а тому повелел: «Войди к жене твоего брата. Женись на ней по обязанности деверя и восстанови потомство твоему брату» (Берешит, 38:8).
Здесь в Библии впервые упоминается левиратный брак, законы которого будут изложены позднее, в Дварим. Если мужчина умер бездетным, его брат обязан был взять в жены свою овдовевшую невестку, чтобы «восстановить» сыновей, которые будут носить имя покойного. Обязанности, связанные с левиратом, оскорбляют чувства современного человека. Из истории Тамар следует, что в древности эти обязанности тоже могли показаться оскорбительными, так как Онан отказывается выполнить свой долг. Он женился на Тамар, но «всякий раз, входя к жене своего брата, изливал [семя] на землю, чтобы не дать потомства брату» (Берешит, 38:9). В наказание за это Б‑г умертвил Онана, как раньше его брата.
Тут Йеуда, видимо, встревожился, заподозрив, что жениться на Тамар небезопасно. Он обещает дать ей в мужья своего третьего сына, Шелу, но велит вдовствовать, пока Шела не подрастет. И Тамар ждет. А Шела наконец становится взрослым, но его все не отдают ей в мужья. И Тамар ждет, пока ей не подворачивается случай избежать удела бездетной вдовы.
У Йеуды умирает жена, и, завершив траур по ней, он отправляется со своим другом, Хирой из Адулама, в Тимну, на стрижку овец. Узнав об этом, Тамар снимает вдовьи одежды, закутывается в покрывало, чтобы замаскироваться под блудницу, и садится у входа в Эйнаим по дороге в Тимну, чтобы попасться на глаза Йеуде. Он замечает ее и предлагает переспать с ним, обещая в качестве платы козленка из своего стада. Она соглашается, но требует, чтобы до уплаты он оставил ей залог — свою печать, перевязь и посох.
Итак, Тамар забеременела не от своего деверя — что предписывал закон о левирате и что пообещал ей свекор, а от самого свекра. Йеуда посылает Хиру передать ей обещанного козленка, но Хира, естественно, не может отыскать Тамар, так как она вернулась в дом Йеуды и к своей вдовьей жизни.
Когда становится очевидно, что Тамар беременна, Йеуда велит сжечь ее за распутство, и тут‑то она предъявляет залог — вещественные символы его собственного обещания. Йеуда сознается в обеих провинностях: и в том, что переспал с Тамар, и в том, что не отдал ей в мужья своего третьего сына.
В этой истории много типично фольклорных мотивов. Первый — залог, по которому можно безошибочно установить личность Йеуды; второй — у персонажа трое сыновей, старший и средний терпят неудачу, а победа теоретически достается младшему. Однако самый выпуклый фольклорный мотив — «подмена в постели», уловка, благодаря которой Тамар забеременела от своего избранника.
Уэнди Донигер в своем энциклопедическом исследовании этого сюжетного хода подробно описывает его многочисленные вариации в мировой литературе: мужчина маскируется под мужа женщины, чтобы соблазнить ее; женщина маскируется под любовницу своего мужа, чтобы убить его (либо чтобы вновь завоевать его сердце); женщина, чтобы отлучиться на свидание к своему любовнику, укладывает на свою кровать «дублершу», которая под видом нее должна переспать с ее мужем; двое мужчин выдают себя за женщин, чтобы проникнуть в покои женщины, и в итоге оказываются в постели наедине друг с другом; и т. д. Список вариаций почти бесконечен, как и диапазон потенциальных подтекстов этих повестей и психологических задач, которые они выполняют.
Самая знаменитая библейская «подмена в постели» — вероятно, проделка на первой свадьбе Яакова, когда Лаван подменил Рахель Леей. Донигер убедительно доказывает, что такой уловкой можно считать и поступок Рут, когда она по совету Наоми, своей свекрови, пришла к Боазу и украдкой приподняла покрывало у его ног. Но самая нахальная «подмена в постели» — поступок Тамар.
