Сол Беллоу после Газы: перечитывая «В Иерусалим и обратно»
Материал любезно предоставлен Jewish Review of Books
Настоящий иерусалимский синдром — совсем не то, о чем вам расскажет экскурсовод. Скорее, это состояние, которое в 1975 году испытал в своем путешествии Сол Беллоу. «Когда я прилетел в Иерусалим, мне казалось, все будет легко и просто, — пишет он в книге “В Иерусалим и обратно”. — Но легко и просто здесь не бывает никому». В письме другу он признавался: «Я думал просто побродить по Старому городу и поразмышлять о том о сем, сидя в парках и храмах. Но в Иерусалиме невозможно отделить себя от пугающих политических проблем Израиля. И вот я поневоле стал “что‑то делать”».
А делал он вот что: слушал и искал людей, которых стоило слушать. «Здесь, в Иерусалиме, — пишет Беллоу, — стоит закрыть за собой дверь своей квартиры, как тебя подхватывает сумасшедший вихрь непрерывных разговоров: толкования, аргументы, страстные речи, анализ, теории, увещевания, угрозы, пророчества». Каждый здесь дипломат — но никто не собирается быть дипломатичным. «Предмет любого разговора, в конечном счете, выживание, — продолжает Беллоу, — выживание достойного общества, созданного в Израиле за несколько десятилетий. Сначала это трудно осознать — ведь окружающая обстановка выглядит вполне цивилизованно».
Это отчасти и привлекло Беллоу, изучавшего антропологию на протяжении всей жизни, в Израиль: цивилизация здесь одновременно и глубоко укоренена, и ненадежна. Грозящие кровопролитием границы были очень близки. Такими они и остаются: это кажется таким нормальным в Иерусалиме и Тель‑Авиве, говорит турист, приехавший в Израиль после 7 октября из чувства солидарности. Неоднократно летая в Израиль и обратно за последний год, год войны, я каждый раз перечитывал этот литературно‑политический травелог Беллоу: он воскрешает в памяти пусть далекий, но пугающе знакомый в политическом отношении мир, он проникает в суть — и вместе с тем содержит лакуны, он полон потрясающих описаний и блесток остроумия.
«В Иерусалим и обратно», единственный образец полномасштабного произведения Сола Беллоу в жанре нон‑фикшн, увидел свет в 1976 году, через три года после Войны Судного дня и незадолго до вручения автору Нобелевской премии по литературе. Джеймс Атлас, биограф Беллоу, пишет, что эта книга вполне могла повлиять на присуждение премии. Здесь Беллоу, мастер отображения идей, «отважно вступает в схватку с мировой политикой» — и, добавлю я, позволяет себе с изумлением наблюдать за народом, для которого такая схватка — повседневное занятие.
Вместо того чтобы играть роль умника‑профессора, героя многих его романов, здесь Беллоу — прилежный студент. «Не думаю, что мое суждение сколько‑нибудь ценно», — отвечает он на просьбу друга поделиться с ним своим мнением. «Я всего лишь проявляющий интерес дилетант, ученик, — пишет Беллоу. — И все же я могу рассказать ему то, что сам услышал от людей умных и опытных». Это полезная позиция, когда он встречается с тем или иным профессором или читает его труд.
Однако сохранять ее становится трудно, когда на встречах, организованных мэром Иерусалима Тедди Коллеком, он беседует с писателем А. Б. Иегошуа, Госсекретарем Генри Киссинджером и премьер‑министром Ицхаком Рабином. Аба Эвен у него описан как «совершенно знакомый мне тип людей». Беллоу отнюдь не обычный «средний человек». В утонченном обществе дипломатов и интеллектуалов он чувствует себя непринужденно и весьма доволен, что центральной темой разговора стал наконец предмет его интереса — Израиль.
Встречаемые в описанных автором сценах израильтяне столь привлекательны, а обсуждаемые ими темы столь остры и насущны, что даже полные размышлений отступления, чередующиеся с описаниями сокровищ цивилизации, могут показаться чуть ли не наивными и неуместными. Беллоу иногда и сам это чувствует:
Во времена танковых атак в Судный день, вьетнамской войны, Уотергейта, мэнсонов, аминов, кровавой резни на Олимпиаде — что значат изукрашенные манускрипты, шедевры из кованого железа, святые места?
