Единственная

Полина Гельман — единственная еврейка, которой присвоено звание Героя Советского Союза. Единственная. Гвардии подполковник, штурман 46-го гвардейского Таманского орденов Красного Знамени и Суворова III степени авиационного полка ночных бомбардировщиков. В полку с первого и до последнего дня. 857 боевых вылетов. После войны П. Гельман — кандидат экономических наук. 23 июня 1941 года она сдала последний экзамен за третий курс исторического факультета Московского университета, но после войны туда не вернулась, поступила в военный институт иностранных языков. На Кубе она общалась на превосходном испанском, в Израиле — на… русском: идиш знала неважно, мама владела им, а вот дочь за войну подзабыла.

В последние годы жизни Полина Владимировна долго и тяжело болела. Госпитали, загородные больницы. Круглосуточные сиделки, капельницы днем и ночью. Лечение требовало больших средств. Главный раввин России Берл Лазар незамедлительно согласился принять дочь Полины — Галину. Берл Лазар выслушал нас и сказал, что еврейская община непременно поможет семье. Через некоторое время Галя позвонила мне: приглашают приехать в МЕОЦ. И помогали — существенно — до последнего дня.

Втайне от дочери Полина давно заказала себе мемориальную доску: фотоснимок в военной гимнастерке, год рождения — 1919, тире и свободное место для даты смерти… Она умерла в ноябре 2005 года… До 61-й годовщины Победы не дожила. Военный оркестр, прощальный салют, почетный караул у гроба. Молоденькие солдаты, стоявшие в карауле, взглянули на гроб: сухонькая старушка в цивильном платье. Глаза ребят округлились, когда внесли подушечки с золотой Звездой Героя, орденами Ленина, двумя Красного Знамени, двумя Отечественной войны, двумя Красной звезды, боевыми медалями. Солдаты, они знали цену этим наградам, хотя и не воевали.

Стала «голубая линия» красной

На ускоренных курсах в школе военных летчиков в городе Энгельсе будущий штурман Полина Гельман изучала материальную часть и навигационное оборудование современных по тому времени (1942 год) самолетов. А в полку ее посадили, как и всех девушек, на У-2. Правда, очень знакомый еще по аэроклубу в Гомеле. Скорость — не более 120 км в час, каркас из деревянных планок, обшитых фанерой и перкалью, ткань была прочной, но легко воспламенялась. В открытых кабинах летчица и штурман располагались друг за другом. Плексигласовые козырьки не защищали не только от пуль, но и от ветра. Единственная аппаратура — переговорное устройство летчицы со штурманом. Ни радио, ни приборов ночного видения. А работать приходилось только ночью. Вооружение — две-три бомбы по 100 кг каждая, осветительные бомбы лежали на полу кабины, их надо было сбрасывать руками. Гораздо позже в хвост поставили пулемет и выдали парашюты. Да, и еще каждой полагался пистолет.

Командир и комиссар авиадивизии с нетерпением ждали пополнения — часть понесла немалые потери. Приуныли, когда узнали, что прибудет полк на У-2. Но встречать новичков поехали. На поле один за другим садились самолеты. Из кабин выпрыгивали пилоты и штурманы и с радостными криками бросались… собирать полевые цветы. Командир и комиссар переглянулись и молча направились к своей машине…

Однажды, когда экипаж возвращался на свой аэродром, Полина почувствовала, что снизу тянет холодом. Посмотрела: ба, пробоина в дне кабины, рядом — осколок зенитного снаряда. Взглянула на ноги: очень аккуратно, будто бритвой, срезанное голенище сапога. Покрылась потом — ногу не задело. Первое время возила с собой этот осколок, потом их стало много, застрявших в разных частях самолета.

857 боевых вылетов… И в каждом подстерегала смерть. В каждом!

— Пуще зениток мы ненавидели немецкие прожектора, — вспоминала Полина. — Тебя ослепляет нестерпимый свет, ничего не видишь, знаешь, что через секунду по тебе ударят зенитки и пулеметы. И достаточно одной пули, чтобы самолет загорелся и взорвался. Много лет мне снился один и тот же сон: меня ослепляет прожектор. Просыпалась в холодном поту.