Тамар — единственная женщина, которая совершает «подмену в постели» всецело по собственному почину. А главное, она руководствуется всецело собственными желаниями. Она не орудие в руках плутоватого старшего брата. Не похожа она и на жену Ишая Ницевет, о которой рассказывают, что она переоделась служанкой, чтобы спасти мужа от искушения. Истинная цель уловки Тамар — даже не в том, чтобы принудить Йеуду соблюсти закон о левирате, ведь формально закон налагает обязанности только на Шелу, младшего сына Йеуды. Зачем же Тамар это затеяла? Кто или что было ее вожделенной целью?
Томас Манн отвечает, что Тамар возжелала стать частью великой истории Израиля. Но это скорее мифологическое, чем психологическое объяснение. Однако есть и другая героиня, по многим ключевым особенностям схожая с Тамар, создание драматурга, которого в первую очередь интересовала именно психология таких дерзких женщин. Это Елена, главная героиня пьесы Шекспира «Все хорошо, что хорошо кончается» .
«Все хорошо, что хорошо кончается» — далеко не самая популярная пьеса Шекспира и никогда таковой не была. Она не очень богата на строки и монологи, которые хочется цитировать; Елена не может тягаться ни с бойкой насмешницей Розалиндой из «Как вам это понравится», ни с пылкой девочкой‑подростком, которая разговаривает сонетами, — Джульеттой. Но главная причина прохладного отношения читателей в том, что основная сюжетная линия пьесы оставляет у зрителей неприятный осадок. Именно этот осадок возвращает нас к вопросу о желаниях Тамар.
Елена — дочь знаменитого, но незнатного врача. После смерти отца девочку приютили его знатные пациенты — граф и графиня Руссильонские. Елену и их сына Бертрама воспитывали вместе, как родных сестру и брата. Для Елены Бертрам — сокровище, которое нужно добыть, а сама Елена — энергичная искательница сокровищ.
В первой сцене пьесы, в своем первом монологе (и чуть ли не в первых своих строках в пьесе) Елена печалится из‑за отъезда любимого в Париж к королевскому двору и открывает нам свое сердце, в котором есть место только одному человеку:
В воображенье
Один лишь образ я храню: Бертрама.
Погибла я! Нет больше жизни, нет,
Когда Бертрам уедет. Все равно,
Что полюбить звезду и с ней о браке
Мечтать, — так высоко он надо мной.
Должна я жить его сияньем дальним,
Но в сферу не проникнуть мне к нему.
В моей любви терзанье честолюбью:
Лань, полюбивши льва, должна
погибнуть
От этой страсти. Было сладкой мукой
Его всечасно видеть, рисовать
Взор соколиный, гордый лоб и кудри
На восприимчивых таблицах сердца,
Его красу подробно отмечавших.
Но нет его… Мое боготворенье
Отныне память будет освещать .
(акт 1, сцена 1, строки 87–103)
Ключевая строка монолога — сетования Елены на то, что ее любовь честолюбива. Стереотипная честолюбивая женщина стремится через замужество подняться в социальной иерархии и ради этой цели пускает в ход все доступные ей обольстительные ухищрения. Но Елена, хотя в сословном отношении она значительно ниже Бертрама, считает его высокородность не заманчивой выгодой, а помехой. Более того, мы обнаруживаем, что во втором акте, когда она осуществляет план завоевания Бертрама, статус дворянки сам падает ей в руки. Не то, что Бертрам.
Узнав, что французский король занемог, Елена собирает унаследованные от отца снадобья и отправляется в Париж. Она вызывается вылечить короля, но заранее берет с него обещание: если лечение поможет, она выберет в мужья кого пожелает. Елене удается вылечить короля, ей представляют всех самых завидных женихов из числа французских придворных, и она выбирает Бертрама.
Как реагирует Бертрам? Он шокирован, испуган и ищет причины для отказа: ссылается на низкое происхождение Елены, но у короля есть готовое решение: «Ты званье презираешь в ней? Возвысить его могу!» (действие 2, сцена 3, строки 128–129). Бертрам непоколебим, как скала, и лишь прямой приказ короля вынуждает его уступить. Но, оказывается, Елена одержала пиррову победу.
