В этом году мир отмечает 160 лет со дня рождения основателя психоанализа Зигмунда Фрейда. Его влияние на мировую культуру столь значительно, что порой мы перестаем это осознавать. Фрейд не был первым, кто открыл мир бессознательного, до него о важной роли бессознательного говорилось во многих мистических и философских учениях (Карл Густав Карус, Эдуард фон Гартман), но именно Фрейд осмелился ввести это понятие в науку. Психоанализ перевернул то представление о человеке, которое существовало прежде. Именно благодаря психоанализу стало очевидно, что человеком управляют отнюдь не правила хорошего тона, но «основные инстинкты». Фрейда любили и ненавидели одинаково сильно. В дореволюционной России его учение утвердилось почти сразу же, в большевистской — поначалу издали практически все труды Фрейда, после спохватились и, объявив врагом СССР, без лишнего шума «похоронили». В нацистской Германии книги Фрейда сжигали на площадях вместе с книгами братьев Манн, Ремарка, Цвейга, Фейхтвангера, Брехта. И сегодня учение Фрейда, точно тихая вода, отражает человеческие комплексы и подавленные инстинкты.

Повлиял ли кризис религиозного сознания на осмысление открытий Фрейда? Как далеко продвинулся психоанализ со времен его открытий? Почему последняя исповедь Фрейда, хранящаяся в Библиотеке конгресса США, до сих пор не опубликована? Наблюдается ли в учении Фрейда связь с иудаизмом? На эти и другие вопросы мы попросили ответить доцента факультета Консультативной и клинической психологии МГППУ Александра Сосланда, писателя, драматурга и телеведущего Олега Шишкина, кинорежиссера Ильгара Сафата, психолога, автора бестселлеров для родителей Ольгу Маховскую, философа, психолога и семиотика, ведущего научного сотрудника кафедры философской антропологии философского факультета МГУ Вадима Руднева, исследовательницу каббалы и хасидизма Эстер Яглом.

Зигмунд Фрейд. Фото Макса Халберстадта. Гамбург. 1909

Александр Сосланд → Фрейд, без сомнений, единственный в своем роде, гений. Он, если и не изменил ход истории человечества, то уж точно существенно повлиял на интеллектуальную историю. Первый убедительно показал, что симптом что‑то значит. Вся последующая история психотерапии строилась на признании этого важнейшего открытия. Создал совершенно новый образ личности. Привлек внимание к огромному пласту переживаний воспоминаний. Создал особый способ интерпретации различных аспектов нашей жизни, создал в значительной степени профессию психотерапевта (а не только психоаналитика), заложил основы образовательных практик в этой области. Даже признавая большое количество заблуждений с его стороны, мы не ставим под сомнение его исключительное влияние в разных интеллектуальных областях.

Конечно, он ничего никому не «приписывал». «Низменные инстинкты» существовали как до него, так и после. Он это «низменное» подробно исследовал. Кстати, несомненным является и его вклад в теорию возвышенного (благодаря тому, что он ввел в оборот такой концепт, как сублимация). Сексуальность он расширил так, что она перестала быть всего лишь чем‑то таким, что просто служит для продолжения рода, а является сильным фактором в развитии культуры. То, что Фрейд сделал с влечением, стало важной парадигмой в мотивационной психологии. Авторы, создававшие концепции мотивации после него (Адлер, Юнг, Франкл), двигались по путям, проторенным именно им.

Кризис религиозного сознания, конечно, повлиял на Фрейда точно так же, как и на все интеллектуальные движения начала ХХ века. Но Фрейд, сам агрессивный атеист, был одним из тех, кто продвигал этот кризис концептуально. Концепция религии как невроза, сформулированная в тексте «Будущее одной иллюзии», оказала большое влияние на отношение к религии, «Бог умер» у Фрейда не в меньшей степени, чем у Ницше или Маркса. Разумеется, не следует эту «смерть» понимать буквально, это смерть, так сказать, в теории.

