Шедевр переводчика
Материал любезно предоставлен Tablet
В 81 год писатель и переводчик Гилель Галкин опубликовал свой шедевр — книгу, где отразилась целая жизнь, отданная размышлениям об иврите, сионизме, литературе и их взаимоотношениях. В сборник «Госпожа Иврит и ее “Влюбленные в Сион”» включены 11 эссе, и каждое посвящено одному из писателей, участвовавших в создании современной ивритской литературы в XIX веке и в начале ХХ столетия. Каждое эссе‑глава рассказывает о биографии и творчестве ее героя и содержит много пространных цитат в переводе самого Галкина. Но у Галкина получилась не галерея отдельных портретов, а нечто большее. На самом деле «Госпожа Иврит» — книга о том, как могут изменять мир литературные идеи, а также вдумчивое исследование ключевого периода современной еврейской истории.
Галкин — один из ведущих переводчиков израильской литературы на английский, он работал с Амосом Озом, А. Б. Иегошуа и многими другими. Но в «Госпоже Иврит» израильская литература полностью отсутствует; самое недавнее из произведений, которые рассматривает Галкин, — роман Шмуэля‑Йосефа Агнона «Вчера‑позавчера» , — увидело свет в 1945‑м, за три года до основания еврейского государства. А самое раннее — антихасидская сатира Йосефа Перла «Раскрывающий тайны» — в 1819 году, когда никто и не мечтал, что иврит сможет возродиться в качестве разговорного языка.
Однако, как указывает название книги Галкина, история современной ивритской литературы неотделима от истории сионизма. Писателям, о которых он пишет — в их числе поэт Хаим‑Нахман Бялик, эссеист Ахад а‑Ам , прозаики Миха‑Йосеф Бердичевский и Йосеф‑Хаим Бреннер , — так и не довелось жить в еврейском государстве, но их можно сравнить с поколением исхода: они не ступили на Землю обетованную, но без них не удалось бы до нее дойти.
Как и евреи в пустыне, эти ивритские писатели мучились сомнениями, часто спрашивали себя, не повернуть ли обратно. «Ох, надо быть очень доверчивым, чтобы думать, что у иврита есть будущее, а не только прошлое — прошлое, после которого не будет уже ничего!» — жаловался одному из друзей Йеуда‑Лейб Гордон в 1879 году, после того, как несколько десятков лет писал стихи на иврите. Сама мысль о том, что на иврите можно создать современную, секулярную литературу, была, пожалуй, таким же донкихотством, как и мысль, что в Палестине можно создать еврейское государство. Казалось бы, обе надежды разбивались о реальность последних двух тысячелетий истории.
Как‑никак, иврит перестал быть основным разговорным языком евреев уже к I веку н. э. — его вытеснили арамейский и греческий. На протяжении последующих 1800 лет иврит был лошн а‑кодеш, священным языком Торы и молитвы, раввинистических комментариев и переписки ученых людей; но языком повседневной жизни никогда не был. Все восточноевропейские писатели, о которых пишет Галкин в «Госпоже Иврит», с детства говорили на идише. Иврит определенно не был языком, на котором следует писать романы; раввинистический иудаизм презирал художественную литературу, считая ее баловством, если не решительно греховной.
Именно поэтому появление «Сионской любви» Авраама Мапу в 1853 году стало настоящей сенсацией. Галкин полагает, что это произведение — все же не первый ивритский роман (первым он считает роман Перла, вышедший на три десятка лет раньше), но определенно первый, привлекший большую читательскую аудиторию, и именно эта книга фактически создала современную ивритскую художественную прозу. Сегодня «Сионская любовь» кажется просто нечитабельной из‑за ее высокопарности и неестественности; Галкин показывает, что язык романа целиком взят из Библии и потому роман кажется стилизацией. Но его первым читателям рассказанная Мапу история несчастливой четы влюбленных в Иудее в VIII веке до н. э. казалась захватывающей. Галкин цитирует мемуары современника:
Роман распространился повсюду, попал в раввинские училища, даже в синагогу. Поэтичный полет фантазии изумлял и завораживал молодежь… Студенты раввинских училищ, сбегая с занятий, удалялись в лес, чтобы тайком читать роман Мапу. С наслаждением заново проживали жизнь в отдаленном прошлом.
Из этого отрывка следует, что аудиторией ивритской художественной прозы в основном были свободомыслящие юноши с хорошим религиозным образованием. (Сам Мапу закончил ешиву и преподавал иврит.) Таких читателей «Сионская любовь» поражала самыми разными своими гранями. Хотя эта история и написана на священном языке, она рассказывает о конфликтах между людьми, в которых Б‑г не играл роли; она пламенно романтична; в ней много описаний природы, превращающих «библейский ландшафт из абстракции в реальность» , отмечает Галкин. Все это приятно контрастировало с юридическими и религиозными текстами, над которыми студенты ешив корпели целыми днями.
