Март — время оменташей, но начну не с них. Если повезет, мы к ним еще вернемся, если нет, не вернемся: Талмуд — такая страна, бродя по которой нельзя знать наперед, куда тебя занесет идущая причудливым путем дискуссия.

Открываем трактат «Шабат» (88а). Читаем сначала про Синай. (Где Синай и где оменташи?) Итак, Моше вывел еврейский народ из Египта, привел к горе Синай, «и встали они под горой» (Шмот, 19:17).

Что означает в данном случае «под горой»? Что встали у горы, у самого ее подножия — понять иначе нельзя.

Понять иначе можно: ведь у предлога «под» есть еще одно значение, главное значение: находиться под чем‑нибудь, что выше, — под крышей, под небом, под лампой.

Естественно, на иврите использованы свойственные ему языковые средства, но предлог «под» в данном случае точно им соответствует.

Так вот, если следовать этому пониманию, «остановились они под горой» означает, что шли они себе, шли, остановились, глядь — над головой гора висит. Как же это горе удалось занять столь интересное положение?

 

Сказал р. Авдими, сын Хамы б. Хасы:

— Слова «встали под горой» означают, что поднял Святой, благословен Он, над сынами Израиля гору, словно лохань, и произнес: «Принимаете Тору — хорошо, а нет — здесь и могила ваша!»

 

Понятно теперь, почему евреи столь же поспешно, сколь и единодушно, воскликнули: «Наасе ве‑нишма», то бишь выполним все, что скажешь, а обсуждать будем потом — когда гора над головой висеть перестанет. При таком положении дел легко пообещать что угодно.

Меня, признаться, история эта смущала: выходит, еврейский народ дает согласие на принятие Торы не свободно, но под угрозой смерти.

 

Заметил р. Аха б. Яаков:

— Это — сильный довод, чтобы опротестовать законы Торы.

 

Интересно, что поднятая гора не вошла в антологию «Агады» Бялика и Ровницкого — основного источника знаний об агаде на русском языке в течение целого века. Не вошла, возможно, именно потому, что показалась составителям соблазнительной и компрометирующей. Я так это понимаю, — если я не прав, пусть специалисты поправят.

Забавный парадокс: то, что, должно быть, смущало еврейского интеллигента конца XIX — начала XX века, совершенно не смущало мудрецов Талмуда, у них не было не только внешней, но и внутренней цензуры, они готовы были бесстрашно обсуждать все возможности понимания текста Торы.

Комментарий р. Адина Штейнзальца:

«По словам р. Авдими, народ Израиля принял Тору не по доброй воле, а по принуждению, под страхом смерти. Но, как замечают комментаторы, не угроза служит здесь орудием принуждения — готовность подчиниться возникает в силу грандиозности и величия Откровения. Откровение на горе Синай — событие такого масштаба, что перед его лицом невозможно говорить о свободном выборе <…> Следование Закону — цель сотворения мира. Если народ Израиля откажется принять Тору, то эта цель не будет достигнута, существование мира прекратится, ибо лишится смысла».

Из этого комментария, в частности, следует, что не только бытие еврейского народа, но и существование всего мира висело в момент Дарования Торы на волоске. Такое мнение опирается на следующий пассаж в Талмуде:

 

В чем смысл слов: «С небес Ты возвещаешь суд, земля устрашилась и успокоилась» (Теилим, 76:9)? Если устрашилась — почему успокоилась, если успокоилась — почему устрашилась? <…>

— Написано: «И был вечер, и было утро — день этот шестой». Зачем слово «этот» при шестом дне?

 

И действительно: зачем? Кто‑нибудь видел перевод Торы, в котором был бы «день этот шестой»? Я не видел. Однако есть основания перевести именно так: с «этот». Дело в том, что слову «йом» («день») предшествует определенный артикль [footnote text=’h произносится как в английском have.’]hей[/footnote]. Обычно его не переводят, но в данном случае он оказывается важен, поскольку из него извлекается новый смысл.

Действительно, первые пять дней творения обходятся без hей, а «этот день шестой» — нет. Что бы это могло значить?

 

Святой, благословен Он, сказал своим творениям: «Примет Израиль Тору — вам быть, а нет — верну все в хаос и пустоту».

