Одиннадцать лет назад в рамках плана отделения Израиля от Палестинской национальной администрации (ПНА), предложенного израильским премьер‑министром Ариэлем Шароном, состоялась трехнедельная эвакуация 8 тыс. жителей еврейских поселений сектора Газа. Около 17 населенных пунктов оказались тогда полностью разрушенными, а 12 сентября 2005 года Газу покинул последний израильский солдат. Шарон считал программу размежевания исключительно важной для Израиля и рассчитывал с ее помощью решить проблемы в сфере дипломатии и безопасности. Однако страна в буквальном смысле раскололась на тех, кто поддерживал премьера, и на тех, кто был против него. И по сей день в Израиле не стихают споры, кто же в итоге оказался прав, насколько необходим был уход из Газы и насколько вообще политика размежевания оправдала себя? Можно ли сказать, что этот шаг израильтян был воспринят палестинцами как проявление слабости и вдохновил на новые террористические акты? Какова роль США в решении Шарона покинуть Газу? На эти и другие вопросы отвечают спикер кнессета Юлий Эдельштейн, российско‑израильский политолог Илья Васильев, профессор отделения политологии и изучения Ближнего Востока университета в г. Ариэль в Самарии Зеэв Ханин, арабист, депутат кнессета Ксения Светлова, журналист и прозаик Анна Исакова.

«Разговор о тех событиях во многом основан на подмене понятий»

Все выступавшие в кнессете на заседании, посвященном годовщине размежевания, констатировали, что настоящая мотивация Ариэля Шарона, по‑видимому, навсегда останется загадкой. Да, он говорил про мировое сообщество, про то, что если не уйти из Газы, то придется под давлением извне реализовывать какие‑то совсем сумасшедшие инициативы, но понять его логику это помогает мало. Тогдашние его сторонники говорят, что все пошло не так из‑за того, что Шарон сразу после тех событий заболел и перестал руководить страной. Мол, оставайся он у руля, «ХАМАС» не пришел бы к власти, на первый же ракетный обстрел мы бы ответили так, что была бы надолго исключена возможность рецидива, и т. д. Но практика показывает, что все это хорошо на уровне разговоров.

Надо признать, что у сторонников ухода тогда было большинство. Кто‑то просто поддерживал Шарона, кто‑то не любил поселенцев, кто‑то считал, что Газа такое болото, что из него в любом случае лучше уйти. Это отразилось на результатах выборов: даже когда Шарон уже был тяжело болен, «Кадима» во главе с Эхудом Ольмертом, которого никто не считал сильным лидером, показала впечатляющий результат, а «Ликуд» упал до 12 мандатов. Но очень быстро все переменилось — что называется, «жизнь показала…». Сегодня, когда Ашкелон и Ашдод воспринимаются чуть ли не как «легитимные» цели для обстрелов, а Ришон‑ле‑Цион и Тель‑Авив — как вполне возможные, странно вспоминать, что 11 лет назад мы предупреждали об этом, а нас высмеивали, обвиняя в паникерстве и беспочвенных фантазиях. У противников итнаткута Итнаткут (ивр. «размежевание») — план отделения Израиля от Палестинской национальной администрации (ПНА), предложенный премьер‑министром Израиля Ариэлем Шароном. был слоган: «Если мы выйдем из Газы — Газа придет за нами» — точно так все и оказалось.

Разговор о тех событиях во многом основан на подмене понятий. Говорят: «Мы не могли больше оккупировать Газу». Но на момент итнаткута внутри городов и деревень в Газе не было наших солдат. После соглашений в Осло произошла передислокация израильских сил, мы отступили на позиции, которые были в тех соглашениях зафиксированы. Напомню, что ословские соглашения на политическом сленге как раз и назывались: «Сначала Газа и Иерихон».

Другой момент: говорят, что невозможно было дальше обеспечивать безопасность еврейских поселений в Газе. Но кроме трех поселений, стоявших отдельно, все остальные входили в блок Гуш‑Катиф, расположенный в стороне от основных населенных пунктов в секторе, на берегу моря, его охрана не требовала чего‑то сверхъестественного. С тех пор расходы на армию в этом округе только возросли, а силы, которые там находятся, в несколько раз больше того, что было в 2005 году.