В письмах Мапу воображал, что иврит олицетворяет женщина — «Госпожа Иврит», как и назвал свою книгу Галкин, — и обращался к ней в цветистых выражениях: «Оставь дом твой и иди со мной, оставь древний Эдем и иди в нынешние обиталища народа твоего». Однако для того, чтобы по‑настоящему сделать иврит частью живой еврейской культуры, этот язык должен был отказаться от исключительно библейского слога, который так ценил Мапу. Галкин приводит красноречивый пример из одного из его более поздних романов — «Ханжа»: действие его происходит в современной автору Восточной Европе. Мапу называет театр крайне малопонятным словосочетанием «долина видения» из книги Исаии . Галкин указывает, что Мапу мог бы употребить слово из мишнаитского иврита — театрон, но он чурался лексики, заимствованной из греческого.
Недовольство Галкина Мапу демонстрирует, что Галкин пишет свою книгу как пристрастный критик, а не как историк, сохраняющий нейтралитет. Предназначение современной ивритской литературы — Галкин настаивает на этом с первой до последней страницы — в том, чтобы помочь построить еврейское государство, где будут говорить на иврите, и Галкин оценивает всех своих героев сообразно тому, хорошо ли они сознавали и осуществляли эту миссию. По этой мерке Мапу не справился с задачей: ни в отношении языка — ведь он надел на иврит смирительную рубашку вместо того, чтобы подстегнуть его развитие, ни в политическом, так как к полноценному сионизму не пришел. «В этих романах <…> сионизм так и не рождается, подобно идее, которая трепещет на краю сознания, но которую не удается сформулировать», — заключает Галкин.
И все же Мапу открыл дверь — и в нее ринулось следующее поколение. Начиная с 1870‑х годов секулярные ивритские писатели обрели немногочисленный, но элитарный круг читателей благодаря таким журналам, как «А‑Шахар» (его издавал Перец Смоленскин в Вене) и «А‑Шилоах» (его издавал Ахад а‑Ам в Одессе). На их страницах поэты и прозаики, экспериментируя, пытались сделать иврит современным литературным языком, а публицисты спорили о будущем евреев.
The Lady of Hebrew and her Lovers of Zion
Госпожа Иврит и ее «влюбленные в Сион»
]Hillel Halkin
Toby Press, 2020. 391 p.
Смоленскин и Ахад а‑Ам тоже стали героями Галкина в «Госпоже Иврит», и по их биографиям видно, что даже убежденным гебраистам было нелегко вообразить себе светлое будущее. Смоленскин провозглашал иврит истинным отечеством евреев: «Он вкладывает нам в уста слова, которыми мы будем говорить друг с другом на самых дальних островах и в дальних краях земли» . Однако в художественной прозе он рисует еврейское общество с горечью и весьма критично. В его романе «Погребение осла» показано, как растленная община доводит пылкого молодого человека до того, что в конце концов он становится вероотступником и преступником. По мнению маскилим , так называемых просвещенных евреев, таких, как Смоленскин, еврейская жизнь отчаянно нуждалась в возрождении — но откуда оно должно было прийти?
В 1880‑х годах появился новый ответ в форме движения «Ховевей Цион» — «Влюбленные в Сион» (его название стало второй частью заглавия книги Галкина). После убийства царя Александра II, повлекшего за собой волну погромов во всей Восточной Европе, евреи начали всерьез задумываться об эмиграции в Палестину. Лишь горстка действительно совершила этот решительный шаг и создала на Земле Израиля первые современные еврейские поселения. Но идея сионизма стремительно преобразила еврейское политическое сознание, особенно после того, как в 1897 году Теодор Герцль провел Первый Сионистский конгресс.
Гебраисты уже по своему характеру были сторонниками сионизма. Они твердо вознамерились создать новую еврейскую культуру, секулярную по содержанию и национальную по форме. В одной из последних новелл Смоленскина «Отмщение Завета» молодой человек становится убежденным сионистом после того, как его семья пострадала от погрома. «Наше знамя мщения — Иерусалим!» — провозглашает он. Но Галкин показывает, что были и вполне естественные трения между сионизмом гебраистов, ориентированным на строительство высокой культуры, и практическим, политическим сионизмом Герцля, — он к самой мысли о том, что иврит когда‑либо сможет стать национальным языком еврейского государства, относился с насмешкой. Как‑никак, замечал он, кто сумеет купить билет на поезд на иврите?