Вскоре после свадьбы Бертрам сбегает из Франции на войну в Италию, оставив молодой жене письменное обещание никогда не жить с ней и не спать с ней, пока она не выполнит нижеизложенные — на первый взгляд, невыполнимые — условия: «Если ты сможешь добыть с моего пальца кольцо, которого я никогда не сниму, и показать мне ребенка, рожденного тобой от меня, тогда назови меня супругом; но такое “тогда” равносильно “никогда”» (акт 3, сцена 2, строки 58–62).
Излишне уточнять, что Елена принимает вызов. Она тайно отправляется на войну в Италию, где узнает, что Бертрам влюблен в добродетельную местную жительницу Диану и намерен ее соблазнить. Для Елены это шанс предложить Диане уловку с «подменой в постели». Пусть Диана согласится на свидание, потребовав, чтобы Бертрам заранее отдал ей в качестве платы свое кольцо с печаткой, а сама Елена на ту ночь займет место Дианы в спальне. Осуществив этот план, Елена распускает слух о своей смерти, чтобы подтолкнуть бывшего мужа к возвращению в Париж.
Кульминация пьесы — сцена узнавания, Бертрама изобличают в том, что он соблазнил и бросил Диану. Он запутывается в паутине своей лжи, а «ожившая» Елена предъявляет его кольцо с печаткой и ребенка, — у него больше нет предлогов для отказа. Бертрам дает обещание: если Елена сможет объяснить, каким чудом ей удалось заполучить все это, он будет «любить ее вечно, вечно».
Сюжет пьесы «Все хорошо, что хорошо кончается» Шекспир полностью позаимствовал у Бокаччо, но интонация пьесы совсем иная. У Бокаччо Джилетта — ловкая плутовка, которая не делает тайны из своего увлечения Бельтрамо и решительно и самоуверенно добивается брака с ним. А у Шекспира Елена находит свою страсть мучительной и старается молчать о ней. У Бокаччо Бельтрамо — типичный дворянин, привыкший во всем добиваться своего. А у Шекспира Бертрам буквально взбеленился от досады на то, что его ставят в положение желанного трофея любви, а не охотника, который гонится за желанной ему самому добычей.
Другими словами, «Все хорошо, что хорошо кончается» — народная сказка с вполне современными, психологически реалистичными персонажами, и именно из‑за совмещения этих двух жанров читателю и зрителю становится неуютно. Одно дело, когда «подмену в постели» проворачивает героиня сказки, а совсем другое — когда к этому способу прибегает реалистичная героиня. Одно дело, когда сказочный герой презрительно отвергает идею женить его на простолюдинке, а совсем другое — слышать, как он сыплет оскорблениями, видеть, как уязвлена гордость девушки, но все равно желать, чтобы в финале она завоевала сердце героя. А главное, как только видишь в этих людях не сказочных персонажей сказки, а вполне реальные фигуры, название пьесы — «Все хорошо, что хорошо кончается» — становится невозможно воспринимать без иронии.
Однако пьеса требует от актеров и режиссеров поверить, что для героев все закончилось хорошо. С этой трудной задачей редко справляются даже лучшие из лучших, и критики, как правило, заключают, что загвоздка в Бертраме: он никак не годится на роль объекта романтической любви. Как чеканно сформулировал Сэмюэл Джонсон: «Не могу ничего поделать: мое сердце восстает против Бертрама; этот человек, высокородный без великодушия и молодой без чистосердечности, женился на Елене по трусости, а бросает ее из‑за своего распутства; когда его бессердечие сводит ее в могилу, он тайно возвращается на родину, чтобы жениться вторично; его обличает женщина, с которой он поступил бесчестно, он отговаривается лживыми оправданиями, и его отпускают безнаказанным навстречу счастью».
Но такое объяснение всегда казалось мне нелогичным. Многие другие шекспировские героини любят никчемных мужчин. Например, в «Венецианском купце» Порция полюбила пустоголового, слабовольного Антонио — и, если даже наше сердце восстает против их выбора, их история не рождает в нас такого беспокойства, как во «Все хорошо, что хорошо кончается».
