Что связывает президента Аргентины с Любавичским Ребе? Как Facebook фальсифицирует Холокост? И о чем свидетельствует крик Греты Тунберг? Глава департамента общественных связей ФЕОР и главный редактор журнала «Лехаим» Борух Горин представляет обзор событий недели.

СМОТРЕТЬ В VK ВИДЕО

Голос вместо шума: пять историй о правде и подмене. В этом выпуске — пять историй. Не связанных напрямую, но переплетенных смыслом. Про власть и веру. Про ложь и достоинство. Про тех, кто говорит не громко — но честно. И про тех, кто говорит слишком громко — чтобы слышать других.

Пункт первый

Сегодня мы расскажем историю, в которой сошлись три фигуры — премьер-министр Израиля, президент Аргентины и Любавичский Ребе. Это не притча, это не вымысел. Это дипломатическая встреча, в ходе которой был вручен, возможно, самый необычный подарок в современной политике.

10 июня 2025 года в Иерусалиме прошла встреча премьер-министра Биньямина Нетаньяху и президента Аргентины Хавьера Милея. Встреча  союзников — но и был визит человека, который пришел не с политическими декларациями, а с искренним духовным посланием.

Милей подарил Нетаньяху рисунок, изображающий момент его встречи Биби с Любавичским Ребе Менахемом-Мендлом Шнеерсоном. Память о сцене, которая оставила отпечаток на жизни Нетаньяху. Речь идет о его визите в «770» в Бруклине в 1984 году, когда он, тогда еще молодой представитель Израиля при ООН, впервые встретился с Ребе.

В своей автобиографии Нетаньяху вспоминает, как оказался в синагоге, переполненной хасидами в Симхат-Тору. Его вывели на помост, где стоял Ребе. Он сказал: «Ребе, я пришел вас увидеть». А Ребе ответил с улыбкой: «Только увидеть? А поговорить?» И они говорили. О политике, о свече в зале тьмы, о храбрости перед лицом дипломатической лжи.

В подарке Милея был запечатлен другой момент — прощальная встреча с Ребе в 1988 году, когда Нетаньяху завершал миссию при ООН и был избран в Кнессет. Ребе не очень хотел, чтобы он менял место работы: «Вам там предстоит  противостоять 119 членов Кнесета! Но вы сможете не поддаться давлению, если на вашей стороне будет всего один — Бог». «В Кнесете 120 человек. Он не оставил мне даже одного» — рассказал Милен Нетаньяху.

Милей в ответ он напомнил, что в своей речи на Генассамблее ООН в сентябре 2024 года он цитировал идеи Ребе — о свободе, об ответственности личности, об этике. «Он был пророком», — сказал Нетаньяху. «Profeta», — подтвердил Милей.

Картина была создана художником Даниэлем Беняноном и передана через раввинов Цви Гринблата и Хаима Орехмана — посланников Ребе в Аргентине. Для них это тоже был акт связи — между духовным наследием Ребе и политической реальностью Латинской Америки.

Связь Милея с еврейством и с Ребе — не случайна. Он четырежды был на могиле Ребе в Нью-Йорке. Он молился у Стены Плача, плакал. Он участвовал в праздновании Хануки с Хабадом в Буэнос-Айресе сразу после инаугурации. Он цитировал недельную главу Торы при назначении еврейского министра иностранных дел. И когда в июле 2024 года в столице Аргентины прошла церемония в память 30-летия со дня ухода Ребе, Милей пришел туда один, без охраны, как обычный человек, с почтением ученика.

Раввин Гринблат говорит: «Он говорит о вере не ради лайков. Он верит, что это правильно. Он говорит это не для политической выгоды — а потому что считает это истиной». В эпоху, где все решают цифры, Хавьер Милей выбрал путь духа.

Эта история — не про дипломатию. Она про влияние. Про то, как одна искра света, зажженная Ребе десятилетия назад, освещает дорогу даже в залах ООН. И про то, как лидер далекой южноамериканской страны может напомнить всему миру: духовная идея не знает границ.