Этот конфликт выходит на первый план в главе Галкина об Ашере Гинцберге, который под псевдонимом Ахад а‑Ам («Один из народа») стал ведущим теоретиком культурного сионизма. В 1902 году Герцль выпустил утопический роман «Старая новая земля», действие которого происходит в воображаемом еврейском государстве. В рецензии на иврите на этот роман Ахад а‑Ам раскритиковал и книгу, и то, как Герцль представлял себе сионизм: тот, похоже, не придавал значения тому, будет ли еврейское государство на самом деле еврейским. Вот только одна подробность: в романе жители Палестины говорят по‑немецки. «Все это — обезьянничание, подражание другим, без хоть какой‑либо национальной самобытности», — сетовал а‑Ам.
Его собственная программа сионизма была совершенно иной. Вместо того, чтобы добиваться создания еврейского государства путем грандиозного переворота в дипломатии, на что надеялся Герцль, Ахад а‑Ам хотел постепенно выстроить в Палестине духовно‑культурный центр. Большинство евреев, полагал он, всегда будут жить в диаспоре. Цель сионизма — создать сообщество, говорящее на иврите, чтобы оно было для евреев всего мира источником вдохновения, — «портрет в миниатюре еврейского народа, каким он должен быть», по выражению а‑Ама. Галкин, сам энтузиаст еврейской культуры, симпатизирует идее Ахада а‑Ама, но указывает, что тот «был слеп к угрозе антисемитизма». У евреев в Европе не было в запасе нескольких десятилетий: дожидаться, пока в Палестине создадут еврейскую культуру, они не могли — убежище требовалось им немедля.
И Герцль, и Ахад а‑Ам знали Палестину лишь по нескольким ознакомительным поездкам, и у них и мысли не было туда перебраться. Лишь около 1905 года переезд на постоянное место жительства в Палестину стал актуальным вариантом для нового поколения ивритских писателей. Неудачная революция в России в том году подстегнула новую волну эмиграции, так называемую Вторую алию, — она принесла в Палестину рабочий сионизм и породила кибуцное движение. Политический путь к созданию еврейского государства оставался неясным, так как правительство Турции категорично сопротивлялось этой идее. Дипломатические маневры в духе Герцля увенчались подлинной победой только в 1917 году, когда Великобритания завоевала Палестину и пообещала в Декларации Бальфура сделать ее национальным очагом еврейского народа.
Первопроходцы из Второй алии не преуменьшали препятствия на своем пути, но ими двигала иррациональная вера, подчиняющая историю своей воле. В «Госпоже Иврит» эту когорту представляют Йосеф‑Хаим Бреннер и А.‑Д. Гордон , первые крупные ивритские писатели, действительно совершившие алию. По темпераменту они были полными противоположностями, но оба сходились в том, что еврейскую жизнь необходимо полностью преобразовать. Гордон обосновался в Палестине в солидном возрасте — ему было 48 лет — и с энтузиазмом занялся сельским хозяйством, хотя ничто ранее не готовило его к этому. В своих эссе он прославлял труд и землю языком, соединяющим каббалистику с социализмом толстовского толка: еврейский фермер, писал он в эссе «Человек и природа» — «напарник в работе по сотворению мира».
Бреннер, напротив, словно бы сошел со страниц Достоевского — то был мятущийся интеллигент, и он не мог присоединиться ни к одной конфессии. В его первом романе «Зимой», вышедшем в 1903–1904 годах, герой‑рассказчик — Ирмияу Файерман, альтер‑эго Бреннера, — переживает кризис веры и становится нигилистом‑самоненавистником: «Если бы я прислушивался к голосу внутреннего разума, то… не прожил бы и минутой дольше» . Если сионизм Гордона был выражением религиозной веры, то сионизм Бреннера — бунтом против отчаяния. В Палестине он надеялся спастись от того, что считал роковой изломанностью еврейского духа в диаспоре.
Как показывает Галкин, ишув, в который Бреннер влился в 1909 году, далеко не процветал, и Бреннер в своей прозе без пощады вгляделся в его недостатки и иллюзии. В «Со всех сторон», своем последнем романе, он вновь создал подобного себе героя: молодой человек Овед Эцот приезжает в Палестину, живет трудно, заболевает и, наконец, уезжает. Сам же Бреннер там остался, отчасти потому, что его вдохновила вера Гордона, выведенного в романе под именем Арье Лапидот. «Этот человек, на свой неброский манер, — герой, — говорит Овед об Арье. — Такая молитва могла бы заставить меня преклонить колени и тоже молиться». Бреннер провел в Палестине остаток своей короткой жизни; в 1921 году, в 39 лет, он погиб от рук арабов во время бунта в окрестностях Яффы.
