Материал любезно предоставлен Jewish Review of Books

Refugees or Migrants: Pre‑Modern Jewish Population Movement
Беженцы или мигранты
by Robert Chazan
Yale University Press, 272 p. $38

Rescue the Surviving Souls: The Great Jewish Refugee Crisis of the Seventeenth Century
Спасение уцелевших душ
by Adam Teller
Princeton University Press, 408 p. $35

Не знаю, какие ассоциации возникают в голове у большинства людей, когда они слышат слово «слезливый», и возникают ли вообще, но любой историк еврейского народа немедленно вспоминает великого историка ХХ века Сало Барона и его критику того, что принято называть «слезливым подходом» к еврейской истории. Впервые Барон употребил этот уничижительный термин — «слезливая теория» еврейской истории до Нового времени — в 1928‑м. Девятью годами позже, в трехтомной «Социальной и религиозной истории евреев» он подробно разобрал и подверг критике то, что называл «слезливой концепцией еврейской истории», которая рассматривала «судьбы евреев диаспоры как непрерывную череду несчастий и преследований». 1937 год вряд ли можно было назвать самым благоприятным временем для историка, родившегося в Польше, чтобы подчеркивать положительные стороны диаспорной жизни, но он поступил именно так, и, невзирая на окружающие обстоятельства, его аргументы оказали большое влияние на коллег.

«В 1937 году и позднее, — замечает Роберт Хазан в “Беженцах или мигрантах”, — Барон считал, что различные периоды еврейского прошлого нужно изображать с учетом нюансов, не вешая на них ярлык “процветание” или “страдание”». По словам Хазана, общий подход Барона, который нашел наиболее полное выражение в выходившем многие годы, дошедшем до невероятных размеров и так и не оконченном втором издании «Социальной и религиозной истории евреев», не произвел большого впечатления на еврейскую публику, но оказал огромное воздействие на современную иудаику. Это хорошо прослеживается в новом увлекательном и толкающем на размышление исследовании Хазана о миграциях еврейского населения в ходе истории. Масштабная попытка Хазана показать, что вынужденные изгнания и насилие в меньшей степени мотивировали еврейскую миграцию, чем социально‑экономические возможности, — в полной мере наследие Барона.

Излишне говорить, что Хазан вовсе не отрицает изгнаний. Но он показывает, что их было не так много, а на протяжении очень долгого периода — с вавилонского пленения, когда евреи покинули Иудею в начале VI века до новой эры, и до европейских изгнаний, начавшихся в конце XII века, то есть более 1750 лет, — изгнаний не было вообще. А как же, спросите вы, римляне, которые в 70 году новой эры разрушили Иерусалимский храм? «Традиционное еврейское мышление, — объясняет Хазан, — насчитывает три изгнания из Земли обетованной… третье стало результатом реакции Римской империи на неудавшееся восстание евреев 66 года». Но на самом деле, «несмотря на множество жертв и депортации, основная масса еврейского населения Палестины осталась на месте после 70 года». Даже после поражения восстания Бар‑Кохбы в 135 году «палестинское еврейство оставалось демографическим центром для евреев всего мира еще несколько столетий».

Вкратце обозревая события следующих 1100 лет, Хазан обнаруживает миграции, но никаких изгнаний. Однако в средневековой Европе в конце концов началась «новая волна изгнаний евреев». Хазан, возможно, крупнейший из ныне живущих историков средневекового европейского еврейства, знает об этих изгнаниях не хуже остальных, и он знает о них достаточно много, чтобы иметь возможность рассматривать их в целом. Он далек от того, чтобы недооценивать их тяжесть, и указывает, что они возымели опустошающий эффект, особенно на Пиренейском полуострове. Но он подчеркивает, что изгнания из Северной Европы, истощая ее западную часть (в том числе Англию и Францию), усиливали восточную часть региона (особенно Польшу) и тем самым «не оказывали особого негативного эффекта на рост и укрепление этих еще молодых еврейских общин».