Поражение в Войне Судного дня удалось предотвратить, но какой ценой! Ожидалось очередное нападение арабских сателлитов Советского Союза, но никто не знал сроков. «На мой взгляд, израильские политические лидеры впали в спячку», и мало кто из израильтян возразил бы против этого. Все понимали, что «американская внешняя политика утратила активность», но зависимость Израиля от Америки стала «абсолютно очевидной», и Киссинджер требовал уступок территорий.
«В Израиле трудно найти семью, которая не потеряла сыновей на войне, — пишет Беллоу. — Здесь не принято вести поверхностные политические разговоры». Повторяя политические сетования Махмуда Абу Зулуфа, редактора иерусалимской газеты «Аль‑Кудс», Беллоу вызвал раздражение своего друга, писателя Давида Шахара, «своей американской беспристрастностью, объективностью за его счет. Для чужака очень легко сказать, что у проблемы есть две стороны. Ужасное выражение! Я начинаю его ненавидеть».
Как и Шахар.
«Им не нужны наши мирные предложения. Им не нужны наши уступки, они хотят одного — уничтожить нас! — кричит Шахар и стучит кулаком по столу. — Ты их не знаешь. Запад их не знает. Они не дадут нам жить. Мы должны биться за свою жизнь».
Эта речь в точности передает то, что все мы уже слышали, а кое‑кто и говорил, хотя Шахар, именитый писатель, родившийся в Иерусалиме в 1920‑х годах и воевавший в рядах «Иргуна» , имел большее право произносить такие слова, чем большинство других. Но это — не слова Беллоу. И его тревожит, что у него нет на них ответа:
Что касается меня, я молчал. Могу ли я сказать Шахару, что «совесть Запада» никогда не допустит уничтожения Израиля? Нет, не могу. Подобные торжественные заявления в наше время уже не делают; все эти гиперболы остаются невысказанными. Мы знаем: случиться может все.
С готовностью осуждают Израиль и собственные критики. «Профессор Цви Ламм из Еврейского университета утверждает, что Израиль утратил связь с реальностью». Он называет Израиль страной‑аутистом. Один из встреченных Беллоу израильских писателей «убежден, что Израиль слишком много грешил, глубоко развращен, утратил свой моральный капитал и ему нечем сражаться».
Беллоу слушает и находит множество грехов, вызывающих опасение. Всегда очарованный примитивом, он надеется, что Израиль все же цивилизован:
Но в это беспокойное время цивилизованный мир, похоже, устал от своей цивилизованности — и устал от евреев. Он более не хочет слышать о чьем‑то выживании. Но вот незадача: есть евреи, и они снова на пороге уничтожения и настойчиво требуют ответа, что совесть мира намерена с этим делать.
Беллоу предпочитает, чтобы обвинения против арабов исходили от кого‑то другого. А вот против их апологетов на Западе он готов выступать сам. Хуже всего обстоит дело во Франции. «С 1973 года сторону арабов в их борьбе с Израилем открыто приняла “Монд”, — пишет Беллоу. — Газета поддерживает террористов. Она с большей симпатией относится к Амину, чем к Рабину. А в недавно опубликованном обзоре автобиографии некоего федаина “Монд” называет израильтян колонизаторами». Остается только в очередной раз удивиться, как мало изменилось это отношение за 50 лет.
Незадолго до проведенной Израилем операции по спасению заложников в аэропорту Энтеббе «Монд» приветствовала триумф Иди Амина, а после этой операции обвинила Израиль в том, что тот «обнадеживал реакционные режимы Родезии и Южной Африки, демонстрируя свое военное преимущество и используя западное вооружение и технологии, а это нарушало равновесие между бедными и богатыми странами и препятствовало деятельности людей доброй воли в Париже в их усилиях создать новый международный климат и относиться к странам третьего мира как равным партнерам».
Сегодняшний читатель не будет удивлен, услышав критику успешных действий Израиля по спасению заложников. Теперь нам всем уже хорошо известны предпочтения западных левых, которые так тревожили Голду Меир.
