Как пишет Бенджамин Коэн в Forward, в пригороде Чикаго, в здании синагоги Northbrook Community, бывший судья Джерри Орбах превратил молитвенный зал в «музей света» — убежище для витражей из исчезнувших американских синагог.

Орбаху 79 лет. На его шее золотая звезда Давида, улавливающая отблеск света от тех окон, которые он спас в семи разрушенных общинах. Когда‑то он выносил приговоры, а теперь выносит стекло.

«Я не просто сохраняю окна, — говорит он, — я сохраняю свет. А свет — это единственное, что никогда не прекращает свое путешествие».

На стенах синагоги в Нортбруке теперь установлены десятки витражей, каждый со своей этикеткой: название общины, город, год, когда она перестала существовать. Когда солнечный луч падает на стекло, по залу пробегает цветная дрожь — как память о голосах, которые еще недавно звучали здесь.

«Это не разрушение, а продолжение», — тихо добавляет Орбах, будто выступая в суде.

По данным профессора еврейских исследований Аланы Купер, сегодня в США на 20 % меньше синагог, чем в 1990 году. Впервые в американской истории закрывается их больше, чем открывается. И особенно быстро этот процесс идет на индустриальном Среднем Западе: города пустеют, заводы закрываются, общины растворяются. То, что от них остается — молитвенные залы, бимы, витражи, — Орбах старается спасти.

Он ездит по стройкам, по местам сноса, по хранилищам, договаривается с подрядчиками. Иногда платит из собственного кармана, чтобы не дать стеклу уйти вместе с мусором. Однажды в старой синагоге Mikro Kadosh Anshei Ticktin в Чикаго он со своей командой проработал всю ночь: снимал витражи с фасада, пока с другой стороны уже рычал бульдозер: «К утру осталась одна стена, она дрожала, пока мы вытаскивали последнее окно».

В подвале синагоги в Нортбруке Орбах показывает журналисту подлинный склад памяти. Деревянные ящики — некоторые из них закрыты гвоздями, другие открыты, — а внутри витражи, еще не нашедшие нового дома. «Вот эти из Мичигана, из Бет‑Ахим, — говорит он, проводя пальцами по ящику. — Семь окон для Праздников и семь для Дней творения. Они великолепны».

Каждое такое бывшее окно — история. В начале XX века, когда иммигрантские общины строили свои первые монументальные синагоги, витраж становился символом еврейского присутствия. В Европе он рассказывал в основном о святых, в Америке — о выживании. На ранних витражах изображали колена Израиля, Дни творения, Исход из Египта. Позже — мрачные синие и красные оттенки Холокоста, а затем и золотые, белые краски, посвященные созданию Государства Израиль.

В каждом витраже — глава визуальной Торы, история стойкости.

Орбах родился в Чикаго, в семье беженцев из Украины и Польши. Учился юриспруденции, служил прокурором и судьей округа Кук, дослужился до председателя суда. Выйдя на пенсию, занялся посредничеством, но, как признается, «судья никогда не уходит совсем». Его первые спасенные витражи были из синагоги, в которой он проходил бар‑мицву и где венчались его родители. Здание продали церкви, и он не смог смириться с мыслью, что священные окна окажутся в мусоре.

С тех пор он стал для еврейских общин тем, кем раньше был для суда: последней инстанцией. Купер, наблюдающая за историей закрывающихся синагог, приехала в Чикаго, чтобы увидеть его работу.

«Он создает для этих окон посмертие, — говорит она. — Это нечто такое, чего мы не видели раньше».

Она вспоминает, как в Нью‑Йорке, в синагоге Ахават Исраэль в Кингстоне, рабочие аккуратно опускали витражи в ящики, пока последние прихожане стояли рядом. «Это было как похороны, — вспоминает Купер. — А теперь, глядя на эти же окна в Чикаго, в ярком свете, я вижу их воскрешение».

В своем доме Орбах тоже окружен цветным стеклом. Над дверью — два окна, спасенные из синагоги в Лейквью, куда он когда‑то ходил на миньян. Теперь на этом месте расположен жилой комплекс…

«Это мой способ сохранить жизнь синагог, — рассказывает он, глядя на стекло, свет сквозь которое рассеивается по стенам. — Пока эти окна существуют, общины, которые их создали, все еще с нами».

В эпоху, когда американские синагоги закрываются рекордными темпами, миссия одного‑единственного человека превратилась в некий акт веры. Ведь витражи, как и свет, не знают границ. Они продолжают свой путь — из руин в святилище, из забвения в память.