Насильственное перемещение евреев, путем настоящего изгнания или просто в результате насилия, было не единственной частью истории. Большую часть книги Хазан посвящает обсуждению другого аспекта еврейских миграций, которым часто пренебрегают, — добровольному перемещению в поисках лучшей жизни. Анализируя взлеты и падения еврейских миграций с античности до конца средневековья, он выдвигает гипотезы (там, где факты неизвестны) или демонстрирует (там, где они известны), что поиск лучших возможностей и более высокого качества жизни был основной причиной перемещения еврейского населения. В конце концов, объясняет он, когда стали ощущаться последствия Просвещения и условия жизни в затронутых им странах улучшились, «евреи, застрявшие в отсталой северо‑восточной Европе, почувствовали желание вновь двинуться на запад». Сначала медленный, этот популяционный сдвиг в итоге стал «крупнейшей миграцией евреев в истории».

В отличие от некоторых предшествующих историков, Хазан не связывает начало этой миграции с жестокими нападениями в ходе казацкого восстания под руководством Богдана Хмельницкого на Украине в 1648–1649 годах. Опираясь на доскональные подсчеты Шауля Штампфера, Хазан оценивает число жертв этих событий в 18–20 тыс. человек и замечает, как быстро пострадавшие общины оправились и увеличились. «Вспышка насилия 1648–1649 годов, как бы ужасна она ни была, не запустила безостановочного исхода евреев с Украины. Тяжелый кризис вновь не спровоцировал существенных демографических изменений среди евреев», — пишет он.

Хазан посвящает погромам Хмельницкого всего одну страницу, зато они стали темой целой важной новой книги — «Спасение уцелевших душ» Адама Теллера. Однако, как и Хазан, Теллер обращает внимание прежде всего не на сами нападения на евреев середины XVII века, а на их последствия. И, подобно Хазану, он соглашается с бароновской критикой «слезливой концепции». Правда, как он сообщает во введении, ему не нравится, как Барон ставит четкую границу между «обычным ходом жизни», спокойным и лишенным событий, и эпизодическими вспышками нетипичной агрессии в адрес евреев. По словам Теллера, Барон «был прав, доказывая, что насилие и страдание нельзя считать единственной или даже основной движущей силой еврейской истории». Однако, доказывая, «что преследования и их последствия не были частью “нормальной” еврейской жизни, он не увидел, какое значение они имели». В этот бесслезный подход Теллер хочет внести «небольшие коррективы». Он утверждает, что «оправдание “слезливой концепции”, хотя и ограниченное, не просто имеет право на существование, но и необходимо для понимания еврейского прошлого».

Это вовсе не значит, что книга Теллера выжимает у читателя слезу. Конечно, он описывает жуткие зверства Хмельницкого, его орд и крестьян, которые вслед за казаками нападали на евреев, живших на украинских землях Речи Посполитой. В числе прочего Теллер приводит рассказ еврейки 1660‑х годов о том, как лет 20 назад «казаки пришли в Немиров, захватили человек 150 евреев и заперли их во дворе. Потом они выкопали огромную глубокую яму и убили евреев, стоявших на краю. Каждый убитый падал в эту глубокую яму. Первым был убит ее муж, который упал тут же».

Теллер приводит и столь же тяжелые описания того, что произошло с жертвами вторжения русских и шведов в Польшу и Литву, начавшегося чуть позже. Но его истинная цель, по его словам, состоит в описании не самого насилия, а вызванного им миграционного кризиса, а также в анализе «его причин и его развития». Он хочет «в человеческих терминах» рассказать, что это значило для жертв и для еврейских общин, которые организовывали помощь собратьям. И наконец, он намерен показать, что погромы середины XVII века «запустили <…> существенные, иногда долгосрочные процессы социальных, культурных и религиозных изменений», повлиявшие на «развитие еврейской жизни на долгие десятилетия и даже века».

В 1648–1649 годах казаки Хмельницкого, до сегодняшнего дня считающиеся на Украине национальными героями, нападали главным образом на польских землевладельцев, которые безжалостно угнетали их. Для восставших «нападение на евреев», которые часто были правой рукой шляхтичей, «было вторичной задачей», но и их из виду не упускали. Зато крестьяне, присоединившиеся к восстанию после его начала, «были настроены к евреям крайне враждебно и винили их в своих повседневных проблемах», поэтому они были рады возможности убивать евреев. Татарские союзники Хмельницкого, со своей стороны, не испытывали к евреям особой ненависти, но всегда были готовы брать их в плен и продавать в рабство в Турцию, если это окажется выгодно.