Пункт второй

На этой неделе в The New York Times вышло интервью, которое не дает покоя. Это не просто разговор — это свидетельство. История выживания, веры и человечности в самых нечеловеческих условиях. Это рассказ об Омере Шем-Тове — заложнике «Хамаса», который провел 505 дней в подземельях Газы и выжил, держась за Псалом 20. С ним беседовала израильский корреспондент Times Изабель Кершнер, и разговор этот состоялся в доме семьи Шем-Тов в Герцлии.

7 октября 2023 года он был на музыкальном фестивале Nova у границы с Газой. Ему было 20. Жизнь только начиналась: армия — позади, впереди — Южная Америка. Но вместо рейса в Перу он оказался в пластиковом контейнере, спускаемом лебедкой в туннель. Так начались его 505 дней в плену.

Омер вырос в светской израильской семье. Но под землей — без времени, без пространства, без ответа — он начал говорить с Богом. Он не знал, как молиться, но говорил. Он благодарил за каждый кусок еды. Он дал обеты. И он почувствовал, что вера дает ему силу.

Мать Омера, Шелли, каждое утро заходила в его комнату и читала 20-й Псалом. Ей попалась карточка с этим текстом от волонтеров. Она не знала, что ее сын, в это же самое время, в том же положении, читал те же слова: «Да ответит тебе Господь в день скорби».

Во тьме туннеля он начал соблюдать кашрут — насколько мог. Отказывался от молочного, если давали мясо. Он обещал: если выйдет живым, будет молиться в тфилин. Он делал кидуш по пятницам — над стаканом воды вместо вина. На голову он клал ладонь — вместо кипы.

Он был не одинок. Другие заложники, как Эли Шараби, говорили Шма Исраэль во тьме. Он запомнил фразу, сказанную другим пленником, Гершом Гольдбергом-Полиным перед смертью: «Тот, кто знает, зачем он живет, сможет вынести любое „как“». Это Ницше, позже Франкл. Но для них это была не философия — а спасение.

В какой-то момент Омер оказался на грани. Дни без еды, одна соленая лепешка и немного воды. Он страдал от астмы, молил Бога: «Пусть меня переведут, куда угодно». Через десять минут его перевели — в другое помещение, побольше, со светом. «Это был рай», — сказал он.

Он выживал и тем, что помогал: готовил еду, мыл посуду, чистил. Он стал частью ритма — чтобы остаться человеком. Когда туннель обрушился, он помог откапывать его. Семь часов в день, две недели подряд.

В феврале 2025 года он вернулся домой. Вышел из подземелья на свет. Сегодня он молится в тфилин каждый день. Хочет учиться актерскому мастерству. Он ездил в еврейские общины США, рассказывал свою историю. Не как политик, не как герой. Как человек, который на глубине сорока метров нашел нечто большее, чем воздух.

Он нашел веру.

И, может быть, именно это его и спасло.

То, что Омер рассказал эту историю — не в частной беседе, не в соцсетях, а именно на страницах The New York Times, одной из самых влиятельных газет мира, — имеет особое значение. Это значит, что его голос — голос выжившего, голос веры во тьме — услышат миллионы. И это напоминание: даже в самых неподходящих, казалось бы, пространствах есть место для правды. А свидетельство — это всегда свет.

Пункт третий — про неправду

В мае 2025 года издание Newsru.co.il и проект «Проверено.Медиа» провели совместное расследование, которое должно было бы взорвать соцсети — но прошло почти незамеченным. Авторы — журналисты Павел Банников и Мария Бахарева — обнаружили, что в Facebook десятки страниц ежедневно публикуют трогательные посты о детях, якобы погибших в Холокосте. На самом деле, подавляющее большинство этих фотографий и текстов были созданы с помощью нейросетей. Это не просто искажение памяти — это способ заработать на лжи с помощью алгоритмов монетизации Meta (признанной в Минюстом РФ экстремистской организацией)

Все началось с недоумения. В мае я заметил, что в ленте Facebook все чаще стали появляться публикации о детях — жертвах Холокоста. Трогательные тексты, фотографии, портреты. Казалось бы, что может быть достойнее и важнее, чем сохранять память о погибших? Но что-то в этих постах выглядело слишком безупречно.

