Не стало Анри Волохонского… Скажешь такое — и осечешься. Волохонский, конечно, останется с нами надолго.

В «Скептических заметках о происхождении душ и о других частях» Анри так высказался о данном предмете: «Сама мысль об этом внушает ужас: принадлежать, играть роль, войти в историю. Бессмертие человеческой памяти, слава в отдаленном потомстве, честь стояния при больших делах. Ах».

Откуда этот убийственный сарказм? Ведь ему никуда не деться от нашей памяти. Он останется не только неповторимой вершиной в истории двух поэтических школ русской поэзии (петербургской и иерусалимской, которая, согласно собственным декларациям многих ее лучших представителей, обязана своим рождением как влиянию его поэтики, так и обаянию его личности), он останется в поэзии, не нуждающейся в лишних определениях. А ласковый всхлип постмодернизма — «Роман‑покойничек»? А Катулл, фрагменты книги «Зоар» и джойсовских «Поминок по Финнегану» в его переводе? А его научно‑популярная «Симметрия в природе», потрясшая детское воображение автора сих строк? А написанные вместе с Алексеем Хвостенко песни?

В чем же дело? Несомненно, удивительный поэт, ученый‑натуралист, эзотерик и насмешник прекрасно понимал, чего стоит эта самая бессмертная память.

Первые же некрологи свидетельствуют о том, что он остается в ней прежде всего и едва ли не исключительно как автор слов к песне «Город Золотой» — той самой песне, вернее, стихотворению «Рай», в котором исполнителями намеренно «исправлены» две строки. Как раз на примере этих двух строк можно, «стоя на одной ноге», сказать нечто «о назначении поэта и поэзии» по Волохонскому. Первая же строка, превратившаяся в банальное «под небом голубым», на самом деле звучит: «Над небом голубым». Далее: «А в небе голубом/ Горит одна звезда/ Она твоя о Ангел мой/ Она…» «Твоя всегда», как в песне поется? Ни в коем случае! «Она всегда твоя». Поэт никогда не произнесет того, чего вы от него ждете, и не использует неуклюжую инверсию ради дешевой рифмы.

Суть поэзии далека от того, чем поэт любезен народу, — от «чувств добрых», восславления чего бы то ни было в «жестокой век» (который по счету?) и от каких угодно призывов. Поэт в своей подлинной ипостаси не будет ни «любезен», ни «полезен» (согласно верноподданнической поправке Жуковского). Вот и автор слов к романсу «Я помню чудное мгновенье» прекрасно понимал, что его единственный шанс не на сомнительное бессмертие, но на подлинную жизнь — надежда на то, что «в подлунном мире жив будет хоть один пиит». Волохонский же — поэт особенно парадоксальный и герметичный. Его тонкий лиризм тотально ироничен, а философская глубина с пушкинской легкостью органично преображается в бездну абсурда.

Лучше и не скажешь о нем, чем сам он сказал о Набокове: «Взор Набокова прям, и мир с ним прекрасен. Его книги возвращают достоинство слову. Они свидетельствуют о нашей внутренней свободе, о том, что личность — это ее слово. Его люди <…> не подносят нам слизней в героическом салате. Не работают рупорами липких слоев и жидких сословий. Не выражают идей, пресмыкаясь под разноцветными флагами. Не изображают прописанных противными буквами лозунгов. Не произносят ни квадратных слов, ни треугольных трюизмов. В его книгах нет ничего, что превращает человеческую речь в трухлявое душевное месиво. Ибо Набоков один из немногих понимал, что пошлость укореняется прежде всего в испорченном слове» («Набоков и миф личности»).

С нами остается его загадка — улыбка без кота.

Он и посмертно умудряется посмеяться и над собой, и над нами, передав нам через Русскую службу Би‑би‑си: «Как сообщают друзья поэта, он сумер о сне» (sic!).

И еще одно удивительно легкое надгробное слово, давным‑давно сочиненное самим Анри:

Скажите, не умер ли плач?
Ах зачем мы хороним его при огромном стеченье народа?
Да не вышло бы хуже — лепить его серый калач
Потрясая об яблоко грозную медь небосвода —
Наше правое дело собрало на зрелище тучу ворон,
Так скажите, не умер ли он?

Если так — не по жести чернила
Или невидаль вдаль запустить искусительный винт
В гибких лентах — и вот он живет и бежит
Обернувшись не надо ли было
По металлу из легкого льда.
Говорите: забыли иль да?

О веселая память! Но дерево тенью улыбки
Покрывает ветвями готовую падать росу,
Только листья висят да роняют слезу
Бледных туч серебристые рыбки
Поливая сады неудач.
Так скажите, не умер ли плач?