Сегодняшний психоанализ существенно отличается от того, что было при Фрейде. Главным образом это связано с отказом от множества «крайностей» психоанализа, в первую очередь от пансексуализма. Изменились многие аспекты психоаналитической техники: намного большее значение придается теме переноса и контрпереноса. «Травматическая» теория неврозов (по которой невроз может быть связан с одним конкретным травматическим событием) уступила место «конфликт‑ориентированной» (невроз, скорее всего, связан с длительным личностным конфликтом). Теория влечений уже не играет той роли, что раньше, семиотическая же часть психоанализа, наоборот, играет значительную роль. Огромное влияние психоанализ оказал на самые разные гуманитарные практики, став одной из ведущих сил континентальной философии. Важно также то, что психоанализ, изначально имевший статус исследовательской стратегии, сам превратился в объект исследований.

Какую роль в открытиях Фрейда и в его практике сыграл аспект «самоненависти»? О «самоненавистничестве» Фрейда по большому счету ничего не известно. У него было сильное сознание своей еврейской идентичности, в стратегии развития психоаналитического сообщества он постоянно учитывал еврейский фактор. Чувствительный к теме антисемитизма, он сформировал сплоченное сообщество, и это оказало большое влияние на развитие психотерапии в целом. Психоаналитическое сообщество было сформировано им по образцу некоей секты, где верность основам исходного учения ставилась выше, чем принцип свободы научной дискуссии. Делалось это в том числе и для защиты от антисемитизма, в котором Фрейд видел одну из причин острой критики в адрес психоанализа. При этом он много усилий посвятил тому, чтобы психоанализ не оказался чисто «еврейским проектом».

Не думаю, что в письмах, хранящихся в Библиотеке конгресса, найдется что‑то сверхсенсационное. Не в последнюю очередь это связано с тем, что психоанализ уже не имеет того статуса, что раньше: доминирующей в психологическом сообществе теории, объекта сильного положительного и отрицательного переноса. Отдавая должное «еврейскому фактору» в развитии и распространении психоанализа, в то же время не стоит его преувеличивать. Соображения здесь простые: одновременно с Фрейдом жило множество евреев приблизительно с его же уровнем образования и родом занятий, но ни один из них не придумал ничего подобного психоанализу.

Наблюдается ли в учении Фрейда связь с иудаизмом и его философией? Конечно, можно найти какие‑то связи, не сомневаюсь, что есть исследования, посвященные этой теме. Но психоанализ слишком оригинален и сам представляет собой такое богатое явление, что читать его через иудаизм или что‑нибудь еще не имеет большого смысла. Намного продуктивнее анализировать тексты самого Фрейда.

Я бы добавил в «список евреев», повлиявших на ход современной истории, еще и Эдмунда Гуссерля. Фрейд никоим образом не «обеспечил слом культуры». Он, безусловно, способствовал ее развитию и обогащению. Психоанализ — неотъемлемая часть сегодняшнего культурного пространства. Он создал новую культурную оптику. Через психоанализ мы сегодня читаем и кинематограф, и литературу, и, например, родственные отношения в традиционных обществах. В сущности, Фрейд сформировал новую антропологию. Феминистское движение вряд ли числит его в своих главных героях, он скорее относится к героям «либерализма вообще». Влияние его на сексуальную революцию несомненно и общепризнанно, но он только один из «ключевых игроков» на этом поле наряду с Хэвлоком Эллисом, Вильгельмом Райхом, Альфредом Кинси и другими. В том, что касается маркетинга и рекламы, психоанализ, несомненно, сыграл важнейшую роль.

«Природа и культура в человеке противостоят друг другу»

Олег Шишкин → Несомненно, Зигмунд Фрейд появился в момент, когда западный мир испытывал кризис, и его открытия с этим связаны напрямую. Фрейд оказался первым из ученых в своей специфической области, кто догадался, что краеугольные вопросы, занимающие человечество, лежат не только в плоскости клинической психологии, психиатрии, но имеют важный психокультурный контекст. Это, как мне кажется, и послужило для него отправной точкой. Конечно, Ницше он читал, мы это знаем по его отзывам, касающимся целого ряда прозрений философа. Но если мы вспомнили о Ницше, должны вспомнить и о Достоевском, которым Фрейд чрезвычайно интересовался и главные темы которого потом оказались в его штудиях. Хотя начало учения Фрейда лежало в области клинических исследований, когда необходимо было понять, что же такое психопатология обыденной жизни, большая часть открытий носила общелитературный и общекультурный контекст.

