Один из величайших умов средневековой еврейской Испании
Материал любезно предоставлен Mosaic
Средневековая Испания произвела на свет немало еврейских гениев. Поэт и философ Шломо Ибн‑Гвироль, родившийся тысячу лет назад, писал стихи, которые до сих пор читают в синагогах всего мира.
В юности я учился в колледже в Эдинбурге и изучал английскую и шотландскую литературу. Однажды я написал письмо отцу, в котором восхищался поэтами Вордсвортом и Бёрнсом и другими великими представителями английского канона. Ответ отца мне запомнился. Он писал, что рад, что я так высоко ценю их сочинения, но мне не стоит забывать, что английская поэзия стала мировой «на спинах британских солдат» и что у евреев тоже были великие поэты, но у наших поэтов не было армии, которая разнесла бы их сочинения по всему миру.
Вскоре мы отметим тысячелетие со дня рождения великого еврейского поэта и философа. Шломо Ибн‑Гвироль родился в конце 1021 или в начале 1022 года. Хотя о нем слишком мало знают даже многие евреи, он написал философское сочинение, которое христиане изучали тысячу лет, не зная, что его автор — еврей. Примечательно, что самых больших достижений он добился не в философии, а в поэзии. Стихотворения Ибн‑Гвироля вошли в состав еврейской литургии и сохранились в ней до наших дней, особенно в сефардском мире. Пришло время вновь обратиться к биографии и творчеству этого плодовитого гения, прожившего недолгую жизнь.
Ибн‑Гвироль родился в Малаге, на южном побережье Испании. Жизнь его никогда не было простой. Он говорит об одиночестве, без «отца, матери или брата». Всю жизнь он страдал от мучительной болезни, возможно волчанки. Одиночество и страдания сформировали колкий характер Ибн‑Гвироля и ощущение себя как отверженного, аутсайдера. Он обладал выдающимся творческим интеллектом и, возможно, ощущал себя непохожим на других и одиноким независимо от обстоятельств; но судьба сироты, не имеющего братьев и сестер, была несчастной. Довольно рано Ибн‑Гвироль нашел покровителя, человека по имени Йекутиэль, и перебрался в Сарагосу, где существовала тогда важная и значимая с культурной точки зрения еврейская община. Литературный талант проявился у него довольно рано, и он знал об этом; в возрасте шестнадцати лет он написал: «Я князь, а стих — мой раб» и в другом стихотворении того же времени: «…мой стих способен расколоть скалу и пустить поток из камней… мое имя будет начертано в памяти будущих поколений». Можно сказать, что он был вполне уверен в своем даровании.
Был уверен, но вовсе не преувеличивал. К семнадцатилетнему возрасту он уже сочинил стихи, которые помнят и по сей день. К сожалению, в результате политического заговора Йекутиэль был убит, и Ибн‑Гвироль вновь остался один. Он посвятил своему патрону два плача. Более длинный из них принадлежит к числу наиболее известных произведений поэта — он начинается словами: «Если дни Йекутиэля подошли к концу, то звезды на небесах не будут сиять вечно» и продолжается в том же меланхолическом духе еще на 200 строк. Короткий плач еще острее отражает чувство утраты, сравнивая кончину патрона с заходом солнца. Последние его строки звучат так: «Раздета земля и согреться не может, / Ей зябко, и холод ночной ее гложет. / Надвинулась тьма, небеса почернели, / Свой траур надевши по Йекутиэлю» .
Если одиночество, от которого Ибн‑Гвироль страдал в отрочестве, вернулось после кончины Йекутиэля, то физическое страдание присутствовало в его жизни всегда. «Удел мой — болезнь и кровать» ; «Рассвета жду, но нет мне исцеленья, / И корчусь в муках я во тьме ночной» . Поэтически изображая собственный недуг, он пишет: «Мое тело истощено, и слабая муха может унести его на своих крыльях». В этих словах чувствуется проницательность, с которой Ибн‑Гвироль относится к себе: он одновременно ощущает жалость к себе и гордость, он упивается одиночеством и телесной слабостью, воспевая собственный талант к самовыражению и красноречию. Еще юношей Ибн‑Гвироль называл себя орлом с переломанными крыльями.