Я не могу забыть и слова Беллоу о «Нью‑Йорк таймс», хотя Жан‑Поль Сартр не выказывает уныния из‑за прочитанного:
«Разве американцы не знают, что Садат был нацистом?» — спрашивает библиотекарь. Да, картотеки осведомленных людей, конечно же, содержат такую информацию. Известно об этом, разумеется, и в «Нью‑Йорк таймс», но эта газета, насколько я понимаю, представляет собой правительство внутри правительства. У нее есть свое министерство иностранных дел, и там важные шишки могли решить, что в данный момент нецелесообразно привлекать внимание к тому, с какой любовью Садат относился к Гитлеру.
Заключает свой пассаж о «Нью‑Йорк таймс» Беллоу такой фразой: «Если бы они освещали футбольные матчи так же, как пишут о книгах, болельщики взяли бы их здание штурмом, как Бастилию». По справедливости, впрочем, отметим, что газета опубликовала положительный отзыв Ирвинга Хоу о книге Беллоу.
Друзья Израиля часто лелеют тайную надежду, что мир все это забудет. Мы можем понять некоторые возражения мусульман и даже ревностных христиан против того, чтобы Иерусалим управлялся исключительно израильтянами. «Поражают меня те, — пишет Беллоу, — кто, не будучи заинтересованной стороной, не разделяя чью‑то веру, призывают к той или иной форме совместного контроля». С какой стати они так пристально наблюдают за Израилем?
Джон Ауэрбах, друг Беллоу, кибуцник и писатель‑маринист, спасшийся из Варшавского гетто, который потерял сына на войне, с удовольствием беседует с Беллоу о жизни и литературе, но не о политике. Он рассказывает о молодом американском моряке, отпущенном на берег, парне из Оклахомы. Беллоу пишет:
Он слышал об Израиле, но совсем немного, и особого интереса не проявлял. Джону это пришлось по душе. Чистая юная душа, говорил он. Такое неведение внушает надежду, успокаивает. Этот юный моряк знать не знал ни о Холокосте, ни о танках в пустыне, ни о бомбах террористов.
В этой истории, рассказанной другом, Беллоу дает нам возможность (если мы пожелаем ею воспользоваться) увидеть мягкую критику. По мнению Ауэрбаха, что мог сам Беллоу, выросший в Чикаго, знать о Холокосте, танках в пустыне или бомбах террористов?
Путешествие в Иерусалим принесло Беллоу осознание не обязательно того, какой он еврей, но определенно того, какой он американец. Перечислив ужасные события, творящиеся в мире, он замечает: «Как американец, я волен в любой день решать, стоит ли мне задумываться об этих мерзостях или нет. У меня нет нужды обращать на них внимание. Я могу просто не открывать утреннюю газету. В Израиле человек лишен такого выбора. Там сумма жестокого насилия увеличивается каждый день. Израильтянин должен постоянно отслеживать изменения обстановки во всем мире, ибо любое может его коснуться:
Мир швырнули им в руки, и от них требуется совершать непостижимые чудеса эквилибристики. Иначе говоря: ни один другой народ не обречен на столь тяжкий труд в столь многих областях. Менее чем за тридцать лет израильтяне создали современную страну — дверные ручки и петли, сантехническое оборудование и электроснабжение, камерную музыку, самолеты, чайные чашки. Это страна‑крепость и одновременно общество высокой культуры. <…> Она напрягает все свои ресурсы, все способности.
Она неотступно следит за ситуацией в мире и обеспечивает необходимую оборону. Этот народ и каждый его представитель активно вовлечены во всеобщую историю. И я не понимаю, как такое можно вынести.
Мысль эта повторяется снова и снова. Иегошуа рассказывает Беллоу, что в Израиле невозможно писать, потому что «вас постоянно призывают к сплочению, причем призыв этот идет изнутри тебя самого, без внешнего понуждения, потому что ты живешь от одной программы новостей до другой». Об израильских политиках Беллоу пишет: «Удивительно, что они не потеряли рассудок из‑за необходимости жестоких мер — так называемой “проблемы мясника” — и из‑за непомерного давления кризиса».
Будь Израиль жестокой нацией, как утверждают его враги, он был бы менее — а отнюдь не более — заметен. Мир полон таких, и на них наше внимание надолго не задерживается. Но в обстоятельствах, которые обычно порождают зверей, Израиль прилагает все усилия, чтобы оставаться нацией мыслящей, созидающей. Это поражает Беллоу до глубины души.