Увлечение Фрейда древними оккультными артефактами и их коллекционирование в какой‑то степени сыграли с ним злую шутку — помогли его ученику Карлу Юнгу оценить то направление, мимо которого Фрейд не то чтобы прошел, а решил не заострять на нем внимание. Юнг из этого фрейдовского увлечения создал собственную вселенную и стал с ней ассоциироваться. Оно открывает нам начало культурного контекста в жизни человека. А также то, что подавление сексуальных желаний связано с культурными процессами, более сложными. Целая череда совершенных в этом направлении открытий уводит нас в «другую вечность». В этой связи уместно будет вспомнить метафору Фрейда, когда он говорит, что психическая составляющая человека — темный подвал, в котором старая девственница борется с обезьяной. Природа и культура находятся в противостоянии, если в этой схватке победит одна из сторон, мы вымрем.

Существует ли какой‑то «заговор молчания», связанный с фигурой Фрейда? Если и существует, думаю, прежде всего, это связано с его отъездом из Австрии. Ведь известно, какими сложными оказались переговоры с нацистами. Не окажись они успешными, а это означает, что переговорщики пошли на ряд уступок, выдвигаемых нацистскими преступниками, Фрейд разделил бы участь своих сестер и вообще всего европейского еврейства, сгинувшего в огне Холокоста. Так что вряд ли «заговор молчания» связан с организацией «Бней‑брит», разработками психотропного оружия, борьбой спецслужб и тому подобными вещами, которыми так увлекаются «Пушков и Ко». Да, сейчас у нас модно говорить о шарлатанстве Фрейда, о его еврейских корнях, корысти и даже о невероятном апломбе. Возможно, это все потому, что Фрейд никогда не льстил Человеку, и тому становится все обидней и обидней. В особенности нашему, родом из страны, где, как мы знаем, обходились без секса. Фрейд десакрализировал целый ряд знаний не одной ушедшей эпохи, назвал многие вещи своими именами и снял с них табу. Сделало ли это человека лучше — другой вопрос. На него пусть отвечают те, кто с энтузиазмом снимает очерняющие Фрейда фильмы. Думаю, сам Фрейд к ним имеет отношение разве что в сугубо клиническом смысле.

«Сегодня все люди в той или иной степени “фрейдисты”»

Ильгар Сафат → Мощнейшее влияние теории Фрейда в европейском искусстве стало ощущаться уже с начала 20‑х годов ХХ века. Сюрреализм, возникший приблизительно в это же время, открыто декларировал, что опирается в своих методах на фрейдизм. Причем сам Фрейд не всегда эти методы принимал, считая, например, гротескную живопись Сальвадора Дали профанацией своих идей. Также своеобразное воплощение фрейдистская теория нашла в литературном сообществе, возглавляемом Андре Бретоном. Если говорить о кинематографе, то первыми сюрреалистическими фильмами считаются «Механический балет» Фернана Леже, «Антракт» Ман Рэя, «Раковина и священник» Жермена Дюлака, «Андалузский пес» Луиса Бунюэля и ряд других. В то же самое время в Советской России влияние Фрейда ощущалось в работах Абрама Роома («Третья Мещанская»), Дзиги Вертова («Человек с киноаппаратом»), Сергея Эйзенштейна («Октябрь»). Новый всплеск интереса к Фрейду действительно пришелся на 1960–19 70‑е годы. Фрейдизм способствовал возникновению такого философского направления, как экзистенциализм (Жан‑Поль Сартр, Альбер Камю). Опираясь на дьявольскую смесь сюрреализма и экзистенциализма, в кинематографе в эти годы творили такие режиссеры‑интеллектуалы, как Ингмар Бергман («Земляничная поляна»), Федерико Феллини («8½»), Пьер Паоло Пазолини («Сало, или 120 дней Содома»), Бернардо Бертолуччи («Последнее танго в Париже»), Микеланджело Антониони («Фотоувеличение»)и другие. В СССР в эти годы учение Фрейда, равно как и экзистенциализм, были под запретом, однако влияние этих идей все‑таки можно заметить, например, в фильмах Андрея Тарковского («Зеркало»). Не случайно Сартр так высоко оценил дебютную картину Андрея Тарковского «Иваново детство». Подводя итог, можно сказать, что идеи Фрейда радикально изменили интеллектуальный ландшафт ХХ столетия. Из алхимического тигля фрейдизма, благодаря его влиянию на философскую и художественную мысль, был выплавлен новый тип «современного человека». Сознаем мы это или нет, но сегодня все люди в той или иной степени «фрейдисты». Представить ХХ век без учения Зигмунда Фрейда невозможно, хорошо это или плохо, но это так.