В некоторых стихах он говорил о человеческом общении — о возлияниях, дружбе и окружающей его испанской культуре, забывая о своем обычном благочестии. В одном стихотворении он спрашивает, будет ли его тело после смерти омыто в «соке винограда» и станет ли его надгробием куча винных кувшинов, новых и старых. А еще этот еврей испанского Золотого века написал прекрасное стихотворение, посвященное возведению Альгамбры — над этим проектом надзирал Йосеф, сын одного из величайших сынов испанского еврейства Шмуэля а‑Нагида. Прославляя это величественное сооружение, Ибн‑Гвироль подражал образцам андалузских поэтов того времени.
Как отмечает Реймонд Шейндлин в антологии еврейско‑испанской поэзии Золотого века, изящно озаглавленной «Вино, женщины и смерть», в андалусской культуре принято было подавать вино после обеда и читать стихи о возлияниях, любви и смерти. Западному читателю такие декламации лучше всего известны по рубаи Омара Хайяма. Ибн‑Гвироль написал меньше стихов такого рода, чем его современники, но он сочинил великолепные строки о самих этих современниках: «Живу как чужой, окруженный / Подлой и глупой толпой, / Которая самой мудрой / Повсюду себя зовет. / Один крысиного яду / Вам, улыбаясь, нальет, / Другой раболепной рукою / Вашу руку пожмет. / В сердце своем ловушку / Давно он расставил вам» . Талант не сделал его достаточно великодушным, чтобы благосклоннее относиться к ближним. Как писал его старший современник поэт Моше Ибн‑Эзра, «гнев брал в нем верх над мудростью». Но при всей раздражительности и вздорности характера Ибн‑Гвироля даже Ибн‑Эзра признавал его величайшим поэтом своего времени.
Ибн‑Гвироль, возможно, был автором сборника «Мивхар пниним» («Собрание жемчужин»), куда вошли максимы, призывающие к добродетели; но в еврейском мире он известен сегодня не этическими сочинениями, а удивительной литургической поэзией. Как и вся его поэзия, они полны лиризма и благочестия и свидетельствуют о великолепном владении языком.
Ибн‑Гвироль — автор наиболее известных и любимых молитв, особенно в сефардских молитвенниках. Короткое и восхитительное стихотворение «Шахар Авакешха» («Утром я взываю к Тебе») часто помещают во введении к утреннему богослужению.
Я с самого утра к Тебе спешу,
Моя Твердыня и Создатель мой,
Тебе свою молитву возношу,
Я пред Твоим величьем трепещу,
Тебе открыто все, чем я грешу.
Что могут мои сердце и язык?
А сила духа в чем? — себя спрошу.
Ты любишь песни, что я подношу.
Тебя я буду воспевать, пока
Б‑жественную душу я ношу .
Другое стихотворение Ибн‑Гвироля, которое часто читают во время богослужения на Йом Кипур и на похоронах, основано на словах Элифаза из книги Иова, 4:19 («живущих в домах глиняных, чье основание — в прахе»). Оно завершается такими словами:
Излей сострадание Свое
На народ, стучащий у Твоей двери,
Ибо Ты — Г‑сподь наш,
И взгляды наши устремлены к Тебе.
Возможно, самая любопытная история в жизни Ибн‑Гвироля связана с его главным шедевром — «Кетер малхут» («Царской короной»). Но чтобы понять эту историю, сначала нужно обратиться к другому сочинению — не поэтическому, а философскому.
На протяжении Средних веков крупнейшие умы, включая Фому Аквинского и Дунса Скота читали и высоко ценили богословский труд под названием «Fons Vitae» («Источник жизни»). Предполагалось, что составил его блестящий, но неизвестный христианский или, возможно, мусульманский богослов. Только благодаря исследованию Соломона Мунка 1846 года стало известно, что истинным автором его был Ибн‑Гвироль. Мунку удалось установить это благодаря открытию рукописи с ивритским переложением этого сочинения, составленного в XIII веке Шем‑Товом ибн Фалакерой, где текст приписывался Ибн‑Гвиролю. Сравнив философские положения «Источника жизни» с поэзией Ибн‑Гвироля, Мунк доказал, что это произведение действительно принадлежит перу еврейского поэта XI века. Открытие Мунка поразило научный мир.