Впрочем, те мужчины брали на себя роль ухажеров и первыми признавались женщинам в любви. Тут все наоборот.
Бертрам, услышав приказ жениться на Елене, протестует: «Любить ее не в силах и не буду» (действие 2, сцена 3, строка 156). А Елена не примиряется с его отказом. Ее страсть настолько глубока и сильна, что не позволит себя отвергнуть.
Причины того, что поведение Елены даже сегодня пробуждает в нас беспокойство, объясняются тем, что она женского пола. Если в сказке мужчина пытается добиться красавицы‑аристократки, которая его презирает, и завоевывает ее благодаря своей дерзости, плутоватости и удали, сюжет покажется нам старомодным, а если герой прибегнет к «подмене в постели», то наверняка и возмутительным, но все равно мы сочтем, что общественных условностей сам сюжет не нарушает.
Собственно, Бертрам с самого начала протестует против брака с Еленой даже не из‑за своих снобистских придирок к ее происхождению, а главным образом потому, что ему не дают сыграть мужскую роль, роль влюбленного поклонника, а не предмета любви. Елена завоевывает своего избранника вместо того, чтобы его очаровать. Именно поэтому, если смотреть в корень, пьеса вызывает дискомфорт в восприятии даже сегодня.
На мой взгляд, все это верно и в отношении Тамар, и именно этот дискомфорт, а не обеспокоенность раввинистических авторов ее поведением в интимной жизни по‑настоящему объясняет, почему в комментариях так часто старались завуалировать ее дерзость.
Большая часть раввинистических комментариев к истории Тамар затрагивает откровенно неприличное поведение персонажей в библейской истории. В одном мидраше Йеуда не обращает внимания на Тамар, переодетую блудницей, пока Б‑г не посылает ангела навести на Йеуду чары и заставить его повернуть назад, к Тамар. В другом мидраше Йеуда размышляет о том, что этот позор обрушился на него, потому что он согрешил — наврал отцу о судьбе Йосефа. В третьем мидраше Йеуда читает своим сыновьям нотации о вреде пьянства, уверяя: только непомерное винопитие толкнуло его жениться на хананеянке и переспать со своей невесткой. Все это хорошо вяжется с настороженным отношением законоучителей Талмуда к половому влечению, при том что Библии эта настороженность в основном чужда.
В библейском тексте ничто не указывает, что Тамар действовала под влиянием полового влечения. Но переодеться блудницей и попробовать соблазнить своего свекра — поступок, очевидно, неприличный, и тогда за дело берется мидраш, чтобы смягчить краски. В библейском тексте сказано, что Тамар закуталась в покрывало. Еще один мидраш развивает эту тему, поясняя, что Тамар, будучи чрезвычайно скромна, в доме Йеуды всегда ходила в покрывале — собственно, Йеуда никогда в жизни не видел лица своей невестки.
В награду за скромность Тамар стала праматерью Давида (и Йешаяу) — тут мидраш недвусмысленно выворачивает наизнанку простой, буквальный смысл библейского повествования.
Однако, на мой взгляд, подобные раввинистические попытки переписать сюжет менее существенны, чем те, которые лишают Тамар самостоятельности, столь очевидной в библейском тексте.
В одном из мидрашных пересказов Тамар — не хананеянка, а арамеянка, причем знатного рода; она была прозелиткой до того, как вошла в семью Йеуды, а вдобавок была пророчицей. Именно от ангела она узнала, что Йеуда отправляется в Тимну, что дало ей шанс осуществить задуманное. Именно ангел помог ей найти залог Йеуды — печать и посох, и это спасло ее от казни. А главное, ей было ниспослано пророчество, что она должна стать праматерью Давида: таково единственное оправдание ее экстраординарного поступка — обольщения Йеуды.