Парадоксальным образом, революционные для своего времени идеи Фрейда в ХХI веке служат, скорее, консервативным целям. Так всегда бывает с революционными идеями, в какой‑то момент они становятся традицией, затем — рутиной. В ХХ веке западная цивилизация прошла через две мировые войны и Холокост, исчезновение империй, создание и распад нескольких тоталитарных режимов, атомную бомбардировку мирных городов и прочие, невиданные ранее, ужасы. В искусстве и философии все закончилось дегуманизацией и постмодернизмом. Человечество ушло от человечности. Если в начале ХХ века Освальд Шпенглер говорил о «Закате Европы», то на излете столетия Фрэнсис Фукуяма объявил «Конец истории». Мы все дальше и дальше отдаляемся от своей человеческой природы. В этой связи теория Зигмунда Фрейда, опиравшаяся на античные мифы и литературные архетипы, так близка нам, выходцам из ХХ века, так человечна. Звучит парадоксально, но именно фрейдизм, возможно, и станет тем Ноевым ковчегом, в котором мы сохраним для потомков все наши комплексы, слабости, перверсии и страхи, но вместе с ними мы сохраним, надеюсь, также и нашу человеческую природу.

«У него было феноменальное чутье, но стадионы собирал не он»

Ольга Маховская → Был ли Фрейд «венским шарлатаном»?.. Для меня он является первым активным популяризатором науки, который значительно расширил представления публики о внутренней жизни среднестатистического человека. Популяризатор вынужден оперировать гипотетическими, непроверенными данными, потому что его задача — не разрушать целостную картину мира обывателя. Занимаясь популяризацией психологии, я на себе чувствую недоверчивость и агрессию тех, кому психологическая помощь более всего нужна. Лично меня потрясает количество социально‑психологических, а не только клинических тем, которые успел затронуть Фрейд, — религия, искусство, юмор, агрессия… У него было феноменальное чутье, но стадионы собирал не он, а Гитлер. Фрейд был ближе к писательским, академическим кругам, он был человеком ХIХ века.

По поводу писем, хранящихся в Библиотеке конгресса США и до сих пор не опубликованных. Как всякий кабинетный ученый, сноб, Зигмунд Фрейд был мизантропом. Думаю, именно эта сторона его жизни, с нелицеприятным списком имен и характеристик, и не разглашается. Люди честолюбивые ревностно отслеживают своих соперников. Например, известно, что Фрейд считал настолько несправедливым признание Павлова и вручение ему Нобелевской премии, что, когда Голливуд пригласил его в качестве консультанта на производство фильма о психоанализе, отказался от баснословного гонорара только потому, что главную роль в этом фильме играл русский актер по фамилии Павлов.

«Фрейд — ключевая фигура в истории человеческой культуры»