Лица были почти модельными, одежда — как с модных показов, свет и композиция — словно от фоторедактора. Слишком красиво, чтобы быть подлинным. Я заподозрил, что это генерация. И написал тогда пост об одной такой публикации:

Слева Берек Рингер. Мальчик из Освенцима. Когда ему было 14, его убили в Аушвице. От него осталась эта фотография. Которая слева.

Редкий случай — большая часть из миллиона замученных еврейских детей оставили после себя только пепел.

Жалко Берека? Дурацкое слово — дыхание останавливается.

Но вот сидит кто-то и думает, что Берек не вызывает достаточной жалости — не очень жалко этого чужого мальчика. И глаз не видно. И вот ИИ создает хорошего Берека, которого очень жалко.

Не могла индустрия ПАМЯТИ не дойти до этой мерзости. Из лучших (?) побуждений Берека стерли опять. Даже изображение его у него украли, как 80 лет назад жизнь.

Давайте, расскажите мне, что для ПРОСВЕЩЕНИЯ О ХОЛОКОСТЕ так надо.

Но все оказалось еще хуже.

Они зарабатывают на Холокосте. И Facebook им помогает

Журналисты «Проверено» подтвердили это — при помощи Deepfake-o-meter и других ИИ-детекторов.

В подписях к изображениям использовались реальные имена из базы музея «Яд ва-Шем». Однако все остальное — от места рождения до обстоятельств гибели и слезных подробностей («играл с дедушкой в шахматы», «любила свою скрипку») — оказалось выдумкой.

Оказалось, что эти публикации — часть коммерческой схемы. Facebook платит авторам за вовлеченность. Программа Performance Bonus, действующая с 2023 года, поощряет за лайки, репосты, комментарии. В странах с низким доходом десятки фейковых публикаций в день превращаются в ощутимый заработок.

Расследование показало: существуют десятки страниц, публикующих ежедневно от 10 до 50 постов. Часто — по шаблону, с воровством друг у друга. Тексты почти всегда фальсифицированы, изображения — сгенерированы ИИ. И все это выдается за «память».

Meta знает об этом. И, похоже, ничего менять не собирается. Алгоритмы Facebook так устроены, что если вы однажды лайкнули пост о Холокосте — вам предложат еще десятки. Не от музея, не от историков — а от фейковых страниц, собирающих охваты.

Раньше Meta сотрудничала с независимыми фактчекерами. Теперь — нет. С 2025 года программа свернута. Вместо этого действует модель «заметок сообщества» — но, как выяснилось, она не затрагивает фальшивые посты о Холокосте.

Это опасно. Потому что фальшивые истории о трагедии прошлого становятся инструментом заработка. А вместе с этим — и шагом к подрыву самой идеи исторической памяти. Ведь если появляются фальшивые жертвы, кто-то обязательно скажет: «Может, и все остальное — фейк?»

Именно так память превращается в инструмент монетизации. А значит, в руках алгоритма — искажается. Вплоть до неузнаваемости.

И все это начиналось с красивых лиц и трогательных историй.

Пункт четвертый, на самом деле, тоже про монетизацию трагедии

Добро пожаловать в подкаст. Сегодня мы говорим не о Грете Тунберг. И даже не о Газе. Мы говорим о том, как протест превращается в пиар — и перестает быть протестом.

Когда лодка с гуманитарной символикой выходит в море с заранее записанными «SOS-видео», где активисты называют себя «похищенными», речь уже не идет о помощи. Это шоу. Волну вызывает не сама блокада, не голод, не гибель людей, а эффектное видео. И кто в нем говорит.

Проблема не в том, что кто-то записал видео. Проблема в том, что протест становится симуляцией действия. Вместо реальной попытки изменить что-то — возникает ритуал морального удовлетворения. Мы знаем, что это не сработает. Но мы хотим выглядеть так, будто пытаемся. Это не ложь — это самозаблуждение. И оно опаснее.

Потому что за этим спектаклем исчезает главное — адресат. Те, ради кого все это якобы происходит. Умирающие дети, разрушенные дома, отсутствие лекарств. Реальные люди. Которых в этой истории нет. Есть только актеры и зрители. Есть сценарий и эффект. Но нет смысла.