Беллоу превозносит усилия Коллека служить иерусалимским арабам, но добавляет:
И все же я часто думаю, что Коллек хочет показать миру, и особенно арабскому миру, что могут творить здравомыслие и великодушие. <…> Он как бы говорит: жестокая история этого города не должна продолжаться. И в этом отношении он скорее трезвомыслящий человек, чем психолог: как люди могут не распознать собственную выгоду? До чего еврейский вопрос!
Проявления несправедливости при основании Израиля касаются не так самого Израиля, как тех, кто на них зацикливается. Грех сионистов, пишет Беллоу, обобщая взгляды историка Уолтера Лакера , «состоит в том, что они вели себя так же, как и другие народы. Национальные государства никогда не возникали мирно и без примеров несправедливости».
Беллоу много размышляет о том, считают ли евреи своим долгом совершенствоваться, чтобы служить нравственным образцом. «Так называемые друзья Израиля» постоянно это утверждают, и, разумеется, об этом же говорит и еврейская традиция. В конце книги Беллоу заключает, что таким образом ставить вопрос нельзя:
Очевидно, евреи приняли на себя историческую ответственность избранного народа. На них возложили такое бремя, и они сами на это согласились. Теперь возникает вопрос: можно ли требовать большего от других народов? Таких требований не выдвигается. Иногда я задаюсь вопросом, почему для западного интеллектуала считается невозможным <…> сказать арабам: «Мы должны и от вас потребовать большего»?
Но так никогда не случается.
Пока Израиль борется за свое существование, участники многочисленных дискуссий взвешивают тяжесть его грехов и особенно — проблему палестинских беженцев. В наше сумбурное время люди бегут из многих стран. В Индии, в Африке, в Европе миллионы людей вынуждены бежать из родных мест, используя любой транспорт, они попадают в рабскую зависимость, пробиваются через границы, гибнут от голода, но всеобщее внимание привлечено только к беженцам из Палестины. <…> То, чем Швейцария служит для любителей зимнего отдыха, а побережье Далмации — летнего, Израиль и палестинцы стали для западных поборников справедливости своего рода курортной зоной, где можно потешить свои моральные принципы.
Беллоу инстинктивно обращается к истории. Евреи завоевали эту землю? «Разумеется, но и арабы пришли туда как завоеватели много веков назад», — пишет он. Однако Беллоу понимает ограниченность подобных доводов. «Пришельцы изгнали крестьян с их земли, это несомненно. Тем не менее аргумент tu quoque недостаточен, и проявления несправедливости необходимо признать».
Любой, кто не признает этого, вызывает у Беллоу подозрение. Но к тем, кто зациклен на этом, Беллоу непримирим:
Евреев обвиняют в тех несправедливостях, которые другие творят в куда больших масштабах. Чем ты слабее, тем чаще бросаются в глаза причиненные тобой обиды, чем менее надежно твое положение, тем больше критики на тебя обрушивается.
После таких резких слов я с удивлением узнал, что всего через два года после выхода этой книги Беллоу подписал открытое письмо, выразив свою солидарность с израильским движением «Мир сейчас» . Захари Лидер , биограф Беллоу, пишет в книге «Жизнь Сола Беллоу»:
Такова была позиция Беллоу, неявно выраженная в его книге «В Иерусалим и обратно», что следует из того, какое место в конце книги он уделяет взглядам израильтянина Иехошафата Харкаби <…> и чикагского социолога Морриса Яновица .
Если подумать, поворот книги в этом направлении не кажется случайным. Он пришел к автору на пути из Иерусалима в Чикаго. По мнению Беллоу, либеральный реализм Харкаби, некогда бескомпромиссного главы разведки, который со временем стал называть себя макиавеллиевским голубем, и американского либерального сиониста Яновица более привлекателен, чем жесткая, неуступчивая позиция «выживания Израиля» Давида Шахара.