 

«Хаос и пустота» — самое начало Торы, таинственные «тоhу» и «воhу»; непосредственно после создания земля была тоhу и воhу: в разных переводах — «хаосом и пустотой», «безвидна и пуста», «пуста и хаотична», «поразительно пуста», «невообразимым хаосом», то есть не разбери чего поймешь, — вот чем она была. В это тоhу и воhу намеревается Всевышний вернуть творение, в случае если проект вдруг окажется неудачным.

Услышав про перспективу возвращения в тоhу и воhу земля, естественно, устрашилась, а после того, как принял Израиль Тору, естественно, успокоилась.

«Этот день шестой», решающий для судеб мироздания день дарования Торы, — шестой день месяца сиван — накладывается на шестой день творения.

Израиль сказал: «Наасе», и земля вздохнула с облегчением. А почему она, собственно, так разволновалась? Неужели считала возможным, что Израиль в ответ на поставленный перед ним выбор мог сказать: если хочешь, прихлопни меня, а Тору все равно не приму? Как говорил пророк Йона: «Лучше мне умереть» (4:3).

Значит, не исключала и такого.

Близкая ситуация выбора описана при вхождении Израиля в Страну обетованную. Готов ли Израиль выполнить взятые на себя обязательства, подтверждает ли он свое «наасе»? Всевышний говорит: «Жизнь и смерть предложил Я тебе, благословение и проклятие. Избери же жизнь» (Дварим, 30:19).

И опять: выбор кажется очевидным — как можно выбрать смерть и проклятие? Кто в здравом уме это сделает? Но это мнимая очевидность. Много людей и даже народов выбирают смерть и проклятие. С неизъяснимым наслаждением. С гибельным восторгом. С религиозным энтузиазмом.

Общей моделью такого выбора служит известный эпизод, когда Всевышний говорит человеку: «А от дерева познания добра и зла, — не ешь от него; ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертию умрешь» (Берешит, 2:17).

Сказано с большой внятностью. Предложен выбор между жизнью и смертью. Адам выбирает смерть. Но если Адам выбирает смерть, с какой стати его потомки непременно должны выбрать жизнь? У земли были все основания для переживаний.

Знаменитая максима: «Религия — опиум для народа», или «Религия — опиум народа» — предполагает, что Всевышний — это нечто успокоительное, что‑то вроде большой бабушкиной груди для плачущего ребенка. Йешаяу Лейбович говорил: Б‑г — это не таблетка. Из прочитанной где‑то, не помню где, молитвы: Г‑споди, сделай так, чтобы профессор Лейбович был не прав и Ты был бы таблеткой.

Всевышний не бабушкина грудь, не опиум и не таблетка (хотя может быть и тем, и другим, и третьим) — Он грозная и непостижимая сила: то, о чем пишет р. Адин Штейнзальц в своем комментарии. И мидраш как раз об этом.

Если заглянуть в сидур, даже поверхностно, даже краем глаза, одна из пронизывающих и очень важных его тем — просьба научить не только любви, но и страху. Чтобы будни с их заботами, радостями, бытовыми проблемами и сиюминутными неприятностями не вытеснили из сознания метафизическую бездну, в которой постоянно пребывает человек, даже если не чувствует этого.

Только что Всевышний прихлопнул противящегося Его замыслу фараона заодно с вверенным фараонову попечению Египтом. Более того, это малоприятное для фараона и его страны событие — источник нашей пасхальной радости. Так почему сознание должно смущаться, когда Всевышний готов поступить точно так же по отношению к Израилю, если Израиль будет вести себя, как фараон?

И все равно смущается.

Для человека с развитым религиозным сознанием очевидна не только любовь Всевышнего, но и эта постоянно висящая над его головой гора.

Я тут вспомнил спектакль «Косметика врага» с Райкиным и Козаком, увы, теперь уже покойным. Так там над сценой на протяжении всего спектакля гора висит, сейчас на голову упадет. Не из Талмуда ли родом эта гора? Или сами сообразили?

Стало быть, под угрозой смерти?

 

Рава возразил:

— Если и так, сыны Израиля вновь приняли Тору во дни Ахашвероша, ведь написано: «Подтвердили евреи и приняли на себя и на потомков своих, и на всех присоединившихся к ним…» (Эстер, 4:27).

 

На сей раз — свободно.

О! Вырулил‑таки к обещанным оменташам.

Можно теперь идти пить водку. И выпить столько, чтобы уже не различать между Марксом и маркизом де Садом, который первым, кажется, догадался про опиум. Не в «Жюльетте» ли?

А ведь мог бы застрять в тоhу и воhу. И не вырулить.