Да, протест всегда содержит элемент театра. Но в настоящем протесте центр внимания — страдание. А не тот, кто на него указывает. Здесь же мы видим обратное. Все устроено так, чтобы сочувствие прилипло к тем, кто плавает, а не к тем, кто тонет. Это не просто ошибка. Это этический подлог.

Сегодня легко вызвать волну сочувствия. Достаточно грамотно оформленного ролика. Лицо, фон, подпись. Мы мгновенно делимся. Мы хотим быть на стороне добра. Но если ты встаешь на сторону света, то должен знать, куда он направлен. И кому он нужен.

Когда протест становится зеркалом, а не окном, он перестает быть протестом. Он становится автопортретом. И если в центре все время ты — это уже не акт солидарности. Это акт утверждения собственной значимости. А значит — акт исчезновения другого.

Возможно, у кого-то были благие намерения. Но результат измеряется не по намерениям. А по фокусу. А фокус сместился на видео в TikTok. С невинно страдающих — на одну активистку, которая заранее знала, что ее задержат, и приготовила драму.

В мире, где страдание становится фоном для крика «посмотрите на меня», настоящий протест — это, может быть, то, что никто не заметил. Это не только про одну акцию. Это про целое явление. Про эпоху тикток-протеста — громкого, эффектного, самоуверенного и полностью оторванного от последствий. Протеста, в котором не важно, изменилось ли что-то. Главное — чтобы видео собрало охваты. Чтобы все выглядело как будто ты борешься за правду, даже если никто толком не знает — за какую.

Это протест за все хорошее против всего плохого. И он не требует анализа. Не требует усилия понять реальность. Он требует только — выглядеть правильно. Морально. Убедительно. Но когда протест превращается в позу, он перестает быть инструментом. Он становится декорацией. А настоящие страдания — всего лишь фоном для чужой самопрезентации.

В такие моменты особенно важно отличать крик от свидетельства. И помнить: если тебе важно, чтобы услышали другого — сначала перестань кричать о себе. Но что было честно. И было по-настоящему про других. А не про себя.

Пятый пункт —  о книге

На русском языке в издательстве «Книжники» вышла «Аня и дракон» Софии Пастернак — детская повесть, которая тонко, талантливо и вдохновенно соединяет еврейскую традицию, славянский фольклор и магическое приключение.

Аня живет в Киевской Руси. Она — единственная еврейская девочка в деревне, где владеют магией, но где евреям живется тяжело и одиноко. У нее есть мама, бабушка, дедушка и Тора, спасенная из горящей синагоги в Хазарии. У нее есть вера, шаббат, кошерная еда, халá и милая традиция оставлять кусочек для храмовых жертв. И у нее — пока нет магии.

И вот — дракон. И вот — выбор. Помочь семье, спасти дом, или — защитить чужого. Дракон Хейкон оказывается не чудовищем, а существом, которое ищет друга. Аня становится этим другом. Она идет против властей, против страшного варяга, против враждебной системы, в которой быть еврейкой — уже вызов.

Автор вплетает в ткань повествования все: мидраш, домового, рыжую чешую, омелу, которая убивает только по воле сердца. И главное — Пастернак показывает, как можно быть героем, не переставая быть собой. Еврейкой. Девочкой. Внучкой. Подругой. Верной.

«Аня и дракон» — это честный и вдохновляющий разговор с ребенком. Про то, как страшно быть одной. Про то, как сложно быть другой. Про то, как непросто защищать добро, когда никто не верит в чудовищ. И про то, как много может значить то, что ты не отвернулась.

В мире, где еврейская тема в фэнтези — редкость, а положительные герои-евреи почти исчезли из фантастической традиции, эта книга — как глоток свежего воздуха. Аня — настоящая героиня. С мужеством, с юмором, с верой. И с выбором, который делает ее большой.

Читайте ее с детьми. Или — сами. Потому что такие книги нужны всем. И потому что иногда магия — это просто быть собой. И не отступать.

Вот такой выпуск.

Пять разных историй — и одна общая интонация.

Интонация того, что правда существует.

И что она чаще всего — не в мегафоне, а в голосе, сказанном спокойно.

Спасибо, что слушали.

Шабат шалом!