Вадим Руднев → Если считать началом психоанализа 1895 год, то есть год выхода в свет книги Зигмунда Фрейда «Исследования истерии», то психоанализ с той поры продвинулся чрезвычайно далеко. И на этом почти столетнем пути я бы выделил несколько этапов. Первый — формирование так называемого «тайного совета» в составе Карла Абрахама, Отто Ранка и других, которые в основном были сосредоточены на вопросах, связанных с эдиповым комплексом. Внимание ими, прежде всего, уделялось роли отца, роль матери почему‑то находилась в тени. Связано это было с тем, что мать в жизни ребенка начинает играть особую роль гораздо раньше, чем отец. Второй этап, по моему мнению, связан с развитием младенческого и детского психоанализа и связан он с именем английского психоаналитика Мелани Кляйн. Именно она обнаружила, что появление эдипова комплекса проявляется гораздо раньше, в возрасте около года. Кроме того, Мелани Кляйн выделила в младенческом сексуальном развитии две так называемые позиции — параноидно‑шизоидную и депрессивную. На параноидно‑шизоидной позиции младенец не осознает мать как целостный объект. Для него существуют лишь два понятия: хорошая грудь и плохая. Хорошая грудь — та, что кормит; плохая, соответственно, та, которая не кормит, уходит… Понятия матери не существует, впрочем как и всех других понятий. И это очень болезненная стадия. На ней господствует страх преследования, влечение к смерти и так далее. Если младенец зафиксируется на этой стадии — понятие фиксации было введено еще первым поколением исследователей, — то возможны неприятные последствия: он может заболеть шизофренией. Но если в возрасте где‑то около полугода младенец пройдет эту страшную параноидно‑шизоидную позицию, наступает вторая позиция, называющаяся депрессивной. Эта позиция в общем прогрессивная, потому что на ней образ матери формируется как целостный объект, но за это ребенок платит депрессией. Потому что думает, что мать, лишь на время оставляющая его, покидает его навсегда. Потому‑то эту позицию и называют депрессивной. Если ребенок зафиксируется на депрессивной позиции, у него может впоследствии развиться маниакально‑депрессивный психоз, или, как сейчас говорят, биполярное расстройство личности. Биполярное расстройство считается менее тяжелым в силу того, что по прогнозу более позитивно. Шизофрения не излечивается, сейчас добиваются лишь стойкой ремиссии. Еще Мелани Кляйн придумала такой важный концепт — проективная идентификация. Это сложное понятие, занимающее сейчас умы психоаналитиков. Проективная идентификация — это такой младенческий механизм защиты, при котором патологическая психика стремится как бы спроецировать свои плохие части («плохие части» — выражение самого Фрейда ) на близлежащий объект, на мать, если речь идет о младенце, или на психоаналитика, если речь идет о пациенте, и заставляет этот объект вести себя так, как он хочет. То есть заставляет идентифицироваться с его психикой. Отсюда и название «проективная идентификация». Следующий революционный шаг в психоанализе сделал ученик Мелани Кляйн английский психоаналитик Уильфред Бион. Он развил учение о проективной идентификации и ввел понятие странного объекта. Странный объект — это результат патологически активной проективной идентификации: патологической психике, которую он назвал контейнируемой, не удается осуществить проективную идентификацию и мать или психоаналитик, то есть контейнер, выставляет защитный барьер и высылает ему эти плохие части, или содержания, обратно. В результате чего он их уже не может терпеть и, по мнению Биона, размельчая в мелкую ментальную труху, просто выбрасывает куда попало. В этот момент происходит визуализация кусочков мелких объектов и человек начинает галлюцинировать. Эту галлюцинацию он назвал «странными объектами». Бион так и не разработал до конца свою теорию. У него странные объекты выступают лишь в качестве мимолетных фраз, но вообще это крайне важное понятие для современной культуры, потому что эти объекты воздействуют на нас. К примеру, самыми странными объектами на сегодняшний день являются телевизор и интернет. Стоит их включить, как они начинают нами манипулировать при помощи все той же проективной идентификации. Другой ветвью можно считать открытия Жака Лакана, разработавшего чрезвычайно сложный структурный психоанализ, опирающийся на идеи структурной лингвистики Фердинанда де Соссюра. О Лакане можно говорить бесконечно долго, я обращу внимание, пожалуй, на самое главное в его теории, на так называемую третью топику, — разделение психики на символическое, воображаемое и реальное. Под символическим понимается язык, соответствующий фрейдовскому Сверх‑Я, воображаемое соответствует Эго, а вот реальное — это то, что примерно соответствует Желанию по Фрейду. Это очень сложное понятие; такое невидимое, невозможное нечто, что является подлинной реальностью и прикрывается мнимой иллюзорной реальностью, в которой все мы пребываем. Но этим, конечно, открытия Лакана не исчерпываются. Лакан придумал огромное количество концептов и сделал массу открытий. И, наконец, последнее имя, которое в России пока малоизвестно: великий психоаналитик родом из Чили Игнасио Матте Бланко. Он отчасти является учеником Биона. Матте Бланко написал замечательную книгу — «Бессознательное как бесконечные множество», в которой разделил бессознательную логику и сознательную логику. Сознательная логика является обычной Аристотелевой логикой с ее законами тождества, исключения третьего и противоречия. Симметричная логика, которая свойственна для бессознательного, заключается в том, что в бессознательном не действуют законы ни исключенного третьего, ни тождества, ни противоречия. В бессознательном А равно В, С равно D, и все это равно бесконечности. В целом закон Матте Бланко звучит так: в бессознательном все равно всему, и это все равно бесконечности. Эти открытия, пожалуй, самые главные.