«Плоды размежевания мы пожинаем до сих пор»

Если перейти к региональному контексту, то арабские страны тогда еще не дискредитировали себя окончательно. Сейчас многие из них просто перестали существовать как государства, в других произошли «революции», переходящие в перевороты и обратно. А тогда они представлялись многим уважаемыми, стабильными и более или менее договоропригодными членами международного сообщества. В военном отношении между Израилем и окружающими его странами всегда была пропасть, но за прошедшие 11 лет и разница в социальном и экономическом потенциале также превратилась из количественной в качественную. Израиль стал развитой страной, а все его соседи и даже не соседи отстали надолго, если не навсегда. Тогда многим в мире казалось, что все на Ближнем Востоке крутится вокруг израильско‑палестинского конфликта, теперь стало ясно, что едва ли региональные проблемы имеют отношение к Израилю.

Наконец, контекст израильский. Израиль первой половины 2000‑х был просто другой страной. Долгие годы израильтяне жили под впечатлением непрерывных кровопролитных терактов, Шарону пришлось зачистить палестинские города от террористов, изолировать Ясира Арафата, начать постройку заградительной стены. Основной водораздел в израильской политике проходил между правыми и левыми — сейчас это деление становится куда менее релевантным. Под давлением США и Европы была принята «дорожная карта», которая должна была понудить Израиль к значительным территориальным уступкам, неприемлемым для внутриизраильского консенсуса.

Без учета всего перечисленного мы вряд ли сможем понять логику Ариэля Шарона. Всем тем, кто обвинял и обвиняет его в нанесении Израилю стратегического ущерба, в отходе без договора к зеленой линии, создании прецедента и проч., и проч., можно ответить, что все эти соображения, несомненно, были Шарону известны. Наверняка у такого масштабного человека и политика, каким он был, существовали и другие, не известные нам резоны принять то решение, которое он принял. Шарон наверняка в той или иной степени предвидел череду масштабных перемен, начиная от результатов выборов в секторе Газа и последующего размежевания между «палестинскими» анклавами. Наверняка это была в меру эффективная стратегия борьбы против упомянутой «дорожной карты».

Понимая все это, трудно, однако, хоть как‑то поддержать не столько план Шарона, сколько способ его реализации. Прошли годы, а осталось только сочувствие и бессильное сопереживание тем тысячам поселенцев, которые «благодаря» таким действиям были выброшены из своих домов и не нашли себе потом места в жизни. Современное цивилизованное государство не должно вести себя так, чтобы краснели даже те люди, которые не имеют к происшедшему никакого отношения. Шарону предлагали провести референдум, все опросы предсказывали ему победу. Но он отказался, опасаясь, что в будущем левые могут воспользоваться прецедентом и организовать референдум по очередному договору с палестинцами, вроде норвежских соглашений.

Можно спорить о причинах и последствиях ухода из Газы. Думается, что стратегические итоги подводить еще рано. Очевидно одно: брутально‑«бульдозерная» стилистика, в которой было проведено размежевание, оказала на и без того раздробленное израильское общество крайне отрицательное воздействие. В жертву неоднозначным стратегическим соображениям было принесено самое важное — единство еврейского коллектива и национальная солидарность, недекларативная готовность вместе переносить радость и горе. И вот эти плоды размежевания мы пожинаем до сих пор и, видимо, будем пожинать еще долго.

«Газа для Израиля — отрезанный ломоть»

Сказать, что это хоть как‑то купировало антиизраильские настроения в Европе и США, было бы большим преувеличением. Американцы по сей день считают идею одностороннего размежевания не частью плана мирного урегулирования, но в какой‑то степени заменой мирного процесса.