В «Источнике жизни» нет цитат из Талмуда — там вообще нет еврейских голосов. Единственный философ, названный по имени, — это Платон, да и сама книга прекрасно укладывается в неоплатоническую традицию, в соответствии с которой все сущее происходит из единого источника, а мир являет собой отражение предельного единства и совершенства. Ибн‑Гвироль рассматривал все сущее как комбинацию материи и формы. И все указывает на Б‑га. Эманации Б‑жественной реальности снисходят в мир, связывая все с Первоисточником. Еврейским читателям эта идея известна из каббалы. И действительно, узнав об авторстве сочинения, исследователи смогли увидеть в «Источнике жизни» другие каббалистические мотивы из «Сефер Йецира» — раннего памятника еврейского мистицизма. Но, поскольку идея эманации была известна в средневековой литературе по другим традициям в качестве великой цепи бытия, а еврейских источников Ибн‑Гвироль не указывал, люди забыли, что написал эту книгу еврей.
Сочинение «Fons Vitae» было опубликовано на иврите под названием «Мекор хаим». Оно составлено в форме диалога между учителем и учеником и начинается с вопроса: «Почему был сотворен человек?», то есть к чему мы должны стремиться в этой жизни. Ответ, понятный для философа, состоит в том, что люди сотворены для познания, для понимания путей мира и проникновения в его тайны, и все это помогает возвышению души. Сочинение сохранила не еврейская община, а католическая церковь. Автора ее, пока не выяснилось, что это Ибн‑Гвироль, называли Авицеброн (или Авицеброль).
Величайшая поэма Ибн‑Гвироля «Кетер малхут» представляет собой рифмованное изложение тех же идей, которые содержатся в философском сочинении. Тварный мир свидетельствует о величии Творца. Но, в отличие от «Fons Vitae», поэма наполнена библейскими и талмудическими аллюзиями и завершается знакомой фразой из Псалмов, которой заканчивается также молитва амида: «Да будут во благоволение слова уст моих и размышление сердца моего пред лицом Твоим, Г‑споди, Скала моя и Избавитель мой» . Хотя поэма рассчитана на читателя‑эрудита и понять ее зачастую нелегко, она тоже проникла в еврейскую литургию и ее периодически читают на Йом Кипур — по выражению комментатора А. Й. Зейдмана, «шепотом, поскольку душа соединяется с Творцом, в покаянной чистоте сердца».
В конце концов, как писал сам Ибн‑Гвироль, «к праху прах всегда вернется, / а душа к душе вознесена» . Ибн‑Гвиролю не везло ни при жизни, ни после смерти. Еще тысячу лет назад он жаловался, что люди не понимают древнееврейского языка и никто не способен оценить его творчество. Его философия оставалась неатрибутированной, даже когда люди признали его гениальность. Многие его сочинения утеряны. Мало кто за стенами синагог понимал его мастерство. Он страдал и писал, что «только смерть — от оков избавленье» . И все‑таки тот же человек, который страдал от одиночества и гордыни, барахтался в несчастьях и превозносил собственное величие, человек, который приветствовал смерть как избавителя, ощущал и постоянное присутствие Б‑га: «Пока не умерло во мне твое дыханье, / И день за днем хвалу Ему ты пой!»
У Вордсворта и Бёрнса была Британия и ее солдаты, которые избавили их от безвестности. Сегодня мы живем в век, когда существует целая страна, говорящая на иврите, и у нас есть шанс облегчить вековые страдания Ибн‑Гвироля и воздать ему должное. Большая часть его творчества доступна в переводах, которые дают прекрасную возможность познакомиться с Ибн‑Гвиролем и другими поэтами Золотого века. Тысячелетие со дня его рождения — прекрасный повод возродить память об одном из величайших умов средневекового еврейского мира, человеке, который восхвалял Б‑га в страданиях и позволил музыке своих слов звучать через века.
Оригинальная публикация: One of the Greatest Minds of Medieval Spanish Jewry
Кинот: старые плачи и новые трагедии
«Умоляйте Б-га наилучшими словами»