Фрейд, прежде всего, открыл нам, что детство не является раем, но чрезвычайно сложной трагичной фазой жизни человека. В ребенке накручено все, и нарциссизм, и гомосексуализм, и влечение к смерти… Открытие Фрейда полностью перевернуло картину представления о детстве и отношение к нему в ХХ веке. Кроме того, Фрейд открыл бессознательное, хотя не он употребил первым это слово. Именно благодаря Фрейду стало понятно, что все то, что происходит на поверхности человеческой жизни, имеет мало значения, главное сокрыто от нас в бессознательных процессах. Одного этого достаточно, чтобы дать Фрейду не одну Нобелевскую премию.

«Пришло время по‑новому взглянуть на то, что сближает каббалу и психоанализ»

Эстер Яглом → Вопрос взаимоотношений еврейской мистики и различных направлений психологии актуален для современного Израиля. Событием стала вышедшая полгода назад книга поэта и профессора Беэр‑Шевского университета Хавивы Пдаи «Каббала и психоанализ». В этой книге автор — не только как представитель научного мира, но и как человек, получивший традицию в кружке своего прадедушки, знаменитого иерусалимского каббалиста иракского происхождения Йеуды Фтаи, — пытается совместить собственные оригинальные толкования с фрейдовским и постфрейдовским психоанализом, а также с различными направлениями недавних ньюэйджевских духовных практик. В качестве источников рассмотрены писания Ари, хасидско‑каббалистическое учение р. Ицхака‑Айзика Сафрина из Комарно, произведения р. Нахмана из Брацлава, р. Шнеура‑Залмана из Ляд и др.

Впервые человек, обладающий поэтическим даром, с детства пропитанный каббалой и хасидизмом, к тому же женщина (ведь женщины не допускаются к изучению каббалы с учителем или в специальном заведении), обратился к столь зыбкой области — соединению языков совершенно разных традиций исследования человеческой души. При этом стремление Пдаи раскрыть некоторые каббалистические концепции, опираясь на ставшие частью мировоззрения современного человека понятия фрейдизма, вписывается в более общую тенденцию. Так, тель‑авивский Институт психоанализа в последнее время активно сотрудничает с исследователями еврейской мистики, ищущими возможность сравнивать каббалу и психологию на профессиональном уровне. Очевидно, пришло время по‑новому отнестись к тому, что их сближает.

Интересно, что, по мнению Пдаи, трехчастная фрейдовская модель человеческой психики (Эго, Оно, Суперэго) напоминает описание структуры человеческой души в главном произведении основателя Хабада р. Шнеура Залмана из Ляд «Танья» как противостояния животного (Оно) и Б‑жественного (Суперэго) уровней души при содействии посредника между ними (Эго). Как известно, эта точка зрения совпадает со взглядом на психоанализ последнего Любавичского Ребе, р. Менахема‑Мендла Шнеерсона. Известно также, что консультациями Фрейда в свое время пользовался пятый Ребе, Дов‑Бер Шнеерсон, встреча с которым повлияла на еврейское мировоззрение Фрейда. Однако теория психоанализа к тому времени была полностью сформирована.