Некорректно возлагать всю ответственность за случившееся только на Шарона. Идея одностороннего размежевания родилась в израильском левом лагере и была впервые выдвинута, если не ошибаюсь, Йоси Саридом, который полагал, что в условиях зашедшего в тупик «мирного процесса» она позволит спасти концепцию «территории в обмен на мир». Сейчас этот подход считается большинством общественных лидеров и экспертов крайне непродуктивным. Понятно, что есть в Израиле и те политики, которые говорят, что плоха не идея размежевания, а ее исполнение. Они продолжают утверждать, что управлять полуторамиллионным населением Газы в любом случае было невозможно, что инфраструктура приходила в негодность, что присутствие в секторе требовало немалых сил и средств. В основном об этом говорят те люди, которые построили свою карьеру на форсировании процесса мирного урегулирования, а после его провала все усилия направили на объяснение того, что альтернативы ему просто не было. Так что роль Шарона была велика, но я бы не стал ее преувеличивать. С его стороны это была некая попытка преодолеть кризис идей, заложенных в Осло. В тот момент значительная часть израильского общества эту идею поддержала, потому что находилась в растерянности и не понимала, в какую сторону после всего этого двигаться. Ну а Шарон просто надавил своим авторитетом. Энергия Шарона, его настойчивость позволили убедить колеблющихся и изолировать противников одностороннего размежевания. Слово Шарона имело гигантский вес для армии, иначе вряд ли ее можно было бы использовать для ликвидации поселений в Газе и Северной Самарии.

Вопрос, могло ли все быть иначе, останься Шарон жив, из того же ряда, что и вопрос, что было бы, если бы не убили Рабина. На мой взгляд , было бы почти то же самое. События тех лет — и середины 1990‑х, и начала 2000‑х — имели свою логику. Что сделано, то сделано. Сейчас в первую очередь необходимо помочь депортированным поселенцам, потому что их проблемы до сих пор окончательно не решены. Что касается выгод и потерь для Израиля от размежевания, то, думаю, лучше меня на этот вопрос ответит любой житель Ашкелона или Сдерота.

Ясное дело, угрозы со стороны террористического анклава, в который превратилась Газа, будут продолжаться. Министр обороны Авигдор Либерман заявил недавно, что если война с «ХАМАС» начнется, она станет для этой организации последней. Понятно, что события никто торопить не хочет. Однако думать о том, кто будет после «ХАМАС» контролировать ситуацию в секторе, следует уже сейчас. Для Израиля Газа, по всей вероятности, — отрезанный ломоть. Не похоже, что мы намерены физически вернуться в этот анклав.

«Палестинцы должны жить в своей стране, за высоким забором»

Ни один израильтянин сейчас не хотел бы восстановить еврейские ишувы в царстве «ХАМАС». Еще во время интифады стало ясно, что «ХАМАС» является мощной силой и стремительно вытесняет «ФАТХ». Сегодня мало кто помнит, какие страшные теракты были в тех поселениях, сколько мирных граждан, а также солдат, охранявших 8 тыс. поселенцев Гуш‑Катифа, погибло в этих терактах. Уж точно больше, чем от всех последующих ракетных обстрелов вместе взятых. Шарон осознал, что поселенческий проект в Газе не преуспел, не смог привлечь широкие массы израильтян — в отличие от поселенческих блоков на Западном берегу — и что Израиль обязан выйти из Газы, так же как вышел в свое время из Ямита. Проблема заключается в том, что размежевание было односторонним, плохо подготовленным. Возможно, стоило сохранить присутствие военных на оси «Филадельфия» и, конечно, нужно было подготовить элитные палестинские подразделения для того, чтобы предотвратить приход «ХАМАС» к власти в секторе до начала размежевания. Не думаю, что последствия ухода из Газы были бы иными, если бы Шарон не впал в кому. «ХАМАС» победил на выборах, и вряд ли Шарон стал бы жертвовать израильскими солдатами, чтобы помочь Абу Мазену. Но сегодня все это уже в прошлом. Да, были допущены ошибки и серьезные ошибки. Хотелось бы, чтобы из этого опыта были извлечены необходимые уроки. Но возрождать поселения в сердце Газы — упаси Г‑сподь.

США приветствовали выход из Газы, но автором идеи был сам Шарон и несколько приближенных к нему лиц: Эхуд Ольмерт, Ципи Ливни, сыновья Шарона — Омри и Гилад. А насчет Европы — Израиль пользуется беспрецедентными преференциями на европейском рынке, экономика страны расцвела после того, как эти преференции были предоставлены в 1990‑х. Европа — крупнейший рынок сбыта для израильских товаров, важный партнер для израильских ученых. Стоит вспомнить об этом прежде, чем бросать пустые слова об «антиизраильских настроениях».