Пожалуй, Бреннер — первый из описанных в «Госпоже Иврит» писателей, который вызывает интерес не в историческом, а в литературном плане. Но из всех ивритских писателей в «Госпоже Иврит» Хаим‑Нахман Бялик первый претендовал на статус великого. Точнее, в великие писатели его, хочешь не хочешь, произвели другие. К началу ХХ века ивритская литература и сионистское сознание достигли такого уровня развития, что возникла потребность в национальном поэте, а на эту роль Бялик подходил. Его поэма «Сказание о погроме», горестный отклик на погром в Кишиневе в 1903 году, призывала евреев полагаться на себя и защищать себя самим, что и предлагали сионисты. Б‑г, каким Он предстает в поэме, определенно не собирался спасать свой народ: «Сыны мои, сыны! Чьи скажут нам уста, / За что, за что, за что над вами смерть нависла, / Зачем, во имя чье вы пали? Смерть без смысла» .
Глава о Бялике — самая длинная и самая неоднозначная по критическим оценкам в книге Галкина. Она озаглавлена «Тот, кто мог бы воспламенить весь мир» — цитатой из уничтожающего отзыва, который оставила о Бялике Ира Ян : эта женщина любила Бялика, а он отверг ее. Галкин, как и Ян, полагает, что Бялик на деле не дотянул до национального поэта. Настоящий талант у него был к элегической, задумчивой лирике; когда же он попытался написать национальную эпопею «Огненная хартия», исполненную символического смысла, результат разочаровал читателей. «Они взяли Бялика, художника до мозга костей, и сделали из него пророка!» — заявил один рецензент. Под сорок Бялик бросил писать стихи и сосредоточился на редакторской работе; ко времени, когда в 1924 году он переехал в Тель‑Авив, его творческий путь на поэтическом поприще почти завершился.
Галкин относится к творчеству Бялика, как и всех своих героев, с проникновенным, полным любви вниманием. Переводы самого Галкина показывают каждого писателя в наилучшем свете, а также служат чем‑то вроде непрерывного комментария, раскрывающего, как современный иврит, развиваясь, превратился в гибкий литературный инструмент. Однако в позиции Галкина как критика постоянно чувствуется самая малость досады: ему кажется, что ни один из этих писателей не смог разрешить проблемы современной ивритской литературы. Причина, разумеется, в том, что эти проблемы были неразрешимы. Писать современные произведения на древнем языке, секулярные произведения на религиозном языке, произведения национальной литературы для национального государства, которого пока не существовало, — вот проблемы, которых не приходилось преодолевать Толстому и Достоевскому. А если бы пришлось, они, возможно, так и не стали бы Толстым и Достоевским.
На взгляд Галкина, предназначение современных ивритских писателей состояло не в том, чтобы писать шедевры, а в том, чтобы служить для еврейского народа чем‑то вроде духовного «правительства в изгнании» — правительства, которое, «казалось, имеет мало шансов — это еще мягко сказано — когда‑либо обрести землю или подопечный народ». Возникновение в Палестине сообщества евреев, говоривших на иврите, нельзя счесть прямым результатом усилий этих ивритских писателей: Элиэзер Бен‑Йеуда , сделавший для возрождения разговорного иврита больше, чем кто бы то ни было, упомянут в «Госпоже Иврит», но не стал одним из основных героев книги Галкина. Тем не менее, если бы не эти писатели, такое сообщество определенно не возникло бы.
Теперь, когда общество, говорящее на иврите, существует, могут ли эти писатели до сих пор что‑то сказать этому обществу? В заключительной главе Галкин описывает, как наблюдал за компанией подростков, занимавшихся виндсерфингом на пляже близ Хайфы, и заключил, что они ведать не ведают о литературной и интеллектуальной борьбе, благодаря которой могут жить, как живут: «Они не беспокоились за будущее своей страны, их не волновала еврейская история. Им было все равно, что люди подумают об иврите, на котором они говорят. Они ничего не знали об Ахад а‑Аме или Бердичевском. Никогда не читали ни строчки ни первого, ни второго и никогда не прочтут».
В каком‑то смысле эта способность жить сегодняшним днем — сбывшаяся мечта сионистов: ведь они всегда надеялись обеспечить евреям «нормальное» существование в их собственной стране. «Все эти духовные поиски — все эти бесконечные копания в еврейской душе — кому они нужны?» — вопрошает Галкин. Но, хотим мы того или не хотим, всегда найдутся несколько читателей, которых просто не могут не бередить мучительные проблемы еврейского самоотождествления; им прочесть «Госпожу Иврит» просто необходимо.
Оригинальная публикация: A Translator’s Masterpiece
Непревзойденный мастер ивритской литературы
Секс, магия, фанатизм, упадок — и первый роман на иврите