Кардинальное переосмысление образа Тамар у Манна в том, что он вернул ей роль самостоятельной искательницы сокровищ: манновская Тамар — не арамеянка, а хананеянка, не дочь знатных родителей, а простолюдинка, не пророчица, а просто женщина, которая находится в духовном поиске и пленяется рассказами Яакова о Каине и Эвеле, Аврааме и Саре, а также мытарствах самого Яакова. Судьбоносное желание, которое в ней пробудилось, — лишь отчасти желание иметь детей и определенно не желание заполучить Йеуду: главным образом она желает стать частью этой истории. Она ничего не знает о Давиде, зато знает, что Реувен, Шимон и Леви по разным причинам впали в немилость, а Йосефа больше нет, и следовательно, благословение почти наверняка перейдет следующим поколениям через Йеуду. И она твердо намерена заполучить свою долю в этом благословении. «Вот как честолюбива она была, — пишет Манн. — В эту непоколебимую и, поскольку все непоколебимое мрачновато, довольно мрачную решимость вылилось все ее религиозное рвение».
Дерзость в поведении манновской Тамар с этого момента ошеломляет. Сначала она воображает свою свадьбу с Йеудой, но такой триумф был бы возможен лишь после смерти его жены‑хананеянки и их троих сыновей. О таком варианте событий Тамар даже думать неприятно. Тогда она решает выйти замуж за старшего сына Йеуды Эра, несмотря на его ненадежный характер и болезненность, и Тамар уговаривает своего учителя Яакова добиться для нее руки Эра. Яаков выполняет ее просьбу, но это супружество почти сразу же заканчивается кровавым финалом: в первую ночь после свадьбы муж Тамар умирает от кровотечения. Теперь Тамар нужен предлог для бракосочетания с Онаном.
В версии Манна Тамар сама придумывает закон о левиратном браке, а Яаков признает его справедливым и на этом основании устанавливает. Если мидраш старается спрятать настоящую Тамар за благовидной ширмой божественного провидения, то Манн увеличивает масштаб ее фигуры, превращает ее в целеустремленную искательницу сокровищ, которая не только берет свою судьбу в свои руки, но и устанавливает законы, чтобы добиться своего.
Но даже за дерзостью манновской Тамар стоит в конечном счете ее желание стать частью уже написанной и более грандиозной, чем сама Тамар, истории. По‑моему, это в наибольшей мере роднит Тамар с шекспировской Еленой и ее любовью, целеустремленно завоевывающей свое сокровище. За что, в сущности, Елена столь неудержимо любит Бертрама — ведь, похоже, дело не в каких‑то его явных достоинствах?
Гарольд Блум замечает, что любовь Елены к Бертраму сверхдетерминирована ее детством. Бертрам был ее товарищем по играм. Выйти замуж за Бертрама — единственный способ воистину стать дочерью своей приемной матери, воссоздать свою семью, вновь обрести дом. То же самое можно сказать о манновской Тамар. Она, наподобие приемной дочери, сидит у ног Яакова, и цель ее плана — привить себя, как ветку, к корню Яакова, который она уже считает своим.
Эта история — муж отвергает женщину, а она трансгрессивными средствами принуждает его признать ее своей полноправной супругой — имеет широкие отголоски и в еврейской истории современной эпохи. Эта эпоха, от мессианизма Шабтая Цви до протосионизма «Ховевей Цион», была пронизана глубоким, томительным стремлением евреев вернуться на родину. Традиционный взгляд на это гласил: Израилю приличествует, совсем как благовоспитанной женщине, ждать, пока божественный супруг придет и спасет. Движущей силой сионизма стала, по сути, дерзкая решимость евреев перестать ждать, взять дело в свои руки и самостоятельно предопределить свою судьбу вопреки раввинистическим запретам на активное возвращение в историю и «искусственное приближение конца дней». Своей главной цели эта решимость достигла 75 лет назад, но и поныне смущает наш душевный покой — по той же причине, что и решимость Елены или Тамар: дело не столько в том, как мы сами относимся к усилиям добиться этой цели, сколько в том, что от этих фигур мы никак не ожидали, что они предпримут такие усилия.
Оригинальная публикация: Tamar, Helen, and Love’s Ambition
Томас Манн и еврейство
Йеуда и суд над Тамар