857 боевых вылетов… Немецкая линия обороны — не только узенькая полоска окопов, она, бывало, тянулась вглубь на десятки километров. Истребители, штурмовики проскакивали ее за минуту-другую.

— А мы тащились минут десять-пятнадцать. И если тебя поймал прожектор, по тебе все стреляют. Да и цели, которые мы должны бомбить, укреплены зенитными средствами. И чем важнее цель, тем мощнее вокруг оборона.

На Тамани немцы создали сильно укрепленную линию глубиной в 20-25 км. Именно здесь германское командование ожидало нашего броска на Крым. Немцы назвали эту линию «Голубой». Через нее и должны были летать экипажи 46-го полка. Облететь ее было невозможно — она протянулась на сто с лишним километров.

Полина работала в паре с летчицей Наташей Меклин. Последние два года я часто встречался с ней (Наташа скончалась летом 2005 года). Герой Советского Союза, кавалер трех (!) орденов Красного знамени, (не у всех полководцев их столько), она была превосходным рассказчиком.

— Летим через «Голубую линию». Задание — бомбить склады с горючим в Крыму. Внутренне приготовилась к стрельбе зениток, их тут всегда много. Но что это? Тихо. И вдруг перед нами вырастает лес прожекторных лучей. Они стоят сплошной стеной, вертикально. Ужас какой-то, обойти этот забор невозможно: лучи кругом, подняться выше их не позволяет мощность мотора. В желудке стало холодно, будто лягушку проглотила. Рассказала потом Полинке о своих ощущениях; она призналась, что тоже страху натерпелась. Я хотела повернуть назад, но штурман твердит курс на Крым, просит только подняться повыше. Кое-как перелетели, зато отбомбились всласть. Прилетавшие вслед за нами экипажи еще долго наблюдали пожар на складах.

— Однажды бомбили сильно укрепленный район, — продолжала Наташа. — Нас поймали сразу несколько прожекторов. Кричу штурману: «Держись крепче!» Бросаю машину из стороны в сторону, вниз, вверх. И вдруг вижу: луна… внизу, а прожектора — вверху, зеркала их блестят. Решила: схожу с ума. Но через мгновенье поняла: это мы летим вверх колесами. Как не вывалились…

«Голубая линия» стала для полка красной, кровавой. Взбешенное дерзостью ночных бомбардировщиков германское командование перебросило сюда с Запада ночные истребители. В одну из ночей — это было 1 августа 1943 года — истребители барражировали на участках, где обычно пролетали ПО-2. Стоило прожектору на минуту-другую осветить хрупкий самолетик, как к нему подлетал истребитель и в упор расстреливал по сути безоружную машину. В ту ночь сгорели четыре экипажа, восемь чудесных девушек. Командование временно прекратило полеты ПО-2.

Бессменный — с первого до последнего дня! — начальник штаба полка, профессор физического факультета МГУ Ирина Ракобольская перебирала многочисленные папки с документами, фотографиями, вырезками, письмами — ищет снимок немецкого летчика, который расстрелял наших девушек в ту августовскую ночь. Как оказалось, это фото у начштаба — отдельная история.

— Нашла, — Ирина Вячеславовна протягивает снимок. — Вскоре его сбили.

Были и свои радости

Холодным и ветреным ноябрьским вечером в полк прибыл адмирал. Коротко объяснил командиру полка Евдокии Бершанской обстановку: в районе рыбацкого поселка Эльтиген в Крыму высажен наш десант. Немцам удалось окружить десантников. Патронов — наперечет, моряки получают в день по сто граммов сухарей и полбанки консервов, медикаменты кончились. Десантники занимают крохотный школьный двор, штурмовики проскакивают его за секунду, сбросить ничего не могут. Только на вас надежда.

Бершанская протянула адмиралу метеосводки, они кончались словами — погода нелетная.

— Соберите личный состав, — попросил адмирал. Когда все выстроились на аэродроме, адмирал коротко обрисовал обстановку. Еще лаконичнее была Бершанская:

— В такую погоду Полеты запрещены. Кто хочет добровольно лететь на Эльтиген — шаг вперед!

Полина шагнула вперед. Вместе с ней вышел весь строй… В бомболюки подвешивали мешки с патронами, картошкой, бинтами. Первый раз их схватили прожекторы и обстреляли еще над морем. Увернулись. Потом попали в лучи уже над Крымом.