Я считаю, что единственная неизбежность — это отделить население Израиля от палестинского населения. Каждодневные столкновения с четырехмиллионным народом, враждебно настроенным по отношению к нашей стране, не могут не привести к трагедии. Необходимо разделение — они там, мы здесь. Это необязательно гарантирует мир в понимании Шимона Переса, но способствует большей безопасности. Израиль знает, как оборонять себя от враждебных армий и даже от ракетных обстрелов «ХАМАС», а вот предотвратить резню на улицах или теракты в автобусах можно, только отделившись от палестинцев. До тех пор пока мы официально контролируем Газу и Западный берег, ответственность за тамошнее население и его судьбу лежит на Израиле. Палестинцы должны жить в своей стране, за высоким забором, иначе Израиль еще долго будет расплачиваться за все, что там происходит.

Если бы поселенцы могли обходиться без палестинцев, они бы никогда в жизни не брали их на работу, многие из них открыто говорят об этом даже в кнессете. Что могут чувствовать люди, которые приходят на тяжелую и грязную работу в поселении, построенном на участке, раньше принадлежавшем той или иной палестинской семье, чтобы трудиться на чужого дядю, считающего тебя, родившегося на этой земле, чужим? Расширение поселенческого проекта лишь добавляет антагонизма в и без того непростые отношения между израильтянами и палестинцами. Пока у людей нет равных прав —политических и гражданских, — это неравенство всегда будет использоваться в политических целях, так же как в годы апартеида в Южной Африке, где чернокожие жители бантустанов не чувствовали никакой признательности к привилегированным белым.

Ни один план урегулирования не предусматривает эвакуации 400 тыс. израильтян. Речь идет о сохранении всех крупных поселенческих блоков и районов Восточного Иерусалима. Что же касается незаконных форпостов и отдаленных поселений, то вполне закономерно обсуждать их судьбу как плату за отделение от палестинцев и обеспечение безопасности Израиля. Значительная часть поселенцев принадлежит к так называемой «экономической группе» и готова принять компенсации. Количество тех, кто находится там по идеологическим причинам и за пределами больших блоков, не так велико, как кажется.

«Договор в Осло — швейцарский сыр, полный дыр»

Что до роли США в решении Шарона покинуть Газу, тут тоже нет полной ясности. Есть сведения о том, что не слишком дальновидный план переориентации США на Ближнем Востоке придумал и начал выполнять еще Буш‑младший, а Барак Обама с помощью мадам Клинтон только продолжил начатое. Если так, то, возможно, на Шарона действительно надавили сильнее, чем обычно. Согласно этому плану, как известно, США должны ориентироваться не на коррумпированные светские режимы, а на «умеренные» мусульманские партии, такие как «Братья‑мусульмане» например. Ну и началась тогда вся эта блажь, залившая наш регион таким потоком крови, что все прежние эскапады кажутся детской игрой.

Однако есть гораздо более веские внутренние причины ухода израильтян из Газы. Эта Газа нам очень дорого стоила в прямом смысле. Работать там не любят, коррупция невиданная, налоги платить не хотят, а мировое общественное мнение обвиняло только Израиль в отсутствии на контролируемой территории здравоохранения, образования и прочих благ цивилизации по европейским и даже американским стандартам. Так превратили Израиль в мирового монстра‑эксплуататора, последнего колонизатора эры деколонизации и пр. (Кстати, спрошу: чем это глобальная экономика отличается от колонизаторства? Тем, что белый человек сложил с себя моральное бремя, командует из своих башен слоновой кости, а подчиненные ему местные царьки снимают со своих народов семь шкур?) Израиль мечтал уйти из Газы давно. Кормить, поить, лечить и развлекать бандитский притон было нам не по силам. Правда, из Газы по большому счету Израиль ушел не в 2005 году, а раньше. При Шароне речь шла об уходе из кольца поселений, окружавших враждебную Газу; они были созданы, чтобы сдерживать террор в территориальных рамках. Очевидно, решив уйти, мы понадеялись на новое оружие, новые средства обнаружения и новые возможности электронного слежения. А заодно захотели снять с Израиля личину плохого парня и показать миру, кто тут истинно плохой. Придется признать, что с выходом из Газы мы значительно помогли собственной экономике. Есть много причин экономического расцвета Израиля в последнее десятилетие, но и эту нельзя сбрасывать со счетов.