Восстановление польско‑литовской власти в начале 1650‑х годов дало евреям некоторую передышку, но когда казаки вступили в союз с Россией и в 1655‑м вторглись в Литву, началась вторая волна военных действий. В тот же год наступление совершила Швеция, которая захватила несколько крупнейших городов Польши. Казаки и русские обращались с евреями гораздо более жестоко, чем шведы, но и от тех ничего хорошего ждать не приходилось. Успешная контратака поляков против шведских войск тоже обернулась катастрофой для евреев, которых обвинили в предательстве и сотрудничестве с врагом. «Сотни, если не тысячи евреев были убиты, и начался массовый исход».

Сколько евреев погибли или вынуждены было бежать в эти годы? Как и Хазан, полагаясь на исследования Шауля Штампфера, Теллер насчитывает 40 тыс. евреев на Украине, из которых около 18 тыс. погибли в 1648–1654 годах, и еще неизвестно сколько было убито в других частях Речи Посполитой. Число беженцев, оставшихся в пределах государства, составляло не менее 15 тыс., еще 10 тыс., по‑видимому, эмигрировали за границу. Сообщения того времени (не всегда достоверные) сообщают о 20–30 тыс. евреев, проданных в Стамбул, но «максимум, что мы можем сказать, что многие тысячи евреев были взяты в плен и проданы в рабство» между 1648 и 1667 годом.

Общее число может показаться скромным по современным стандартам, но тогда это было не так. Численность еврейского населения всего мира составляла в то время около 1 млн человек. Евреи других стран собирали деньги для помощи оставшимся без крова и выкупа пленных. Бремя, которое легло на литовские общины, не затронутые погромами Хмельницкого, уже в 1651 году было гигантским, «и общинные организации начали осознавать это». Беженцев размещали в частных домах, владельцам которых приходилось кормить их и заботиться о них за собственный счет. «Некоторые общины даже закрыли местную ешиву, чтобы сэкономить деньги». В богатой и процветающей общине Кракова ситуация вскоре осложнилась вспышкой чумы. Лидеры общины смирили свою гордость, обратились за поддержкой в Центральную и Западную Европу и, по‑видимому, получили довольно существенную, хотя и недостаточную помощь.

Евреи Стамбула несколько десятилетий выкупали польских единоверцев у татар — сначала понемногу, потом все больше, но когда в 1648 году число рабов резко взлетело, им пришлось прибегнуть к новым мерам. Теллер сообщает, что еврейские жительницы города продавали кольца и серьги, а раввины обратились к караимам, которые пообещали существенную помощь «своим братьям‑раббанитам». Кроме того, они связались с восточноевропейскими общинами, посылавшими деньги, но слишком мало. Из Литвы поступило всего около 1 тыс. талеров, «недостаточно для выкупа даже трех пленников».

Нужно было больше денег, но задачу сбора средств осложняли существующие договоренности между лидерами обширной сефардской сети, занимавшейся выкупом. По этим договоренностям ответственность за черноморский регион несли исключительно стамбульцы. Стамбульское руководство отправило некоего раввина Давида Каркасона для сбора денег в центр этой сети, располагавшийся в Венеции. Каркасона радушно приняли крупнейшие раввины этого города и дали ему рекомендации (не очень щедрые) к лидерам сефардских общин Италии и Амстердама. Однако конечным результатом этих многолетних усилий стала «стоимость выкупа примерно 17 человек». Почему так мало? Частично, говорит Теллер, это объяснялось тем, что многие итальянские общины уже пожертвовали немалые суммы другим представителям польского еврейства, не имевшим таких полномочий. Но другой причиной послужило то, что миссия Каркасона «касалась ашкеназов, а не сефардов или итальянцев, и, хотя евреи Италии, конечно, хотели помочь своим ашкеназским братьям, вряд ли это было их главным приоритетом».

Неясно, сколько денег в конечном счете дали евреи Италии на помощь польским евреям, но Теллер считает, что, несмотря на неудачу, которую потерпел Каркасон, «это должна была быть существенная сумма». И все же, продолжает он, даже если бы у нас было больше информации, все равно невозможно было бы оценить реальное значение этой финансовой помощи ни для евреев Италии, которые ее пожертвовали, ни для евреев Польши, которые ее получили. Максимум можно сказать, что польские евреи и их проблемы не исчезали с повестки дня итальянских еврейских благотворителей в течение почти 25 лет после 1648 года. Это само по себе уже немало.