— Рая Аронова опять увернулась, — вспоминала Полина. — Я предложила идти на бреющем: темнота такая, ни зги не видно. И вдруг заметила неясный такой огонек — костер на школьном дворе. Заорала в переговорное: «Вижу цель!» Рая снизилась еще, высота — метров тридцать. Нажимаю на бомбосбрасыватели, мешки падают во двор школы. Успеваю заметить, что к ним бегут ребята. Мы уходим. А я неожиданно для себя прошу летчицу: сделай еще круг. Рая ругает меня: «С ума сошла, нас палкой собьют». Но возвращается. Я отодвинула козырек и кричу: «Полундра! Ребята, мы привезли патроны, следующий сбросит бинты!» Что кричат десантники, неслышно.

И так бывало не один раз за ночь. А однажды Бершанская дала Ароновой и Гельман особое задание: доставить десантникам мешок с почтой.

— Я решила, что постараюсь сбросить этот драгоценный груз прямо на крыльцо школы. Попросила Раю лететь как можно ниже. Она ворчит, но идем прямо над крышей. Не успела я, проскочили. Еще один заход. Бросаю! И вижу — ну, точно на крыльцо мешок падает! — Когда Полина это рассказывала, то была уже тяжело больна. Но вспомнила и заразительно рассмеялась. Дочь Галя, самоотверженно ухаживавшая за мамой, говорила, что впервые за последние годы слышала, как мать смеется.

Много лет спустя командующий тем самым десантом генерал Гладков напишет: «Девчата спасли нас от смерти». Нужны ли еще какие-то комментарии?

Полина все хорошо помнила. Однажды спросил ее о радостных событиях войны. Она задумалась, пауза затянулась. Потом сказала:

— Как ни странно, их было немало: письма из дома, награждения, концерты самодеятельности. Ну, и конечно, когда все экипажи возвращались домой. И встреча с братом. Ким младше меня, когда началась война, он был школьником. Но в шестнадцать лет каким-то образом убежал на фронт, конечно, в авиацию. По молодости лет его определили механиком, у него оказались золотые руки. Однажды — это было осенью 1944 года — получила от брата письмо. Цензура почему-то не зачеркнула название польского местечка, где базировался их полк. Посмотрела по своей рабочей карте — недалеко от нас. Словом, мне разрешили слетать к нему. Наш самолетик приземлился как раз в тот момент, когда их полк построили. Как будто для встречи. Представляете: мы подрулили, я выпрыгнула. Звезды Героя у меня тогда еще не было, но ордена и медали я нацепила. Подошла к командиру полка, представилась. Набралась нахальства и попросила отпустить брата ко мне. Ким был смущен необыкновенно. А в нашем полку все девочки завидовали мне.

— И еще — поездка в Берлин, — продолжала Полина. — Взобралась на крышу рейхстага, оттуда рассматривала город. Ну, и конечно, последний боевой вылет. Это было в ночь с 4 на 5 мая 1945 года. На цель не вышли — стоял густой туман. К тому же забарахлил мотор. Решили возвращаться. Полагалось освободиться от бомб — садиться с ними нельзя. Но и не знаем, где их сбросить, не ведаем, что и кто под нами — город, наши, дети. Каким-то чудом вышли на свой аэродром. Сели, машина покатилась по полосе прямо на рощу. Я и Рая Аронова зажмурились: от столкновения с деревьями неизбежно последовал бы взрыв. В нескольких метрах от опушки самолет остановился. Мы с Раей выскочили из машины и устроили дикую пляску. Часовой, стоявший неподалеку, решил, что мы сошли с ума.

…Каждый год 2 мая в скверике у Большого театра собирались ветераны 46-го полка. Приходили с детьми и внуками. Их — летчиц, штурманов, вооруженцев, техников становилось все меньше. Те, кто смогли, пришли и в 2005 году. Полины Гельман с ними уже не было. Но о ней вспоминали. Всплакнули и… улыбнулись, припомнив милую маленькую девушку в длинной шинели и огромных сапогах, ее «фрески» о полковых буднях, песни…

(Опубликовано в газете «Еврейское слово», № 290)