Скажем, израильские арабы вовсе не хотят размежевываться. Я разговаривала с многими израильскими арабами. Они смертельно боятся, что их отдадут Палестинскому государству, если оно возникнет. Не верят они, что смогут нормально существовать в этом притоне. С их точки зрения, хорошо бы забрать себе весь Израиль с его промышленностью, сельским хозяйством и услугами населению. Или — что многими арабами рассматривается как более приемлемый вариант — устроить себе автономию в Израиле или войти в конфедерацию с Израилем, что обеспечило бы им нормальное проживание. Но Израиль этого не хочет и не может хотеть. Мы хотим оставаться еврейским государством. С этой мыслью мы и отправились в Осло. Самое большое пугало для израильтян — двунациональное государство. Уже тогда, в период Осло, это был веский аргумент. Но договор подписали ужасный. Был такой шведский дипломат по фамилии Галтунг. Отец международного договаривания на мирной основе, устроивший мир в Ирландии и утихомиривший еще несколько конфликтов мирового масштаба, создавший целую науку миротворчества и сеть миротворческих организаций. Так вот, я с ним разговаривала в Дании где‑то в середине 1990‑х. Галтунг считал, что зрелый политический ум не мог подписать такой договор. Давно уже даже израильские левые говорят, что Осло — это не договор, а швейцарский сыр, полный дыр. Тогда Галтунг пророчествовал, что подобный договор привести к миру не может. И был прав.

Что мы все о Шароне да о Шароне?! Большая часть Израиля поддерживала эту утопию. Вся эта катавасия со взрывами, убийствами и частыми войнами знаете как всем тут надоела? Почему бы не попробовать помириться? Об этом еврейский ишув, ставший со временем Израилем, мечтает лет сто. Все надеется: а вдруг интересанты, поддерживающие очаг беспокойства на Ближнем Востоке и тем самым обслуживающие собственные политические интересы, отстанут от палестинцев, переключатся на другое, оставят и Газу, и Израиль в покое? Но не случилось до сих пор. Правда, сейчас у Израиля и нескольких основных арабских стран появились общие интересы. Есть разговоры о включении Израиля в местную политическую лигу, противостоящую Ирану. Опять начались мечтания: а вдруг?

После этой истории, принесшей Израилю столько бед, вот уже 10 лет народ голосует за правых, а левые партии разваливаются. В Израиле много социальных проблем, казалось бы, левые должны иметь свою аудиторию. Но они не могут прийти к власти, потому что вынуждены говорить об уходе с контролируемых территорий, а никто кроме ультралевых не хочет с них уходить. Газа научила. В результате голосование на выборах не по обычным параметрам, а только по вопросу безопасности породило израильскую политическую мешанину, когда фактические социалисты сидят в одном правительстве с экономическими либералами, поклонниками Мильтона Фридмана вроде Нетаньяху. И Нетаньяху вводит в политический рацион один социалистический элемент за другим. А что делать? Газа‑то никуда не делась. Правители европейских стран с их нелепыми проектами мира тоже живы и пытаются потрафить мусульманам, заставляя Израиль лавировать между бесконечными мирными инициативами. Меж тем Израилю необходимо стабильное правительство, не готовое на новое отступление. Уж лучше поступиться принципами в экономике. Так и живем бочком, не стоя, не сидя, воюя и строя. Другого выхода пока не видно. И Нетаньяху крутится‑вертится, как уж, спасибо ему, что терпения и сил на это хватает. А наша насквозь левая печать ему докучает, но уже говорит о том, что равного ему пока нет. Равного в чем? А в том, чтобы жить с ядовитой Газой за пазухой так, будто ее там нет, и пытаться уговорить весь мир, что вмешательство в наши с ней отношения опаснее для обеих сторон, чем невмешательство.