«Оккупация обходится дорого и ставит в затруднительное положение, — пишет Беллоу. — Израиль, рожденный из национального освободительного движения, теперь сам, похоже, отказывает палестинцам в праве на политические свободы». Беллоу восхищается Харкаби:
Он признает, что по отношению к арабам допущена несправедливость, но не допускает сомнений в нравственном значении существования Израиля. Израиль защищает ценности, рожденные историей западной цивилизации. <…> Арабские беженцы должны быть освобождены и получить компенсации, но Израиль не совершит ради них самоубийство. <…> Однако тотальное неприятие претензий арабского населения препятствует установлению мира.
Эти колебания ставят в тупик, но хорошо иллюстрируют, как Беллоу обосновывает позицию, которую займет в Америке. Он будет утверждать, что «проблема коренится исключительно в нежелании арабов признать само существование Израиля», но при этом призывает Израиль идти на уступки ради себя самого. Он разделяет точку зрения Яновица, согласно которой «оккупация Западного берега позволяет международному сообществу возлагать на Израиль вину за все бедствия на Ближнем Востоке; эта оккупация усиливает палестинское движение; эта оккупация обходится Израилю очень дорого и приносит ему только несчастья». Очень знакомая аргументация. И все‑таки уже в наши дни мы видим, что отказ от оккупации, как это было в Газе и Южном Ливане, может обходиться еще дороже — в деньгах, жизнях, скорбях.
Говоря о молодых арабах, которые «устраивают гневные демонстрации, швыряют камни, противостоят оккупации и закладывают взрывчатку», Беллоу отмечает, что «у них есть двойники на противоположной стороне — израильские боевики из организации “Гуш эмуним”» , религиозные израильтяне, осваивающие новые территории. «Их поселения некоторыми воспринимаются как отказ от сионизма, ибо сионистские первопроходцы удовлетворились обретением святилища и не пытались вернуть себе Землю обетованную», — добавляет он. Однако сионистские первопроходцы мечтали о гораздо большем, чем полагает Беллоу, и движение ранних поселенцев при всех его неудачах совсем не похоже на Организацию освобождения Палестины.
В последней главе Беллоу пишет об охватившей его радости, когда он получил телеграмму о новых израильских предложениях приступить к мирным переговорам. «Хотя эти последние предложения арабы, вероятно, отвергнут, они все же свидетельствуют, что Израиль не превратился в нечто застывшее, жесткое, парализованное упрямством политических соперников, лишенное лидерства», — отмечает он с энтузиазмом. Здесь можно спросить, почему эти предложения стали cтоль важной — в том числе и в нравственном отношении — новостью, если Беллоу не верит, что они к чему‑то приведут? По‑видимому, для него мирные предложения служат доказательством, что Израиль все еще не согнулся под давлением «проблемы мясника» и остается мыслящим, чутким к переменам обществом. Но кому Израиль должен это доказывать — предвзятой международной прессе, для разоблачения которой Беллоу так много сделал?
«В Иерусалим и обратно» — книга глубокая, наполненная размышлениями, трезвая и острая. Но — и это обращает на себя внимание в книге об Израиле, вышедшей в 1976 году, — в ней не упоминается имени Менахема Бегина. В 1977 году избрание Бегина премьер‑министром потрясло Израиль, и с тех пор его партия «Ликуд» бóльшую часть времени находится у власти. В книге есть намеки, которые можно воспринять как объяснение этого обстоятельства, но сам Беллоу на них не сосредоточивается. И все же осмотрительный автор предупреждает читателей о подобном упущении почти в самом начале книги, размышляя об обеде с архиепископом:
Подобные разговоры мне приходилось слышать на протяжении чуть ли не полувека. <…> Такие умствования сами по себе не всегда вредны. А вредно в них скорее то, что участники беседы неизменно наделяют предмет обсуждения своим собственным пониманием. Впоследствии исторические штудии показывают, что к реальным событиям эта трактовка совершенно неприменима.
Беллоу неоднократно возвращается к мысли, что для нас — Запада, евреев — свойственна «неумеренная вера в силу разума». Так он цитирует своего друга Харкаби. Тем не менее, пишет Беллоу далее в своей книге, «я вынужден задуматься над тем, не находятся ли Западная Европа и Соединенные Штаты <…> под легким воздействием хлороформа».
Оригинальная публикация: Bellow after Gaza: Rereading To Jerusalem and Back
Беллоу между гебраизмом и эллинизмом
Что увидел Сол Беллоу