Но на следующей же странице после этой обтекаемой фразы Теллер изображает ситуацию в несколько более благоприятном свете. Продолжительность и непрерывность помощи итальянских общин, говорит он, доходили до «удивительной четвертьвековой демонстрации огромной щедрости». Он приходит к выводу, что солидарность заметнее всего в качестве отражения чувства общей сопричастности к «одному народу, объединенному религией, избранному Б‑гом и связанному опытом, полученным у горы Синай». Несмотря на все различия между евреями Италии и Польши, «это позволило евреям XVII столетия чувствовать себя вместе даже на большом расстоянии». Но сколько бы ни пожертвовали для спасения польских пленников из Османской империи евреи Италии и других европейских стран, «львиная доля средств, необходимых для выкупа, видимо, исходила» от одних только евреев Стамбула.

В Священной Римской империи местные немецкие еврейские общины немало сделали, чтобы помочь польским евреям, хлынувшим в страну, построить жизнь заново. Теллер рассказывает, что даже те, кто не проявлял особой щедрости по отношению к беженцам, по‑видимому, «готовы были посодействовать облегчению страданий польских евреев за пределами империи — либо в самой Речи Посполитой, либо на невольничьих рынках Стамбула». Он не считает предубежденность немецких евреев против польских единоверцев существенным фактором в то время, но утверждает, что этот кризис лежит в основе позднейшего «негативного отношения немецких евреев к евреям из Восточной Европы» как к источнику проблем и примитивным попрошайкам.

Богатые португальские евреи из Амстердама, сообщает Теллер, откликнулись на злоключения польских евреев «на беспрецедентном для других европейских общин уровне». Среди прочего они пожертвовали «кругленькую сумму» стамбульскому эмиссару Давиду Каркасону (это утверждение плохо увязывается с заявлением о том, что собранной им суммы хватило на выкуп всего 17 пленников). Однако к 1,5 тыс. беженцев, оказавшихся в Амстердаме, они отнеслись не столь гостеприимно. «Похоже, общину заботило не только истощение ресурсов <…> но и возможная реакция нееврейских властей на существенный рост местного еврейского населения». Сотни новоприбывших были отправлены обратно в Польшу или в другие страны.

Подробный рассказ Адама Теллера об этом злосчастном периоде затрагивает и такие далекие от Европы города, как Иерусалим и Новый Амстердам (где Ашер Леви, по‑видимому беженец из Литвы, как известно, спорил о правах евреев с Петером Стёйвесантом). Он подробно рассказывает о физическом и финансовом ущербе, понесенном еврейскими общинами, но при этом четко указывает на границы. В заключении он подчеркивает факт, что большинство выживших либо остались на родине, либо в конце концов вернулись туда — включая «подавляющее большинство выкупленных в Османской империи», — и отмечает, что опустошенные еврейские общины вскоре оправились и даже увеличились в размерах. Другими словами, Хазан прав, говоря, что насилие, «похоже, не вызывало существенных демографических сдвигов». Это не означает, однако, что оно не имело существенного демографического значения. Наоборот, и это прежде всего касается Священной Римской империи, хотя трудно оценить истинные масштабы, поскольку «тяжело изолировать беженцев от волны миграции, начавшейся вскоре после их бегства».

Тем не менее, по мнению Теллера, долгосрочное значение кризиса, связанного с беженцами, связано преимущественно с тем, как еврейский мир на него отреагировал. Речь идет об укреплении межобщинных связей, усовершенствовании каналов коммуникации и расширении охвата еврейской филантропии. Вдобавок к этим позитивным последствиям кризис привел к многовековому напряжению между немецкими евреями и их единоверцами на востоке. Ни одно из этих последствий, подчеркивает Теллер в заключении, не «привело к глобальным трансформациям». По его словам, «необходимость, возникшая во многих общинах, облегчить участь многих людей за короткое время не направила еврейское общество по принципиально новому пути, а усилила и переориентировала целый ряд уже существовавших тенденций».

Такое взвешенное решение действительно перевешивает аргументацию Сало Барона? После предисловия Теллера, где Барон занимает центральное место, «слезливая концепция» больше не упоминается, как и имя Барона, — даже в 13‑страничном заключении. Похоже, что Барон сам легко присоединился бы к этому заключению, никак не изменив своей критической позиции по отношению к идее, будто бы еврейская история представляет собой долгий путь по долине слез.

Оригинальная публикация: How Many Tears?