Получив в детстве начальное еврейское образование, Фрейд мог привнести еврейское содержание в свое учение разве что своей генетической памятью, хотя ряд его концептуальных понятий вызывают ассоциации с еврейской мистикой. Либидо как энергия влечения ко всему, что охватывает слово «любовь»: страсть, похоть, сила эроса, сексуальный инстинкт, — в своем многообразии смыслов вызывает несколько ассоциаций. Самая негативная из них — понятие «злого начала» в еврейской мысли вообще, душевный инстинкт и тенденция, толкающая человека, кроме прочего, к соблазну, похоти, любви, запрещенной еврейским законом, «дурной любви» в терминологии хасидизма. В то же время в своем духовном аспекте, как стремление Мужского к Женскому, стремление к единению и соитию в высшем смысле либидо напоминает «страсть» в терминологии «Зоара» — то чувство, которое, усмиряя суды в мире, вызывает сакральное соитие высших уровней Б‑жественности, благодаря чему в мир поступают благо и жизненная сила. Это чувство, вызывающее целительную радость и ощущение полноты жизни. У Фрейда термин «либидо» вряд ли отражает полноту каббалистических красок, он значительно более физиологичен и привязан к материи. Либидо может толкать человека к «чуждым мыслям», по выражению хасидизма, то есть к тому, что отвлекает от служения и молитвы. Тем не менее концептуализация влечения к любви очень близка духу каббалы в целом и прежде всего упомянутой книге «Зоар» и учению Ари, которое, по определению автора, является развернутым комментарием к «Зоару».

Вообще, для еврейского мистического мировоззрения в образе человека, основными импульсами которого являются эрос и танатос, не хватает Б‑га. В том, что подсознание наполнено вытесненными сексуальными влечениями, недостает чего‑то, что описывало бы истоки этого в самой Б‑жественности, ведь человек сотворен по ее подобию: «по образу Б‑жию сотворил Он его; мужчиной и женщиной — сотворил Он их» (Берешит, 1:27). Раскрытие смыслов этого стиха — центральная тема каббалистического учения в целом, наиболее четко изложенная устами таная, легендарного автора и главного героя книги «Зоар», р. Шимона бар Йохая в завершающем книгу трактате «Идра зута» («Малое собрание»). В учении Ари эта тема была разработана в мельчайших деталях. Вероятно, если бы Фрейд изучал Ари, он был бы потрясен познаниями и интуициями каббалиста в области мужской и женской сексуальности, а также в сфере переживаний, связанных с зачатием, беременностью и кормлением. Все эти явления описаны Ари по отношению к жизни Б‑жественных эманаций — сфирот, что свидетельствует о его глубочайшем проникновении в человеческое сознание и психику.

В контексте лурианской каббалы интересно также рассмотреть мистическое понимание явления, которое психоаналитики называют «вытеснением». Его описывает мистическая история, изложенная двумя способами и рассказывающая о Творении на самых ранних этапах, — притча о смерти семи царей Эдома, или символическое «разбиение сосудов». «Цари, царствовавшие в земле Эдома прежде царствования царя у сынов Израилевых» (Берешит, 36:31) и жившие в мире хаоса, символизирующие первоначальные семь нижних сфирот, умерли один за другим, поскольку не способны были создать семью и произвести порождения. Каждый из них желал быть единственным и этим уподобиться Всевышнему. На другом языке — протосфирот были неспособны функционировать, правильно составляя комбинацию судов и милосердия, и не смогли удержать силу наполняющего их Б‑жественного света. Останки царей или осколки сосудов вместе с частью плененных искр этого света пали в бездны и находятся среди сил зла. Вместе с этим они наполнили то, что Фрейд назвал «бессознательным», а позднее Юнг — «коллективным бессознательным», в качестве информации, не переваренной человеческим разумом. Вместе с психикой останки царей запечатлелись, по выражению лурианской каббалы, даже в «дыхании костей» — сфере некоей отдаленной памяти, хранящейся в самых древних и статичных структурах человеческого тела. Таким образом, «вытесненным» в каббале являются феномены, связанные в том числе и с сексуальностью, но присущие не только человеческому роду, но всему Творению в целом. Святое служение евреев, согласно Ари, в обобщенном смысле есть переработка информации, связанной с царями, — «перебирание искр», обнаружение и проживание нереализованного потенциала Творения.

На языке «Зоара» все, что связано с любовью и единением мужского и женского, обладает самостоятельной ценностью и святостью независимо от того, приводит ли оно к произведению потомства. Возможно, каким‑то невероятным образом это знание повлияло на интуицию создателя психоанализа, впервые в истории науки о душе уделившего особое внимание эротическим стремлениям человека.