Hineni, hineni
I’m ready, my Lord.

Он был такой один.

Смерть Леонарда Коэна — это еврейская потеря и еврейская скорбь.

Я, признаться, не очень люблю песни в его исполнении 40‑летней давности. Там я слышу обычного американского талантливого музыканта и поэта.

А сейчас, когда ему было 82, он не пел. Он пророчествовал. Не шизофренически, а спокойно, уверенно, страшно. Как израильский пророк. Как первосвященник в службе Йом Кипура. Коэн. Гадоль.

Уже несколько лет, на какую бы мелодию кантор ни пел «Унсане токеф», я слышу его «Who by fire». Но в этом году услышалось «Hineni».

«You want it darker — we kill the flame».

Леонарда Коэна я полюбил сразу, как только услышал по Би‑би‑си в 1989 году. Надо же, подумал я, какая еврейская песня. Бежали из Вены после аншлюса, но унесли Вену с собой: «эти стены (walls)», запахи, звуки. Мне даже, кажется, эти walls снились потом.

А лет через десять я узнал, что там не walls, а waltz (вальс).

Тоже хорошо, но мои «стены» лучше, не так ли?

Леонард Коэн был одним из величайших англоязычных поэтов и музыкантов второй половины XX века. Но все‑таки главное для меня не его особенный голос, не его ни с чем не сравнимая манера исполнения. Для меня и множества почитателей Коэна главным было то, что он формулировал за нас мысли, которые сами мы были не в состоянии сформулировать.

От многих американских и канадских исполнителей еврейского происхождения Коэн отличался тем, что еврейство не было для него незначащей частью биографии — чем‑то, от чего стараются уйти. И дело тут даже не в его человеческой позиции и убеждениях. Мы помним, когда в Израиле началась Война Судного дня, Коэн немедленно вылетел туда и пел солдатам. Это был большой гражданский поступок, характеризовавший его отношение к Израилю. И все же главное не это. Коэн всю жизнь вел древний разговор еврея с Б‑гом. Он и сам утверждал, что творчество для него — это разговор со Всевышним. И разговор этот он вел в очень еврейской манере. Даже великие баллады Коэна, его любовные песни — это любовь Б‑жественного свойства, продолжение тем, которые звучат в Песни Песней и псалмах. Иногда это прямые отсылки к еврейским текстам: все мы знаем такие песни, как «Hallelujah», «Who by fire» или вот недавняя «Hineni», сразу вставшая в ряд его величайших произведений. Но и в менее еврейских на первый взгляд текстах Коэна всегда содержится еврейский подтекст. Как, например, в его знаменитой песне «Dance me to the end of love»: для многих было потрясением узнать, что эта песня связана с Холокостом. Перед смертью оркестр из узников в концлагерях и гетто заставляли играть на скрипках. И «горящая скрипка» — это не символический образ, а реальность… То, что Коэн в данном случае расшифровал смысл для широкой публики, — скорее, случайность. Но и в других песнях Коэна я слышу — в неявном, немаркированном виде — еврейские смыслы.

Для меня Леонард Коэн — последний еврейский псалмопевец. И мы стали свидетелями того, как закончилась история еврейского разговора в духе царя Давида или царя Соломона.

Он пел — и хотелось сказать кому‑то, как он: «I’m your Man».

Он пел — и хотелось сказать кому‑то: «Dance me to the end of love».

Он был великим учителем любви. Я любил его словами, они были моими. Они и останутся моими, со всей своей невозможной планкой, со слезами и страданием.

А он ушел. Впервые за много лет я оплакиваю родного человека.